Завод и мастерские много отливок дать не могут, запасы чугуна ограничены, хотя взрыватели и порох в арсенале имеются. И в случае блокады Квантуна японцами, а такое более чем возможно, потребуются шестидюймовые бомбы и трехдюймовые гранаты к новым орудиям, которые гораздо нужнее. А у китайцев вряд ли боеприпасы имеются, чтобы их прикупить, да и не продадут они, самим мало…

Владимир Александрович оторвался от мыслей, бросил взгляд вниз. По склону поднималась группа офицеров в белых летних кителях, блеснули золотом генеральские погоны. Ирман стал спускаться вниз, все же непосредственного начальника нужно встречать в артиллерийских двориках, где расположилась батарея с пятью 152-мм крепостными пушками в 190 пудов весом. И пусть эти пушки были образца 1877 года, но снаряженную восемью фунтами черного пороха бомбу могли забросить чуть дальше семи верст. Но, к сожалению, такая батарея была одна, правда, имелось еще пять менее дальнобойных пушек того же калибра, но укороченных, в 120 пудов. Остальные три с половиной десятка орудий артиллерии представляли на треть девятифунтовые пушки, в 107 мм – более тяжелые крепостные и легкие полевые, но их была ровно дюжина. А две трети – легкие, 87-мм пушки, четырехфунтовые, образца 1877 года. Но дальность стрельбы у них была приличная: снаряд летел на шесть с половиной верст.

Вот только рапорт отдать не пришлось – Фок отмахнулся и с нескрываемым ехидством во взоре стал рассматривать артиллерийские позиции. Ирман напрягся – чувствовалось, что генерал собрался плеваться ядом, что та гадюка, и повод у него имеется, причем веский, раз на губах появилась презрительная, для него повседневная улыбочка.

– Как красиво стоят пушечки, колесико к колесику, открыто, словно на параде. И расчеты застыли у них бравые, не понимают красавцы, что начнется штурм, и они превратятся в покойников, холодных и еды не требующих. Сплошная экономия для наших интендантов.

Фок плюнул ядом по своей привычке – Ирман покрылся багрянцем, ибо он не командовал ротами крепостной артиллерии, так как генерал ему их не подчинил. Хотя мог бы довериться своему начальнику артиллерийской бригады и сосредоточить в одних руках общее командование.

– И кто же так решил пушки поставить, хотелось бы спросить?

– Орудия ставят по плану штаба крепостной артиллерии, я возражал против этого!

– Вот и хорошо, что возражали, я прислушался к вашим доводам, а потому обе роты крепостной артиллерии подчиняю вам всецело, отдам приказ незамедлительно. Да, как тут все запущено!

Начальник дивизии обвел взглядом позицию и отчетливо хмыкнул, на губы наползла ехидная улыбка. Владимир Александрович застыл, не в силах поверить: Фок открыто признал свою неправоту? Да такого быть не может! Но нет, он все правильно расслышал, не ошибся, вон и старый генерал Надеин стоит, потрясенный словами начальника. Да и командиры стрелковых полков переглянулись, особенно выразительным был взгляд у полковника Третьякова, буквально ошарашенного словами Фока (подчиненные ему батальоны и занимали гору Наньшань).

– Придется исправлять ситуацию, господа, нам здесь драться! Давайте посмотрим карту, я тут наскоро сделал отметки…

Глава 3

– Гора Наньшань, которую предстоит оборонять вашему полку, Николай Александрович, имеет ключевое значение. – Начальник дивизии посмотрел на Третьякова, и полковник только кивнул головой: для него это и так понятно, раз укрепления строят, как говорят, денно и нощно.

Его 5-й Восточно-Сибирский стрелковый полк входил в состав 2-й дивизии, но сейчас стал «пасынком» в 4-й дивизии генерал-майора Фока, переданный в состав Квантунского укрепленного района. Понятно, что требовалось усиление, вот только оказаться в таком подчинении Николаю Александровичу сильно не нравилось. И на то были причины!

Александр Викторович рассматривал вверенную ему дивизию как в былое время московских царей рачительный и добрый боярин, то есть как свою собственную вотчину. По-настоящему заботливый к солдатам, великолепно знающий нюансы их нехитрого быта, вникающий во все проблемы службы, Фока имел огромное влияние: солдаты его любили, а младшие офицеры уважали и считали его примером истового служения Отечеству.

И действительно, было за что так обожествлять генерала нижним чинам, хорошо знающим его с Китайского похода 1900–1901 годов, поэтому давшим ему единственному среди артурских генералов персональное прозвище. Вот только популярность у солдат и офицеров вызвала стойкую неприязнь у старших командиров. Въедливость и язвительность Фока оказались настолько ядовитыми, что штаб-офицеров трясло от едва сдерживаемой злобы.

Нет, в тупости генерала не упрекнешь – старик был знающим военное дело, даже статьи писал, что для «вечных строевиков» редкость. А еще опытным и, что самое главное, боевым генералом, прошедшим весь путь с самой низовой должности субалтерн-офицера, командира отдельного батальона и трех полков, и имевшего блестящие аттестации не только от начальства, но и от подчиненных. Один из первых георгиевских кавалеров в войне с турками. Репутация складывалась давно. А еще Фок получил почетное золотое оружие «За храбрость» в боях против китайцев, вместе с очередным ранением, будучи начальником стрелковой бригады.

Настоящий тернистый путь обычного офицера, лишенного семьи и детей, посвящавшего все свое время службе и потому никогда не прибегавшего к спасительным связям, как гвардейцы. Или к академической ступеньке, что исполняла роль карьерного трамплина, как большинство штабных офицеров, что сейчас занимали весьма высокие должности начальников бригад и дивизий, уже ставших генералами. И тем обогнавших самого Третьякова, который не являлся генштабистом, а был сапером, окончившим инженерную академию, лишь недавно ставшим командиром номерного Сибирского стрелкового полка.

Очень медленное продвижение по службе обычного, без связей офицера, которому в октябре исполнится пятьдесят лет, когда нет перспектив на генеральство и пора задумываться о пенсии с отставкой. И таких здесь, в Порт-Артуре, подавляющее большинство, иначе не служили бы на Дальнем Востоке, очень «дальнем» от столицы, где делают головокружительные карьеры и сколачивают состояния.

Так что здесь Фоку нельзя было завидовать: старик выслужил чин и ордена не на паркетах, а на поле боя да тяжкой службой, которую тянул чуть ли не полвека, если кадетские годы посчитать.

Да и то обстоятельство, что тридцать лет тому назад генерал несколько лет прослужил в Отдельном корпусе жандармов, не вызывало ни у кого из офицеров неприязни. Ведь не за деньгами или карьерой туда пошел, да и от военной службы не собирался укрываться «голубым мундиром» – таким руку сейчас не протягивали. Служил ведь Фок в Польше в те далекие года, когда этот край еще продолжал бурлить после подавленного восстания. Русских офицеров и солдат там часто подло убивали ударом кинжала в спину или выстрелом из револьвера. А потому какая сейчас может быть неприязнь к тем служивым, кто защищал спокойствие и порядок на территории Привислянского края?!

Тем более, когда началась война с турками, капитан Фок немедленно отправился в действующую армию, где прославился беззаветной храбростью. Потом служил в Туркестане – от такого «счастья» старались уклониться всеми способами, а генерал получил в 38 лет под свое командование отдельный батальон, что говорило о многом…

– Но эта гора – не главная наша позиция, как считают многие, включая высокомудрых штабных и прочих полковников.

От намека Фока многие чуть не заскрипели зубами, но промолчали.

– О да, они здесь все побывали, чередой прошли, осмотрели, обнюхали, ткнули пальцем в гору Наньшань с умным видом, а мы все взяли под козырек и аки борзые собаки бросились выполнять указания.

Третьяков, как и другие офицеры, спрятал невольно вырвавшуюся ухмылку – так оно и происходило. И вообще до начала войны с японцами из проверяющих только начальник 7-й Восточно-Сибирской стрелковой дивизии генерал-майор Кондратенко предложил начать строительство укреплений на Цзиньчжоу, на что нужно было ассигновать одиннадцать тысяч рублей. Денег, как это водится в России, в казначействе не нашлось, и работы не стали проводиться. Зато с началом боевых действий закипел настоящий каждодневный аврал: и финансирование появилось, и материалы откуда-то привезли, и китайцев нагнали большим скопищем.

– Вот смотрите, господа, какая нехорошая петрушка у нас на огороде выросла, самая настоящая пакость. Гора чуть выдается к северу, и с трех сторон ее японцы могут взять под обстрел. – По лежащей на столе карте Фок прошелся острием карандаша. – Супостаты подойдут в силах тяжких, из расчета три против одного в наступлении, против одной нашей дивизии будут три-четыре японских. А в них по одному полку полевой артиллерии, на всех полторы сотни орудий, плюс один или два полка для поддержки – полевые мортиры, гаубицы или пушки, скорее, крупповские творения в 120 мм, но могут и в шесть дюймов, а это больше полусотни стволов. И с залива подойдут канонерские лодки, я их тут изобразил, а на каждой – парочка орудий в восемь или шесть дюймов. Потому спрошу вас всех: сможет ли наша артиллерия на горе подавить вражескую или все произойдет с точностью до наоборот?

Вопрос был чисто риторическим, и ответа на него не требовалось. Итог штурма после сопротивления – недолгого или продолжительного – был предопределен. Две сотни с лишним японских орудий против семи десятков русских (как бы хорошо ни были подготовлены расчеты) – их просто сметут массированным огнем, перемешают с землей.

– Но ведь с Порт-Артура могут подвезти орудия, и перевес неприятеля не станет столь подавляющим… – В голосе полковника Ирмана не прозвучало уверенности, что Третьяков сразу отметил.

– Вы в этом так уверены, Владимир Александрович?

Улыбочка Фока стала такой ехидной, что начальник артиллерийской бригады только мотнул головой. Да и сам Третьяков сомневался: в крепости недоставало примерно четверти орудий от штатного расписания, и вряд ли генерал-лейтенант Смирнов, назначенный комендантом Порт-Артура, согласится на передачу «лишних» пушек.

– И что нам делать? – Генерал Надеин, который был самым старшим из генералитета Порт-Артура, задал извечный русский вопрос, погладив седую бороду ладонью.

Старик вступил на службу юнкером, когда шла Крымская война, Севастополь держался под обстрелом англичан и французов, а адмирал Нахимов был еще жив и руководил обороной.

– Что делать, что делать… Снять штаны и бегать. – Фок произнес вполне понятную всем собравшимся офицерам фразу, но настолько ехидно и с таким взглядом, что все отвели глаза.

Ухмыльнувшись, начальник дивизии все же начал отвечать, водя карандашом по карте.

– Недостатки позиции необходимо превратить в ее достоинства. Гору Наньшань будем считать передовой позицией, призванной нанести неприятелю как можно большие потери, а потому всю открыто расположенную артиллерию отсюда следует немедленно убрать, кроме самых негодных пушек. Я имею в виду лишь те китайские орудия, полдюжины, пятая часть трофеев прошлой войны, к которым у нас почти нет снарядов. Их нужно принести в ритуальное жертвоприношение богам войны.

Николай Александрович потряс головой, подумав, что начальник дивизии слегка повредился на старости лет рассудком, но, взглянув на ехидную улыбку, он посмотрел прямо в глаза Фока и содрогнулся: там горел неистовый огонь холодной решимости драться до конца. И этот взгляд был преисполнен жестокого спокойствия. Какое тут слабоумие? Лед и пламя – сочетание невозможное!

Глава 4

– Всю нашу тяжелую артиллерию, а также скорострельные трехдюймовки, необходимо убрать с горы и отвести на главную позицию, что пройдет от станции Тафаши по прямой линии до Тучендзы, имея выдвинутым вперед углом селение Моидзы. Орудия ставить исключительно на закрытые позиции, выбирая их на обратных склонах сопок, не видимых неприятелем ни с каких ракурсов, хоть с суши, хоть с моря, да даже с воздушных шаров, если их поднимут в небо.

– А как по противнику стрелять? Снаряды впустую тратить?