– Ваш муж считал, как мне кажется, что причина политическая.

– Сначала я в этом сомневалась, а теперь разделяю его мнение. Так, значит, добрый Бонасье не подозревал моей вины ни минуты?

– Напротив, сударыня, он очень гордится вашей добродетелью и в особенности вашей любовью.

Вторая улыбка, почти незаметная, вновь скользнула по розовым губкам хорошенькой женщины.

– Но, – продолжал д’Артаньян, – каким образом вы убежали?

– Я воспользовалась минутой, когда меня оставили одну, и так как ещё с утра я знала, что похищение возможно, то с помощью простынь спустилась из окна и, полагая, что муж мой дома, прибежала сюда.

– Чтобы искать его защиты?

– О нет! Я знала, что он, бедняжка, не в состоянии защитить меня. Но так как он мог быть полезен мне в другом деле, то я хотела предупредить его.

– О чём?

– О, это не мой секрет. Я не могу сказать вам его.

– Впрочем, – сказал д’Артаньян, – извините меня, сударыня, если я, хотя и гвардеец, посоветую вам быть осторожной, мы не в таком месте, где бы можно поверять друг другу тайны. Люди, от которых я вас избавил, возвратятся с подкреплением, и если они найдут нас здесь, то мы оба погибли. Я хорошо сделал, что предупредил троих моих друзей, но кто знает, застал ли мой слуга их дома.

– Да-да, вы правы! – испуганно вскричала госпожа Бонасье. – Уйдём отсюда, бежим!

С этими словами она взяла д’Артаньяна под руку и быстро увлекла его.

– Но куда бежать? – сказал д’Артаньян. – Где нам скрыться?

– Покинем сначала этот дом, а там посмотрим…

И они, даже не закрыв за собой двери, бросились по улице Могильщиков, свернули на улицу Фоссе мсье ле Пренс и остановились только на площади Сен-Сюльпис.

– А теперь что будем делать? – спросил д’Артаньян. – Куда мне проводить вас?

– Не знаю, что вам и ответить, по правде говоря, – сказала госпожа Бонасье, – я хотела дать знать о происшедшем господину Ла Порту через моего мужа, чтобы он мог известить меня о том, что происходило в Лувре за эти последние три дня и могу ли я вернуться туда без опасений.

– Что же, господина де Ла Порта могу известить и я, – сказал д’Артаньян.

– Да, но господина Бонасье в Лувре знают и его беспрепятственно пропустят, а для вас двери будут закрыты.

– Полно, – сказал д’Артаньян, – наверное, у какого-нибудь из луврских входов есть привратник, вам преданный, который, если я назову пароль…

Госпожа Бонасье пристально посмотрела на молодого человека.

– А если я вам скажу этот пароль, забудете ли вы его тотчас же после того, как воспользуетесь им?

– Даю вам честное слово дворянина! – сказал д’Артаньян голосом, в искренности которого нельзя было усомниться.

– Я вам верю, вы кажетесь мне честным юношей. Впрочем, от вашей преданности, быть может, зависит и ваше будущее.

– Я бескорыстно и добросовестно сделаю всё возможное, чтобы услужить королю и быть приятным королеве, – сказал д’Артаньян. – Располагайте мной как своим другом.

– Но куда же мне деться на это время?

– Нет ли у вас кого-нибудь, к кому господин де Ла Порт мог бы зайти за вами?

– Нет, я не хочу никому доверяться.

– Подождите, – сказал д’Артаньян, – мы почти у дверей Атоса. Да, разумеется, это рядом.

– Кто это – Атос?

– Один из моих друзей.

– А если он дома, что вы ему скажете?

– Его нет дома, и, отведя вас к нему в квартиру, я унесу с собой ключ.

– Но если он возвратится?

– Он не возвратится. Впрочем, ему скажут, что это я привёл сюда даму и что эта женщина у него в доме.

– Но это может набросить тень на мою репутацию.

– Не беспокойтесь! Вас здесь не знают. К тому же мы в таком положении, что можем пренебречь кое-какими приличиями.

– Пойдёмте же к вашему другу, где он живёт?

– На улице Феру, в двух шагах отсюда.

– Тогда пошли!

И они отправились дальше. Как предвидел д’Артаньян, Атоса не было дома. Ключом, который ему доверяли, как другу дома, он открыл дверь, поднялся по лестнице и ввёл госпожу Бонасье в маленькую квартиру, нами уже описанную.

– Вы здесь дома, – сказал он. – Ждите, заприте дверь изнутри и открывайте только в том случае, если постучат три раза, вот так, – и д’Артаньян стукнул три раза, два удара один за другим, довольно громкие, а потом, немного погодя, третий удар, послабее.

– Хорошо, – сказала госпожа Бонасье, – а теперь я дам вам поручение.

– Я слушаю.

– Ступайте к калитке Лувра со стороны улицы Эшель и спросите Жермена.

– Хорошо, а затем?

– Он спросит вас, что вам угодно, а вы в ответ скажете два слова: «Тур и Брюссель». И тогда он исполнит все ваши приказания.

– А что мне приказать ему?

– Сходить за господином де Ла Портом, камердинером королевы.

– А когда он сходит и господин де Ла Порт придёт?

– Вы направите его ко мне.

– Хорошо, но где и как я вас опять увижу?

– А разве вы хотите меня увидеть снова?

– Конечно!

– Так предоставьте это мне и ни о чём не беспокойтесь.

– Я полагаюсь на ваше слово.

– Можете быть уверены, что не напрасно.

Д’Артаньян поклонился госпоже Бонасье, бросив на неё самый влюблённый взгляд, какой только мог послать прелестной маленькой особе, и, пока сходил с лестницы, слышал, как за ним затворили двери, повернув ключ два раза. Через несколько минут он был уже у Лувра. Было десять часов, когда он остановился у калитки Эшель. Всё рассказанное нами случилось не более чем в полчаса.

Всё произошло, как сказала госпожа Бонасье. Услышав пароль, Жермен поклонился. Десять минут спустя явился Ла Порт.

В двух словах д’Артаньян объяснил ему дело и сказал, где находится госпожа Бонасье. Ла Порт дважды переспросил адрес и отправился туда немедленно. Но, не сделав и десяти шагов, он вернулся.

– Молодой человек, – сказал он д’Артаньяну, – я вам дам совет.

– Какой?

– У вас могут быть неприятности из-за того, что случилось.

– Вы полагаете?

– Да. Нет ли у вас какого-нибудь знакомого, у которого часы отстают?

– А что?

– Ступайте сейчас же к нему, чтобы он мог засвидетельствовать, что вы были у него в половине десятого. В юриспруденции это называется «алиби».

Д’Артаньян нашёл совет благоразумным; он опрометью бросился к де Тревилю и, не входя в приёмную, где было полно людей, попросил провести в кабинет. Так как д’Артаньян часто бывал в доме, то его просьбу охотно исполнили и пошли сказать господину де Тревилю, что его юный земляк желает немедленно сообщить ему важную весть и просит аудиенции. Пять минут спустя де Тревиль был в своём кабинете и спрашивал у д’Артаньяна, чем он может быть ему полезным и почему он явился так поздно.

– Простите, господин капитан, – сказал д’Артаньян, воспользовавшийся минутой, когда он оставался один, чтобы перевести стенные часы на три четверти часа назад, – но я полагал, что так как сейчас всего только двадцать пять минут десятого, то ещё можно явиться к вам.

– Двадцать пять минут десятого! – вскричал де Тревиль, взглянув на часы. – Это невозможно!

– Посмотрите сами! Изволите видеть?

– Правда, – сказал господин де Тревиль, – я думал, что позже. Но в чём же ваше дело?

Тогда д’Артаньян рассказал де Тревилю длинную историю о королеве. Он изложил ему свои опасения насчёт её величества, рассказал то, что слышал о замыслах кардинала против герцога Бекингема, и всё это с таким спокойствием и с такой уверенностью, что де Тревиль принял всё за чистую монету, тем более что он, как мы упоминали ранее, сам заметил нечто новое в отношениях между кардиналом, королём и королевою.

Когда пробило десять, д’Артаньян попрощался с де Тревилем, который благодарил его за сведения и советовал и впредь быть усердным в службе королю и королеве, а затем вернулся в приёмную. Но, сойдя с лестницы, д’Артаньян вспомнил, что забыл свою трость. Он быстро поднялся обратно, вошёл в кабинет, одним движением пальца перевёл стрелки на точное время, чтобы на другой день не могли заметить, что их трогали, и, обеспечив себе свидетеля для подтверждения своего алиби, спустился по лестнице и очутился на улице.

Глава XI
Интрига завязывается

Покинув дом де Тревиля, д’Артаньян отправился домой самым дальним путём.

О чём же так задумался д’Артаньян, что отклонился от короткой дороги и шёл, поглядывая на звёзды, то вздыхая, то улыбаясь?

Он думал о госпоже Бонасье. Для ученика мушкетёра эта молодая женщина была почти идеалом. Хорошенькая, окружённая тайною, посвящённая в придворные интриги, что придавало её прелестным чертам столько очаровательной значительности; она, по-видимому, была довольно чувствительна, а в этом – особая прелесть для новичков в любви. Кроме того, д’Артаньян вырвал её из рук злодеев, собиравшихся её обыскивать и обходившихся с ней так жестоко, и немаловажная услуга могла бы вызвать в её сердце чувство признательности, которое так легко переходит в более нежное чувство.

Д’Артаньяну уже казалось – так быстро летят мечты на крыльях воображения, – что к нему подходит посланец молодой женщины и передаёт ему записку с приглашением на свидание, золотую цепь или перстень с алмазом. Мы говорили, что молодые дворяне получали, не стыдясь, подарки от короля, прибавим же, что в те времена лёгкой морали они не более стеснялись и своих любовниц, которые дарили им почти всегда драгоценные и долговечные знаки своей памяти, словно желая победить хрупкость их чувств прочностью своих подарков.

Тогда, не смущаясь, делали карьеру с помощью женщин. Те из них, которые были только прекрасны, отдавали свою красоту, отсюда, верно, и пошла пословица, что самая прекрасная девушка на свете может дать только то, что имеет. Богатые давали, кроме того, часть своих денег, и можно назвать многих героев того времени, которые не получили бы своих чинов, а впоследствии не выиграли бы своих сражений без помощи тугого кошелька, привязанного любовницей к седлу своего поклонника.

У д’Артаньяна не было ровно ничего. Нерешительность провинциала – лёгкий налёт, тленный цветок, пушок на персике – быстро исчезла под влиянием не весьма нравственных советов, которые три мушкетёра давали своему приятелю. Д’Артаньян, следуя обычаю того времени, чувствовал себя в Париже как в завоёванном городе, как, например, во Фландрии: там – испанцы, здесь – женщины. Там и здесь неприятель, с которым надлежало сражаться и с которого надлежало брать контрибуцию.

Но, должно сказать, в эту минуту д’Артаньяном руководило чувство более благородное и бескорыстное. Галантерейщик сказал ему, что он богат. Молодой человек догадывался, что у такого простака, каким ему показался Бонасье, деньги, скорее всего, были в руках жены. Но всё это не оказывало никакого влияния на чувство, родившееся при виде госпожи Бонасье, и корысть оставалась почти совершенно чуждой началу любви, за ним последовавшему. Мы говорим: почти, потому что мысль о том, что молодая женщина прелестна, умна и вместе с тем богата, не отнимает ничего у страсти: напротив, она её усиливает.

С достатком сопряжено множество аристократических мелочей, весьма выгодных для красоты. Тонкие и белые чулки, шёлковое платье, кружевной воротничок, хорошенький башмачок на ноге, яркая лента в волосах безобразную женщину не делают красивой, но хорошенькую делают прекрасной; не говоря уже о руках, которые от всего этого выигрывают. Руки, особенно у женщин, чтобы оставаться красивыми, должны быть праздными.