Единственное, что утешало меня, так это надежда на ребенка. Возможно, наследник заставит графа сменить дневной холод на тепло? Возможно, и меня он заставит сменить страх и зависимость на нежность? Возможно ИСПРАВИТ то, что я даже не могу назвать любовью?

Впрочем, кроме моих странных чувств к графу, куда больше меня пугала та вторая «Я», что просыпалась от прикосновений его холодных пальцев каждую ночь.

По утрам я сожалела, я стыдилась своего поведения, но наступал вечер, и я уже не могла себя контролировать. Я молилась, я просила вынуть из меня ЭТО, но все было бесполезно и стоило только графу отдернуть тяжелый полог балдахина, как я переставала существовать сама по себе, растворяясь в нем. В его грубых объятиях и жестоких прикосновениях.

Все это съедало меня, заставляя чувствовать себя неправильной, грешной, грязной. Ведь мать моя никогда не рассказывала, что от ЭТОГО можно получить такое удовольствие. Наоборот, ЭТО было вроде долга. Супружеского долга, необходимого для того, чтобы получить наследника.

И женщина должна была отдавать этот долг, а не наслаждаться, как портовая шлюха. Мужчина может получать удовольствие, женщина – нет.

Выходит, я портовая шлюха?

Я ненавидела себя, пыталась бороться, но все было бесполезно – по ночам граф становился хозяином моей воли, и тело мое начинало жить собственной жизнью, не обращая никакого внимания на благочестивость мыслей.

Я бы хотела рассказать об этом кому-нибудь, но это не представлялось возможным. Рози, что помогала мне во всем, была надежной, но делиться таким со служанкой… нет, как бы стыд меня не мучил, это было бы слишком.

Священника же у графа не наблюдалось из-за его сложных отношений с церковью, и я даже не могла исповедаться. Хотя, не представляю, как смогла бы рассказать об этом на исповеди и не сгореть от смущения.

Поэтому я в одиночку несла груз своих грехов, что рос с каждой ночью, и уже распрощалась с раем, приготовившись гореть в аду за то время, что проводил со мной обладатель дьявольских глаз.

Наверно, если бы я своими глазами не видела, как он входит в церковь, я бы всерьез решила, что граф – сам Сатана, что поднялся на землю для совращения моей прежде невинной души.

Лишь многим позже я поняла, что, по сути, так оно и было.

***

Чем дольше я жила в замке, тем сильнее становились противоречия, раздиравшие меня.

Как это было и с чувствами к графу, когда я сначала боялась его, но после привязалась духовно и физически, так это стало и с моими грехами.

Раскаяние начинало все больше уступать наслаждению. Я словно ХОТЕЛА, но не могла жалеть о ночах, проведенных под белым каменным телом.

И это тоже меня пугало. Как низко я смогу опуститься в погоне за этим наслаждением? И есть ли еще куда ниже?

А потом начались провалы в памяти.

Хотя, может они начались и раньше, но поглощенная внутренней борьбой с распутством и странными чувствами к графу, я их просто не замечала?

На самом деле, это были не совсем провалы. Возможно, если бы не Рози, я бы никогда и не узнала о них.

– Госпожа, вы так изменились после замужества, – заметила она, заплетая мне косу.

Других служанок я старалась задействовать как можно меньше. Отчего-то челядь этого замка не внушала мне доверия. Странно, не правда ли? Но все же, не страннее того, что творилось внутри меня, что происходило со мной. Не страннее дьявольских глаз графа, пожирающих меня изнутри. Не страннее его голодной усмешки, от которой по коже бегут мурашки.

– Разве? – ответила я, стараясь, чтобы голос звучал как можно нейтральнее, отгоняя эти мысли о странностях, что влезли так некстати.

– Да, – Рози серьезно кивнула. – Я так давно не видела вашей улыбки. А иногда вы настолько отвлечены, что я даже пугаюсь. Как вчера, например.

– Вчера?

– Да. Вы шли к себе в покои, и я уж решила идти за вами – вдруг понадоблюсь? Но граф появился из ниоткуда и отослал меня на кухню. А у вас тогда было такое лицо, словно это и не вы вовсе, – несколько путано объяснила Рози и в испуге замолчала.

Все же, я теперь графиня, а она – лишь служанка и не ей судить о моем лице.

Но я пропустила это, потому что сейчас меня волновало совсем другое – я не помнила ничего, о чем говорила Рози.

Наоборот, я была совершенно уверенна, что весь вчерашний вечер провела за вышивкой и уж точно не разгуливала по замку.

Я попыталась вспомнить детали. Может, действительно, просто задумалась?

Но нет. Вот я обедаю с графом, а после он провожает меня до покоев, и я не покидаю их до самого вечера, занимаясь рукоделием. И никакой Рози в коридорах. Служанки пришли уже гораздо позже, чтобы переодеть меня ко сну, и то, Рози среди них не было.

Однако если сам обед я помнила в самых мельчайших деталях, то последующее было странно размыто. Например, я не смогла припомнить, что же именно я вышивала и куда после положила неоконченную работу.

Рози стояла молча, ожидая пока я заговорю с ней. А я все пыталась понять, почему же тема рукоделия выскальзывает из памяти?

– Наверно, я просто устала, – наконец проговорила я и Рози вздохнула с облегчением, услышав, что в голосе моем нет гнева, лишь растерянность.

– Вам надо больше спать, госпожа.

Это замечание заставило меня покраснеть.

Не думаю, что Рози имела в виду что-то ТАКОЕ – в ее голосе звучала искренняя забота. Но все же, фраза попала в самую грешную часть моей души, что до ночи пряталась в дальнем углу. Действительно, я стала спать куда меньше прежнего – граф не давал мне этого.

– Ты уверена, что это было вчера? – наконец спросила я, вернув лицу нормальный цвет кожи и справившись со смущением.

– Абсолютно.

– Ладно. Ты можешь идти, – я махнула рукой, отсылая Рози из покоев.

Сейчас мне хотелось остаться одной. Раз за разом я прокручивала вчерашний день от самого утра и до того момента, как пришел граф. И раз за разом пыталась вспомнить, куда же положила свое шитье. Но все было бесполезно. Я даже попыталась его найти, но в привычном месте оказались лишь мои старые работы, оставшиеся такими, как я их помнила.

«Может, Рози все же ошиблась? Она же служанка, что с нее взять?» – с надеждой подумала я.

Однако случай запомнился и теперь каждый раз, во время подготовки ко сну, я стала вспоминать, как прошел день.

Лучше бы я этого не делала! Лучше бы я жила ни о чем не подозревая!

Но после разговора с Рози выяснилось, что провалы в памяти у меня бывают довольно часто – раз в два-три дня. И так же, как и с рукоделием, я будто знаю, чем занималась в это время, но не могу припомнить никаких деталей.

Почему?

Что действует на меня таким образом? Раньше я никогда не жаловалась на проблемы с памятью! Тем более, такие выборочные. Разве не странно, что я могу показать каждое место, которого касались холодные пальцы графа ночью, но не могу найти свое шитье, что оставила несколько минут назад?

Это пугало меня и заставляло задуматься о причинах таких явлений. Однажды, когда я в очередной раз размышляла над этим, сидя за столом рядом с графом, он посмотрел на меня, а после усмехнулся.

Я убеждала себя, что усмешка его относилась к другим вещам, но внутренний голос твердил, что именно мои провалы в памяти его рассмешили, хотя я и не говорила о них вслух.

Глава 5.

Я молилась и надеялась, потому что ничего иного мне просто не оставалось.

Молилась об исчезновении моей распутной, ночной стороны, так ненавистной мне. И надеялась на выздоровление моей памяти, провалы в которой неимоверно пугали меня.

Но и молитвы, и надежды оказались напрасными. Кажется, ничто не могло остановить меня ночью, стоило мне только увидеть бледное тело графа, твердое как камень, прекрасное и холодное, как горный ручей.

Едва я видела его дьявольские глаза, так пугавшие меня днем, как мою волю словно сметало невидимой, но мощной силой. И я не могла противиться этому, не могла просто взять себя в руки и быть сдержанной, как и положено благородной графине. Наверно, если бы в этот момент с небес грянул гром и сам Господь сказал бы мне остановиться – я бы его не послушала.

Я одновременно и хотела, и не хотела всего этого. Хотела извиваться и кричать, чтобы потом, вспоминая о прошедшей ночи, краснеть от стыда. Не хотела наслаждаться его до боли грубыми движениями, так легко пробуждавшими во мне ответное желание. Хотела, чтобы его сильные руки до синяков сжимали мои бедра, а утром, глядя на отпечатки его пальцев, запечатленные на моем теле умирать от собственной распущенности. Не хотела просить его о том, о чем днем не смогла бы даже подумать.

Граф же полностью осознавал свою власть надо мной, словно иначе не могло и быть, и ночами совершенно менялся. Приходя в мою спальню, он туманил мой разум своими прикосновениями, одним взглядом опуская в пучину развратного удовольствия, оставляя там умирать, чтобы утром остудить пыл своим, до остроты вежливым, «Здравствуйте, графиня».

Но если бы все ограничивалось только этим.

Если ночь была обителью грешного удовольствия, то день постепенно становился моим личным адом. И чем больше я об этом думала – тем больше мне казалось, что я схожу с ума.

Суеверный страх перед графом, что должен был уже рассеяться за это время (особенно от осознания того, что он не делал мне ничего плохого, только приятное) наоборот нарастал с каждым моим провалом в памяти.

А дьявольские глаза пугали меня все больше и больше, хотя, только познакомившись с графом, я думала, что больше уже некуда.

Таинственным образом этот страх тесно переплетался в моем сознании с неизъяснимыми провалами памяти, словно именно граф был причиной моей забывчивости.

Я все еще отчаянно пыталась сохранить хладнокровие, как это легко удавалось графу, но паника с каждым днем становилась все ярче, а ужас – отчетливее. И это не поддавалось никакому разумному объяснению.

Вот граф вежливо говорит мне что-то, а внутренний голос кричит «Беги! Беги, пока не поздно!». И кто бы знал, чего в такие моменты мне стоило удержать на лице выражение заинтересованности. А потом ночь накрывает замок своим темным бархатом и мой пугающий до дрожи холодно-алый мир сменяется пламенем, в котором я наверняка буду гореть за все то, что позволяла себе с графом.

Я не знала, чего я боюсь (или желаю) больше – что день перерастет в ночь, и в моей жизни не останется ничего, кроме невнятного страха перед собственным мужем, и так до самой смерти. Или же, что страсть и похоть ночи ворвется в замковый быт, и я навеки превращусь в распутную грешницу, не умеющую сдерживать свои потаенные желания, а все графство будет знать о том, что же именно их пэр творит со своей женой.

И вот сегодня, спустя пять длительно-коротких месяцев, проведенных в замке, мои страхи воплотились в реальность, и частичка дневного ужаса впервые сумела прокрасться и в царство тьмы.

Мне приснился кошмар, и я надеялась, что он больше никогда не повторится, задвинув в тьму ту часть сознания, что наоборот жаждала повторения больше всего на свете. Хотя то, что это именно КОШМАР, а не просто неприличный сон, я смогла осознать лишь на утро – настолько в этом сне мне было приятно, несмотря на откровенную жестокость всего действия.

Я ждала графа, как обычно, трясясь от предвкушения. И видимо именно в этот момент заснула, потому что все последующее просто не могло быть правдой (а если и могло, выходит я все же вышла замуж за самого дьявола, сумевшего обмануть законы и переступить порог святого места).

Мне снилось, что граф пришел.

Он вошел, как всегда в небрежно расправленной рубашке, ослепляя идеальной, неживой, белизной тела.

– Готова поиграть со мной? – хриплым голосом спросил он.

Ночью граф всегда отбрасывал учтивое «Вы», а его тон терял привычную остро-отточенную вежливость, становясь жадным, голодным и до болезненного привлекательным.

– Да, мой господин, – привычно ответила я.

Обе фразы уже стали частью всего действа и повторялись каждую ночь. Графу нравилось то, как я произношу эти простые слова – со смесью полной покорности, жадного желания и жгучей вины.