Я снова разглядываю свои пальцы, которые теребят вместо подола сарафана паспорт, и их жжет. На четырнадцатой странице впечатан штамп, и его не сотрешь. Каким бы ненастоящим являлся наш брак, отметка о нем настоящая. Подумать над этим у меня не получается, потому что чувствую на себе внимание Бондаренко.

Он смотрит на меня, и этот взгляд я ощущаю остро и россыпью мурашек на коже рук.

Когда на меня смотрит Юсупов, мне хочется спрятаться. От грязных пятен, которые он на мне оставляет своими глазами. Сейчас мне тоже хочется спрятаться, но лишь от того, что не знаю, как относиться к реакции своего тела на взгляд Бондаренко. Реакция моего тела отзывается вспышкой промелькнувшего сожаления, когда Герман спустя две секунды отворачивается. Вероятно, не найдя во мне ничего выдающегося. Гоню от себя эту реакцию. Мне не нужно внимание Бондаренко, пусть не напрягается!

– Сейчас по времени следующая пара, – твердо оповещает женщина, намекая, что пора сворачивать этот абсурд. Я и сама хочу побыстрее покинуть помещение, ведь находиться здесь становится невыносимо.

Ахметова подскакивает первая, будто только и ждала разрешения, следом за ней поднимаюсь я, исподлобья наблюдая, как длинные ноги со светлыми короткими волосками подтягиваются, лениво принимая горизонтальную опору.

– Молодой человек… – не выдерживает женщина и делает замечание потягивающемуся Герману, —…вы не на стадионе.

Не собираюсь больше здесь оставаться! Краска стыда топит лицо, и не дожидаясь того, что ответит Бондаренко (а он ответит, не сомневаюсь), вылетаю за дверь, за которой действительно топчется молодая пара. В отличии от нас они выглядят «женихом и невестой», и это в которой раз подливает масла в огонь, говоря, что я дура.

Зара ровняется со мной у массивной входной двери, которую вдвоем толкаем вперед. Дневной свет ударяет по глазам, и я щурюсь, но не заметить океан нарядных людей невозможно. Народ толпится у входа, ожидая новобрачных, и я пробираюсь сквозь толкотню в левое крыло крыльца, где относительно свободно.

Зара идет по следам, ее присутствие ощущаю затылком.

Когда нахожу квадратный метр пустого пространства, останавливаюсь и делаю долгий выдох.

Я не собиралась происходящее принимать близко к сердцу, но разве его заставишь? Разве можно приказать ему не клокотать в груди, когда оно неподвластно?

– Ну ты как? – тихо у меня за спиной спрашивает Ахметова. Она перестала кашлять, ловлю себя на этой мысли. Ну хоть для кого-то сегодняшний цирк стал исцелением, потому что для меня он сравним с бетонной плитой, упавшей на плечи.

Поворачиваюсь к подруге. Выдавив из себя полуулыбку, успокаиваю:

– Все нормально, – вру я и тут же напрягаюсь, когда вижу приближающихся к нам Бондаренко и Соколовского.

Денис идет впереди, широко улыбаясь, Герман плетется сзади. Верхушка его кепки возвышается над головой друга. Несмотря на спортивное телосложение моего одногруппника, он ниже Бондаренко по росту. Мои брат и папа тоже ниже Германа, в моем окружении вообще нет таких «высот», чтобы приходилось запрокидывать голову. Именно это я и делаю – запрокидываю голову, когда, обогнав Дениса, Герман встает напротив меня, протягивая зажатое в пальцах свидетельство о браке, говоря:

– Пусть будет у тебя.

Я не тороплюсь забирать документ, я слишком дезориентирована его близостью, потому что снова вижу небольшую ямочку на мужском подбородке. Я видела ее уже в университете, когда Бондаренко «делал мне предложение», и она сумасшедше ему идет.

Герман исследует мое лицо тоже. Сначала безмятежно, даже равнодушно, но потом щурит глаза, будто спрашивая, почему я так долго на него пялюсь. Это отрезвляет. Выдергиваю из его пальцев свидетельство, ощущая раздражение и легкий «бриз» его усмешки.

– Молодые люди, с голубями не желаете фото?

Одновременно поворачиваем головы на хриплый старческий голос. Рядом с Денисом стоит седовласый дедушка, на дряблом запястье которого сидит белоснежный голубь с резным хвостом. Второй рукой он опирается на тележку, на которой слегка накренена ржавая самодельная клетка. В ней десяток голубей разной масти.

– О, а давай, дед! Че по чем? – активничает Соколовский. – Запилим вам сейчас свадебную фоточку для домашнего архива, – он лезет в карман, доставая оттуда айфон, и наводит на нас с Германом камеру.

– А сколько не жалко, сынок, – отзывается в ответ старичок.

– Переводом можно? – веселится одногруппник.

Глубоко вздохнув, прикрываю глаза. Под веками будто прячусь вся полностью, уставшая от глупых насмешек и необоснованного веселья Дениса.

– Перестань паясничать, – слышу голос Зары справа от себя. – Это не смешно, Соколовский.

Я собираюсь с ней согласиться, но как только открываю глаза, ударяюсь ими о пронзительный взгляд карих глаз Бондаренко.

Он смотрит на меня.

Без ухмылки и привычной ленцы, он смотрит внимательно. Неспешно ощупывает кожу лица, отчего мои щеки взрываются красным. Если до этой секунды ему было скучно, то сейчас…сейчас – мне не понятно. Его челюсть напряжена, линии лица стали резче. Не поворачивая головы, цедит сквозь зубы:

– Дэн, фигней не занимайся.

– Да брось, бро… – усмехается его друг.

– Сокол! – гремит предупреждающе. Твердо. Безапелляционно. А потом поворачивается к Соколовскому, и глаза его мечут молнии.

Они смотрят друг на друга пару секунд, после чего Денис поднимает вверх руки, качая головой:

– Мать твою, Гера… Окей, понял, не дурак, – возвращает телефон обратно в карман брюк, после поворачивается к пожилому мужчине, – сорян, дед. Принцесса не в духе.

Я ничего не понимаю. От былого веселья Соколовского не остается и следа. Я глупо молчу и прыгаю по лицам: Зары, Дениса и Бондаренко, который, ничего не сказав, разворачивается и через плечо мне бросает:

– Созвонимся.

Он удаляется так быстро, будто бежит от огня. От его ленивой, расслабленной походки ничего не осталось. Я смотрю ему вслед, смотрю на догоняющую его фигуру Дениса, и пытаюсь понять – что сейчас было.

– Может…стоит подать на развод? – неуверенно произносит Ахметова, вставая рядом и провожая взглядом удаляющиеся мужские спины.

Глава

12.

Герман

Набираю: I'm ready to take the order (1)

Enter. Отправлено.

На экране в развернутом окне тут же загорается зеленая лампочка, оповещающая о новом объявлении. Сейчас в общем списке мое объявление первое, и несколько тысяч просмотров за пару секунд тешат мое самолюбие. Хотя бы таким образом, ведь я никогда не просил дать мне заказ.

Это я выбирал. Из того, что предлагали заказчики, от заявок которых моя электронная почта периодически подвисает.

У меня есть два постоянных клиента. Два проверенных заказчика, которым время от времени рисую коды. От скуки. Или когда хочется загрузить башку.

Сегодня, пересилив себя, я закинул свою кандидатуру в единую базу разработчиков приложений. Мне нужны бабки.

Не успеваю откинуться на спинку рабочего кресла, как слышу характерный булькающий звук входящего. На экране мака в графе «сообщения» 83 уведомления.

Уже 95.

Усмехаюсь.

102.

Сто два заказчика в течение полуминуты. Это неплохо, в принципе, я не сомневался. Ноукодеров, работающих с любыми размерами экранов и устройств, не так много. Их вообще мало. Реально успешных и петрящих чуваков на ноукод-платформах по пальцам пересчитать можно.

Я среди них, и показываю поднятый вверх свой средний палец всем остальным, собираясь стать лучшим. Не конкурентоспособным. Лучшим! Чертовым монополистом в сфере ноукода.

Открываю первые пять предложений. Все они – заказы мобильных приложений: в основном маркетплейсы, лендинг и бэкенд. Последнее интересно. Бэкенд-разработка без кода – сложно, но отлично оплачиваемо, и мне это как раз сейчас нужно.

Откликаюсь.

Ногами отталкиваюсь от ножки рабочего стола и в кресле отъезжаю на метр.

Перевожу внимание на окно, за которым сумерки плавно опускаются на город.

Вид бомбический. Из окна моей комнаты в любое время суток вид охеренный. Вид на море, эта квартира выбиралась с таким условием.

Мы с мамой выбирали ее вдвоем. Еще на этапе застройки этого жилого комплекса оба видели в нем перспективу.

«Все закаты будут твои, сынок», – мама всегда так говорила, когда приезжали с ней проверить ремонтную бригаду, колдующую над хатой. Стоя на балконе, уже невозможно худая, изнеможденная и бледная, в ее голубых глазах отражалось море, делая их цвет аквамариновым. До последнего вдоха ее глаза оставались такими… До последнего вдоха…

Мои глаза карие, в отца. Но даже этот подарок от него я не оценил.

Встаю и шаркаю на балкон. Облокачиваюсь на перила. Смотрю вдаль.

Картинка захватывает дух, почему я похерил это состояние? Когда стал видеть в палитре заката повседневность, а в красках и запахе моря – обыденность?

Мы, живущие у моря, не видим его. Не замечаем. Оно – часть нашей жизни, как воздух, как солнце или ветер, воспринимаем море привычно, и крутим пальцем у виска, когда слышим восторженные визги туристов, плескающихся в нем.

Загребаю в легкие воздух. Он соленый, немного с горчинкой.

На линии горизонта маячит парусник, врезающийся в закатное солнце. От него осталось четверть диска, и через пару минут солнце исчезнет совсем.

Эту квартиру мама подарила мне четыре года назад. Я благодарен ей, ведь полтора года назад мне было куда съехать.

Сжимаю перила до посинения пальцев. Живот напрягается, оказывая фантомное сопротивление давящему в него кулаку. На шее такой же кулак сдавливает горло, и я пытаюсь сглотнуть этот ком из воспоминаний. Сегодня этих воспоминаний много. Может, потому что скоро у мамы день рождения. Ей было бы сорок девять. Всего сорок девять…

Закрываю глаза и приподнимаю лицо. Ловлю им освежающий бриз. Подставляюсь. Пусть сдует чертовы мысли, негатива в них стало столько, что в башке не вмещаются.

Под опущенными веками глаза расслабляются. Где-то в столе валяется футляр с очками, я их не ношу. Ночная работа за монитором еще никого на делала здоровее, но я плюю и на это. Мне как-то стало плевать на здоровый образ жизни, а у жизни я стал на особом счету. В черном списке по-любому.

Вибрация в переднем кармане домашних шорт уверяет, что для одного человека в этом мире я тоже на особом счету, ведь звонить на этот номер может только чертов Сокол.

Не только Сокол…

Одиннадцать цифр несохраненного номера, оказывается, мне гораздо легче запомнить последовательность чисел, чем придумать, как записать в телефон девчонку.

Это Даша.

Случайное имя, которое я впустил в свой паспорт. Вихрь, который втянул в игру с отцом. Доверчивая отличница в скромном белом сарафане, прячущая от меня глаза, когда на нее смотрел. И жена, от которой бежал, когда прочитал в ее взгляде отчаяние.

Я разучился сочувствовать, сопереживать. А на хрена это делать, когда всем друг на друга плевать? Я так думал, а там, на крыльце у ЗАГСа, ведь мог и вломить Дэну. Реально мог двинуть другу, если бы тот не прекратил кочевряжиться, потому что, твою мать, я чувствовал…кожей, подсознательно или на каком-то космическом уровне всю девчонкину обреченность, безвыходность, и это взбесило.

Взбунтовало. Потому что не должен привязываться эмоциями. Эмоции – пагубные помощники в деле, они ведут в никуда.

Мы договорились звонить друг другу в крайнем случае, и у меня нет оснований думать, что Даша звонит просто так. Чтобы поболтать или пожелать мне доброго вечера. И если она не смогла потерпеть до завтрашнего утра, уверен, сейчас у нее как раз тот самый крайний случай.

– Да, – говорю, смахнув зеленую трубку.

– Бондаренко? – шепот заставляет напрячь слух. Голос настолько тихий, что ее частое, тяжелое дыхание слышится отчетливее слов.

– Да, – подтверждаю. Прислушиваюсь к звукам из динамика. Там глухо как в бочке.