До закрытия цветочного салона остается почти четыре часа. Два из них уходит на посещение родильного дома, где лежит Маша. Там снова сталкиваюсь с оравой родственников, оккупировавших больничный коридор. Мама выглядит гораздо лучше, чем вчера, но в глазах вся боль мира, от которой у меня щемит сердце. Обняв ее за плечи, спрашиваю, можно ли заглянуть к Маше.

– Сейчас тихий час. Посещения запрещены. Только через двадцать минут запустят, – тусклым голосом отвечает она. – Так волнуюсь за Машеньку и Евочку. Девочки мои, слабенькие совсем…

– Все будет хорошо, мам, – уверенно говорю я, окидывая взглядом собравшихся.

Марка среди них нет. Вики по понятным причинам – тоже. Остальные в сборе. Солнцев держится особняком и заметно нервничает, но это связано не с присутствием внушительной группы поддержки его жены, а с тревогой за Машу.

У нее с детства серьёзные проблемы с сердцем, несколько операций, тяжёлая реабилитация и регулярные обследования. Из-за врожденного порока ей пришлось распрощаться с мечтой о карьере балерины. Беременеть тоже было очень рискованно, но Машка никого не спросила, протянув с новостью до позднего срока.

В итоге стресс и стремительные роды ослабили ее здоровье, но раз врачи заверяют, что ситуация под контролем, я склонен им верить. Машка отвоевала шанс на полноценную семью. Она у нас боец, хоть и считает иначе.

– Ты успел, куда хотел? – неожиданно спрашивает мама.

Удивительно, что в безумной кутерьме вчерашнего дня, она запомнила, что я куда-то спешил.

– Не совсем. Сегодня попытаюсь еще раз успеть, – тепло улыбаюсь, глядя в зеленые глаза с сеточкой воспалённых капилляров.

За эти два дня морщин на ее лице прибавилось и седых волос стало больше. Она словно погасла изнутри, но не выгорела дотла. Мама только с виду маленькая слабая женщина, но за хрупкой внешностью спрятан стальной стержень, и ей есть ради кого жить. Она выдержит этот удар и станет еще сильнее. Я в этом уверен.

Поддавшись порыву, обнимаю ее крепче и целую в щеку. Как в детстве. Я был очень ласковым сыном, и мама часто шутила, что моим будущим подружкам несказанно повезет. Тут она не угадала, но мои женщины никогда не жаловались. Их полностью удовлетворяло то, что есть.

– Ты уж постарайся, Максим. Я очень хочу с ней познакомиться.

Растерянно моргнув, замечаю лукавые огоньки в маминых глазах.

– Вика мне рассказала про твою Варю, – поясняет она. – И про свои сомнения. Ты не слушай сестру, Максим. Поступай так, как велит твое сердце. Если оно выбрало ее, борись и не отступай. Не бывает нерешаемых ситуаций. Любовь – главное движущее чувство, а без него… Без него мы просто барахтаемся от берега к берегу, впустую теряя время. Поверь, отец сказал бы тебе то же самое.

– Я верю. Спасибо, мам, – севшим голосом отвечаю я, чувствуя, как к горлу поступает комок. Я только сейчас осознал, насколько сильно нуждался в этих простых и понятных словах. И мне впервые не хочется прибить Вику за то, что распустила свой длинный язык.

За час до закрытия паркую тачку на стоянке возле ТЦ, рядом с которым находится Варькин салон. Решив не ждать до самого закрытия, быстрым шагом направляюсь к небольшому павильону со стеклянными стенами.

Мелодично звякает дверной колокольчик, когда я уверенно захожу внутрь. Покупателей нет, а выбора цветочных композиций и букетов – море. Вдыхая насыщенный цветочный аромат, оглядываюсь по сторонам в поисках Золушки и, не обнаружив, двигаю прямиком к стойке, из-за которой мне приветливо улыбается невысокая полная шатенка средних лет с табличкой: «Инга. Флорист-консультант».

– Добрый вечер. Для кого выбираете цветы? – медовым голосом интересуется совсем не та, кого я ожидал тут увидеть.

– Добрый, – сухо киваю, не расщедрившись даже на дежурную улыбку и перехожу сразу к сути: – Варвара Богданова здесь работает?

– Варя? Да, здесь. – кивает флорист Инга, с любопытством рассматривая меня с головы до ног.

– И где она? Можете, позвать?

– Так… я ее отпустила, – теряется женщина. – Минут сорок назад. Она неважно себя чувствовала, и ее молодой человек забрал.

Что, блядь? Это дебильная шутка или Варька свою напарницу успела подговорить? Какой к херам молодой человек?

– Кто забрал? – непроизвольно повышаю голос, испытывая острое желание садануть по стеклянной витрине кулаком.

– Ну… жених ее. Из Парижа. Владислав, кажется, – огорошивает меня шатенка. – А вы ей кем будете?

– Тоже жених. Из Парижа, – мрачно цежу сквозь зубы, ошалело переваривая услышанное.

Сука, я же как чувствовал, что нужно раньше приехать.

Варя, твою мать. Как так-то? Не наврала, значит, про своего злоебучего гондона.

– Во Варька дает! То ни одного, то сразу два, но первый на француза больше смахивает, – прыскает Инга, подливая масла в огонь. Хотя куда уж больше? Я и так сейчас взорвусь.

Заведенный как черт, вылетаю из салона. Пульс бешено колотит в висках, отдаваясь в затылке тупой болью. Сев за руль какое-то время тупо пялюсь в одну точку, переваривая Варькино бегство. Именно бегство, потому что иначе ее поступок не назовешь.

Сглатываю мерзкий вкус поражения, пытаясь сложить разрозненные мысли в общую картину. Стратегии, как таковой нет и не предвидится. Варька осознано отрезала мне все пути. Домой к ней ехать глупо. Сомневаюсь, что она там. О Владе я не знаю ровным счетом ничего, кроме имени.

Поехать к ней и еще одну ночь провести под ее окнами, как двинутый сталкер? Какой смысл? Она оценит? Вряд ли. Скорее, наоборот.

Что остается?

Да ни хрена.

Тебя бортанули, Красавин. Ты снова проебал свой шанс, а он был. Был, черт возьми.

Один вовремя сделанный звонок мог изменить всё, но я, как обычно, зациклился на себе, решив, что Варя подождет, никуда не денется, простит и поймет, еще и посочувствует.

Просчитался, блядь. Золушка устала ждать, и ей больше не нужен бракованный принц, не способный предложить ей ничего определённого. Она наглядно продемонстрировала свое решение. Просто прими это и имей достоинство уважать ее выбор.

Здравая мысль? Да, нормальный мужик так бы и поступил. Отпустил, извинился за всё дерьмо, что наворотил, и пожелал счастья.

Но я, видимо, слегка с ебанцой, раз достаю телефон и набираю ее номер. Ни на что не рассчитывая и почти уверенный, что Варя проигнорирует мой звонок, но она снова оказывается лучше, чем я о ней думаю, и отвечает:

– Что ты хочешь, Максим? – ее голос простуженный и уставший. Мое горло дерет от жадно вдыхаемого никотина. Такой простой вопрос, но как же дьявольски сложно найти на него правильный ответ.

– Увидеть тебя, – озвучиваю лишь малую часть того, что я на самом деле хочу. Варя шумно втягивает воздух, на заднем фоне слышатся голоса и музыка. Она где-то в людном месте. Бар, ресторан, кафе, клуб… Вычислить невозможно. – Скажи мне, где ты, и я приеду.

– Нам не нужно больше встречаться, Макс, – после мучительной паузы, стоящей мне миллиарда нервных клеток, тихо произносит Варя. – Так будет лучше.

– Для кого? – с горечью спрашиваю я.

– Для меня. Не стоило снова начинать… – ее голос срывается. Она плачет… Опять. Из-за меня. – Пожалуйста, не звони и не пиши мне больше.

– Ты просто боишься, Варь, – с досадой бросаю я, но она уже скидывает вызов.

В трубке звучат короткие гудки, в окна машины снова барабанит унылый осенний дождь, прогоревший фильтр обжигает пальцы, по салону расползается плотный никотиновый туман, разъедающий слизистую глаз, а в сердце образуется дыра размером с Антарктиду. Хотел бы я сказать, что она меньше той, что оставила Агния, но это не так. Это, блядь, совсем не так.

Глава 6

Три с половиной года спустя

Максим

Иран. Тегеран.

– Если так пойдет и дальше, завтра я переведу тебя в обычную палату, – закончив утренний осмотр, доктор Фархад Чамран присаживается на стул возле моей койки. – Есть какие-то жалобы?

– Башка все время трещит, – вяло отвечаю я, с трудом ворочая языком.

– Ты получаешь максимально-разрешенную дозу болеутоляющих, Максим. Головные боли – последствия контузии. Они какое-то время сохранятся.

– Когда мне разрешат вставать? Я в состоянии самостоятельно дойти до туалета, – задаю один из самых насущных вопросов. Справлять нужду в утку – сомнительное удовольствие, особенно, если судно выносят молоденькие медсестры.

– Завтра, не раньше, – несмотря на неплохой английский, мой лечащий врач крайне немногословен.

Думаю, что у этого есть веские причины, о которых мне не спешат сообщать. Снаружи реанимации выставлен конвой. Понятия не имею для каких целей.

Под действием лекарств я немного заторможено реагирую на происходящее и не способен в полной мере осознать, что командировка в Йемен могла стать последней не только в моей карьере… Чувствую себя отупевшим и разбитым, в ушах постоянный шум, перед глазами мутный туман, тело ощущается ватным и чужеродным, когда его не раздирает боль.

Два дня назад я пришел в сознание в реанимации закрытого военного госпиталя с адской болью в башке и во всем теле, частичной глухотой и перемотанный, как гребаная мумия.

Как потом выяснилось мне провели сложнейшую шестичасовую операцию по извлечению осколков от упавших на гуманитарную колонну снарядов. Один из поражающих элементов засел в паре миллиметров от сердца и едва не стоил мне жизни. Если бы не бронежилет и защитная каска, мое нашпигованное железом тело отправилось бы домой в деревянном ящике.

Док говорит, что мне чертовски повезло. Внедорожник нашей журналисткой группы, сопровождающий гумколонну в Сану^[8], оказался в стороне от эпицентра взрыва. Били прицельно по грузовикам с продуктами и медикаментами. Кто и зачем – мне неизвестно. Мы с Люком и Раулем должны были отснять передачу груза местному населению, взять благодарственные интервью, осветить имеющиеся проблемы, коих немерено в воюющей стране, заехать в несколько разрушенных поселков, где на данный момент нет боевых действий и вернуться обратно.

Маршрут был проверенным и утвержденным обеими сторонами, но на подъезде к городу колонну атаковали из реактивных систем залпового огня. Я помню только свист, визг шин по грунтовой дороге и оглушающий грохот. Меня вырубило сразу, даже почувствовать ничего не успел.

Очухался уже здесь, в другой стране, подключённый к противно-пищащей аппаратуре. Как эвакуировали из Йемена не помню. Про экстренную операцию скупо рассказал доктор Чамран, про количество погибших – ни слова. Я до сих пор не знаю живы ли Люк и Рауль, и это, блядь, волнует меня в миллион раз больше, чем собственные ранения.

– С тобой хотят поговорить. Ты в состоянии отвечать на вопросы? – почти черные глаза Фархада испытывающе изучают мое лицо.

В затуманенном мозгу вспыхивают тревожные маячки. Я догадывался, что в ближайшее время по мою душу придут сотрудники Российского посольства в Тегеране.

– Да, – упираясь локтями в матрас, приподнимаюсь на подушке.

Спазмирующая боль прошибает тело, но волнение перекрывает неприятные ощущения. Очень надеюсь, на свои вопросы я тоже услышу ответы. Подсознательный страх за судьбу людей, двигающихся с нашей группой в колонне, скручивает кишки. Я прожил с этими чувствами два гребаных дня, готовя себя к разным вариантам, ни один из которых не сулил ничего хорошего. Удары такого масштаба всегда влекут за собой человеческие жертвы, но надежда, как говорится, умирает последней.

– Тогда я его приглашу, – удовлетворённо кивает док, поднимается со стула, поправляя медицинскую маску, и уверенной походкой направляется к полупрозрачным дверям палаты, в которые после его ухода заходит крепкий мужик в иссиня-черной военной форме, с каменным выражением лица и цепким взглядом.

Вероятность того, что посетитель пожаловал из Российского консульства – отметаю сразу. Мужчина чеканит шаг в мою сторону. По мере его приближения, замечаю отличительную нашивку сотрудника ФСБ на кителе и майорские звезды на погонах. Однако важная птица ко мне залетела.