Вернее – я так поначалу подумал. Потому, что большинство торшеров, которые стояли возле каждого столика, для создания уюта, были погашены. И я не сразу заметил, что за нашим столиком сидит еще один посетитель. Не сразу – потому, что тот отогнул штору, словно спрятавшись за ней. А заслышав наши шаги – выглянул. У меня отлегло от сердца. Это был ни кто иной, как мой Покровитель, он же лжеписатель Третьяковский, он же куратор проекта «УВ», под оперативным псевдонимом Граф. Неужели его выписали из больницы? Выглядел он бледно, но уже сам факт его присутствия говорил о том, что врачи все-таки успели его подлатать.

– Здорово! – развязно, в стиле своего алкоголика-брата, которого вынужден был играть на публике, произнес он. – Я уж думал, мне одному придется…

И он показал на едва початую бутылку коньяку.

– Что ты здесь делаешь, Миня? – спросил «автомобильный бог», удивленный куда сильнее, чем я. – Ты же в больничке должен валяться?.. Я слыхал, что тебя хулиганы ножичком пырнули!

– Может, конечно, и хулиганы… – не стал спорить лжеклассик, даже не глядя в мою сторону. – Только в былые времена никакой хулиган не стал бы связываться с… – Он осекся и вдруг исподтишка подмигнул мне. – С ножичком… Весело, с матерком запустить в прохожего камнем – это еще куда ни шло, но хватать, тащить… В смысле, втыкать в гордость литейской литературы финарь…

А ведь он не пьян – догадался я. Просто еще не совсем оклемался, но все-таки пришел. Значит, встреча эта чрезвычайно важна. И сейчас эти его «пьяные» рассуждения о хулиганах – лишь сигнал мне: будь осторожен, сегодня здесь должно произойти нечто важное!

– Ну все-равно, Миня, шел бы ты… за соседний столик, – брезгливо пробурчал Коленкин. – Мне с физруком потолковать надо… Пересядь и пузырь свой прихвати… Да и можешь еще у хозяюшки закуси какой-нибудь попросить, я все оплачу.

– А вот приближается мой… самый строгий критик, – перебив его, возвестил Третьяковский. – Виноват – товарищ Стропилин, Иннокентий Васильевич!

К нашему столику приближался Кеша в блестящем от дождевой воды плаще.

– Добрый вечер! – сказал он улыбаясь и стряхивая капли с фетровой шляпы. – Прошу прощения, я немного вымок и мне надо срочно согреться чем-нибудь крепким. Во избежание простуды.

– Вечно от тебя болотом воняет, – тихо, но отчетливо произнес Граф. – Совсем как у нас в Крапивином Долу…

Стропилин сделал вид, что на слова пьяницы-литератора ему плевать, и он прежним веселым голосом поинтересовался:

– А что вы пьете?

– Кто – мы? – теряя терпение, произнес Митрофаныч. – Писака как всегда глушит коньяк, а мы с Даниловым пока еще ни капли не приняли. И не собираемся, потому что у нас важный разговор и нам посторонних не треба!

Лжеклассик снова мне подмигнул и пробормотал:

– Сущий срам… Чума на оба ваших дома…

– Слушай, Кеша, добром прошу, – почти простонал Коленкин, – забирай этого бумагомараку и лечитесь от простуды за другим столом. Все оплачу!

Предложение было щедрым, но Стропилин посмотрел на меня, словно ожидая моего решения. Третьяковский – тоже, но сейчас я смотрел только на дурака и неудачника, школьного приятеля Санька Данилова, и не узнавал его. Куда только подевалось вечное идиотское выражение напыщенного болвана, которое не сходило с его лица. Для прихлебателя и кретина, который постоянно вляпывается в авантюры с неизменно позорным исходом уж больно спокойное у него сейчас лицо. Словно он не из убогой какой-нибудь комнатенки выполз, а прямиком с военного аэродрома.

Черт знает, почему мне втемяшился в голову этот аэродром, но я словно наяву представил ночь, поле аэродрома, очертания огромного четырехмоторного самолета. Под фюзеляжем его возятся солдаты, поднимают что-то тяжелое. У короткого откидного трапа группа офицеров в длиннополых плащах и фуражках с высокой тульей. Они слушают летчика в кожаном шлеме и зашнурованном комбинезоне. Смеются. И вот подъезжает автомобиль. Из него выходит человек в штатском – в таком вот плаще, а еще в шляпе. И военные, включая летчика, вытягиваются во фрунт и козыряют ему. А лицо у штатского… Кешино.

– Отдайте мою русалочку… – вдруг жалобно пролепетал Третьяковский и уткнулся физиономией в столешницу.

Эта нелепая фраза вдруг вырвала меня из оцепенения.

– Пойдем, Митрофаныч за другой столик, – сказал я.

Однако тот лишь упрямо покачал головой. А Стропилин тем временем уже уселся за стол, выдергивал из кольцевого зажима одну за другой бумажные салфетки, вытирал ими свое изменившееся лицо, комкал использованные и бросал прямо на пол. Я обратил внимание, что костяшки пальцев правой его руки сбиты. Кеша дрался?!

– С кем это ты махался? – спросил я.

– С малолетками… – как будто бы во сне пробурчал Граф.

– Да пока ни с кем, – пристально на него посмотрев, откликнулся Кеша: – но ничего не обещаю…

Он вдруг схватил пустую рюмку лжеписателя, вытер ее салфеткой, налил коньяку, медленно выцедил и поднялся.

– Пойду-ка я в сортир, умоюсь, – сказал он. – За городом я был, а там – грязь…

И отвалил.

– Нет, ты понял? – недоуменно глядя ему вслед, пробурчал «автомобильный бог». – Наглый стал, а давно ли на халяву выпить норовил… И этот еще привязался…

Он ткнул пальцем в захрапевшего Третьяковского.

– Так какого черта мы торчим за этим столиком? – спросил я. – Весь кабак свободен!

– Нельзя за другой сесть, понимаешь!

– Это еще – почему?

– Я ведь тебя сюда почему притащил? – перейдя на шепот, заговорил Митрофаныч. – Сказано мне было – прийти сюда к пяти вечера, сесть за столик, к которому проводит Лизка и ждать!

– Кем сказано?

– Да хрен его знает! – выдохнул Коленкин. – Письмецо я получил, без обратного адреса. Мне его секретарша, вместе с утренней корреспонденцией, вручила… Я ее как раз хотел поутрянке рачком поставить, для бодрости, а когда письмецо вскрыл, всякое желание, веришь, пропало… Там все грешки мои перечислены и не только – мои… И сказано, что отныне все перечисления будут идти на один лицевой счет и чтобы ни копейки Данилову, тебе то есть, и его, твоим, значит, соплякам… И это только предварительное, типа, условие дальнейшего сотрудничества, а основные будут обсуждены вот за этим столиком…

– Интересно, кто это такой борзый?

– Вот и я подумал, – кивнул «автомобильный бог». – И тебя решил взять… А тут – эти… Что если тот тип из-за них к нам не подойдет?

– Ну не подойдет, тебе-то какое горе?

– Он обещался список наших прегрешений в ментовку снести.

– Письмо при тебе? – спросил я. – Покажи!

– Да не могу я тебе его показать!

– С чего вдруг?..

– Да понимаешь, я через пять минут, как только прочитал его, спохватился, а на столе…

И он вдруг осекся.

Глава 6

– Опять он!

– Кто? – спросил я, не оборачиваясь.

– Пусть русалку отдаст! – пробормотал во сне лжеклассик.

Похоже, он не притворялся, а действительно спал.

– Да Стропилин этот твой! – злобно пробормотал Коленкин. – Гони ты его, Санек! Чего он сует нос не в свои дела?!

Я все-таки оглянулся. К нашему столику опять приближался Кеша. И в самом деле послать его, что ли, куда подальше? Он, конечно, набивался ко мне в ассистенты, но мало ли кто о чем мечтает? Правда, меня смущало два обстоятельства – уж очень уверенное сегодня у него выражение лица, а вот Митрофаныч его явно боится. Лицо – что! За него бывшего комсомольского деятеля всегда пощупать можно, а вот непонятный страх «автомобильного бога» иное дело. Выходит, директор СТО знает о Стропилине что-то такое, чего не знаю я.

– Он все еще здесь? – презрительно осведомился Кеша, указывая пальцем на Третьяковского?

– Слушай, чего ты к нему привязался? – не выдержал я. – И вообще – надоел! Вали отсюда, пока цел!

Стропилин обратил на мои слова ноль внимания.

– А письмецо превратилось в горстку пепла, не правда ли, гражданин Коленкин? – спросил он, обращаясь к ошеломленному директору городской СТО.

Тот судорожно дернул головой, соглашаясь и бормоча:

– Так неужто это ты… вы..

– Да, это мое письмо, специальным образом обработанное, – кивнул Кеша. – Так что мы еще посмотрим, кто отсюда уберется?

Это он уже в мой огород метнул камешек.

– Ты не понял, братан, – откликнулся я. – Мне насрать на твои игры, но ты сунулся на мою делянку и твои дешевые понты здесь не канают.

– Это ты им можешь голову дурить, чувак! – огрызнулся Стропилин. – Я-то знаю, кто ты на самом деле?

Рука моя сработала рефлекторно. Еще мгновение и это дешевый понтярщик снес бы в элитном кабаке пару столов, но в запястье мое кто-то вцепился железной хваткой. Я бы и вцепившегося стряхнул сейчас, как пушинку, но увидел вымученную улыбку лжеписателя, который сделал вид, что ухватился за мою конечность, чтобы подняться. Митрофаныч наблюдал за этой сценкой в полном обалдении, а наглый Иннокентий – с насмешкой. Я помог Третьяковскому подняться.

– Проводи меня до дому, дружище, – попросил он заплетающимся языком и взглядом показал – не спорь.

– Ладно, пойдем! – пробурчал я.

– Саня-Саня-Саня! – принялся канючить «автомобильный бог». – Куда ты! Погоди!

– Ни на что не соглашайся и ничего не подписывай, – напутствовал я его. – Это дешевый фраер – не более.

Директор СТО сник, а – Стропилин лишь хмыкнул. Я подхватил Графа под руку, довел до его до гардероба. Мы оделись и вышли из кабака.

– Вон те «Жигули»! – сказал мой спутник, указывая на скромную машинку, приткнувшуюся неподалеку от «Мерседеса». – Только за руль сядешь ты. Я и сюда-то еле доехал.

И он кинул мне ключи. Усадив его на пассажирское место, я занял водительское. Вывел «копейку» со двора.

– Я же вижу, что тебе хреново, – сказал я. – Зачем ты удрал из больницы?

– Хотел тебе показать истинное лице Стропилина.

– Да, лицо у него сегодня занимательное, – проговорил я. – А повадки по-прежнему – шакальи.

– Ты верно описал его сущность, – проговорил лжеклассик. – Он и есть шакал.

– Ты что – давно его знаешь?

– Прилично. Ты думаешь, он твой ровесник? Как бы не так. Он лет на десять старше. Боле того – он даже не твой друг детства Стропилин, Иннокентий Васильевич. Тот живет по-прежнему в Тюмени и ведать не ведает о своем литейском двойнике.

– Вот это уж действительно – охренеть! Кто же он на самом деле?..

– Не торопи, я все тебе расскажу и даже – очень художественно, в лицах и картинах… Я же все-таки – писатель, хоть и не настоящий… Кстати, а куда это ты меня везешь?

– Как – куда? К тебе домой, в Крапивин Дол!

– Нет, там я загнусь с гарантией… Вези меня лучше в «Загородный», к Стеше… По пути я буду рассказывать… Было это лет пять назад… Я тогда ни о каком КГБ и не помышлял… А был, ну скажем, свободным философом… Кстати, в СССР занятие не поощряемое… Жил я тогда в Москве. И вот однажды весенним утром я почувствовал, что предстоящий день чреват неприятностями, которые повлекут кардинальную перемену в моей судьбе…

…Неприятности ожидали меня в конце липовой аллеи, сдержанно шумевшей намокшими кронами. Морщились свежие лужи на дорожке. Арбузный уголок солнца высунулся из-за туч. На лаковом капоте черного лимузина, преградившего мне путь, не было ни капли, да и широкие заграничные шины были сухи и чисты, словно их только что поменяли. На всех четырех колесах сразу.

– Третьяковский, Евграф Евграфович?

Плоское равнодушное лицо. Оттопыренные уши. Глаза как две стеклянные, неровно пришитые пуговицы. В углу толстогубого рта изжеванная беломора. Что ему «Мальборо» или, там, «Кэмела» забугорного не достается из конфиската? А может он патриот? Второй, почти невидимый за затененным лобовым стеклом, остался за рулем. Отважные ребята. Бойцы. Впрочем, ерунда. Я застенчиво переступил в своих стариковских ботиках с калошами с ноги на ногу и, как бы невзначай, переложил трость в левую руку.

– С кем имею честь?