Но в то же время Леандр извлёк кусочек прошлой ночи – ровно столько, чтобы хватило на него и Скарлетт. Охристое облако размером с человека сидело на корточках, скрестив ноги, на старом ковре. Прохладные тени плясали по его обнажённым рукам и закрытым векам, тишина проникала в его уши, а темнота ласкала. Леандр глубоким вдохом втянул его в лёгкие.

Крыса на его плече начала тихонько похрапывать.

Повседневная жизнь в «Отеле Пендулетт» не подчинялась никакому распорядку. Никто не ложился спать поздним вечером, чтобы проснуться утром. Посреди ночи вдруг заказывали на всех пиццу, выходили на прогулку в три часа ночи, если кому-то этого хотелось, и играли на рассвете очередную партию в шахматы или «Лудо», хотя Пиппу игры неимоверно раздражали. А наигравшись, могли завалиться спать на полдня.

И это никогда не надоедало: тётя Бланш потрясающе пародировала королеву, дядя Жак рассказывал захватывающие истории о работе в цирке и вспоминал случаи из своей богатой событиями жизни. И ещё, конечно, был мой таинственный дар, которым мне предстояло овладеть и который заключался в управлении временем.

Каникулы в Париже, вероятно, можно было бы считать просто идеальными, если бы родственники были со мной чуть более откровенны. Из обрывочных замечаний я поняла, что Грета занимала какую-то важную должность в безвременье (кто бы мог подумать!). Но тётя Бланш сказала, что её задание очень сложное и что будет лучше, если сестра сама мне всё объяснит, когда у неё появится такая возможность. А что касается отца, то я по-прежнему ждала у моря погоды: даже дядя Жак теперь утверждал, что ничего не может рассказать мне об аварии, и всё чаще избегал моего взгляда. Ну что ж, я так просто сдаваться не собиралась…

Кстати, после встречи с крысиным вором, которого, как я успела выяснить, звали Леандр, я обнаружила дядю Жака позавчера утром в подвале дома, где он складывал покупки в огромную кладовку. Чулан был забит консервами и банками с маринованными овощами и вареньем, как будто родственники готовились к ядерной катастрофе. Впрочем, учитывая их возраст, они уже не раз переживали трудные времена и делали запасы по привычке.

В отеле было много и другого интересного. Например, комнаты. Если предположить, что в некоторых из них были двуспальные кровати, то в «Отеле Пендулетт» могло разместиться человек пятьдесят гостей. Однако большинство комнат пустовало. Дядя Жак занимал одну из больших комнат на втором этаже, тётя Бланш превратила несколько маленьких комнат на моём этаже в подобие квартиры, а Пиппа жила в люксе под крышей, где всегда витали ароматы ладана и французского энергетического напитка. Кроме этого, обитаемыми были только номера 32 и 7, причём крысиный вор, очевидно, почти не выходил за дверь. От Греты не осталось и следа.

Однажды я набрела на уютную маленькую гостиную на четвёртом этаже, где и решила устроиться поудобнее сегодня днём. Я уговорила маму пообщаться по видеочату и уже опаздывала к назначенному времени, когда наконец свернула за угол, подходя к гостиной. В последний момент я увидела, что там уже находились Пиппа и тётя Бланш, которые обсуждали что-то на повышенных тонах…

– Какое невежество! Всегда ты такая! Если чего-то не видишь, не значит, что это не правда! – воскликнула Пиппа и скрестила руки на груди. – Ты никогда мне не доверяла. Ты вообще никогда никому не доверяешь.

Тётя Бланш, вероятно, хотела ответить что-то столь же очаровательное, но, заметив меня у двери, натянуто улыбнулась.

– Офелия, дорогая! Присядь, отдохни. Мне всё равно пора работать.

Она встала и предложила мне сесть в одно из двух кресел рядом с изразцовой печью.

Я нерешительно опустилась в него, пока тётя Бланш делала вид, что вовсе не собирается взрываться от ярости, а Пиппа устремила на меня пустой взгляд.

– Не говори девочке глупостей, – предупредила её тётя Бланш и поспешила прочь, шелестя платьем из переливчатой тафты.

Я посмотрела на ногти Пиппы, украшенные сегодня ярким лаком с блёстками, и на её губы, накрашенные чёрным и синим.

– Если ты действительно моя прапрабабушка, то почему так молодо выглядишь? – наконец спросила я о том, что хотела узнать с самого приезда, но не решалась спросить. Честно говоря, я просто боялась, что ответ может разрушить моё и без того шаткое ощущение мира. Тем временем старенький ноутбук на моих коленях гудел, загружаясь.

Пиппа, сидя в кресле с другой стороны от печки, смотрела, казалось, сквозь меня. Её брови, выщипанные тонкими полумесяцами, медленно поползли вверх по лбу, рот открылся в беззвучном «О». Похоже, пришло время для её странного «сеанса»?

– М… мадам… Розе́? – заикаясь, пролепетала я. Вид у Пиппы был по-настоящему жуткий.

Она моргнула, её голос прозвучал как будто издалека.

– Я выгляжу так молодо, – пробормотала она, – потому что большую часть жизни провела там, где время над нами не властно, Офелия.

Пиппа размеренно покачивалась, её зрачки сузились, как будто она сосредоточила взгляд на чём-то невидимом и неизвестном.

Внезапно она откинулась на спинку кресла и снова моргнула. Потом с хрипом и громким присвистом вдохнула и снова стала собой.

Она прочистила горло.

– Так вот, большинство наших в основном живут там, в Италии, – продолжила она, как будто мы уже давно болтали о том о сём. – Но несколько десятков лет тому назад Жак и Бланш решили переехать сюда, в Париж. Я присоединилась к ним совсем недавно. С тех пор мы стареем, хотя, к счастью, наши тела разрушаются медленно, потому что мы долго пробыли молодыми.

Я дёрнула себя за косу. Вообразить место, где люди не стареют, было выше моих сил.

– Как это? – пискнула я. – И почему? Почему вы уехали оттуда?

– Янтарный дворец прекрасен. Но жить собственной жизнью тоже приятно, и, в общем, мы нужны здесь.

– Для чего?

– Вневременны́е обязаны следить за течениями времени по всему миру, – сказал дядя Жак прямо за моей спиной, и я вздрогнула. Я и не заметила, как он вошёл в комнату. – Мы не можем рассиживаться в роскошной штаб-квартире, кто-то должен присматривать за миром и за пределами Рима. Как у тебя дела, Офелия? Хочешь попробовать ещё раз?

Я взглянула на свои наручные часы. Дома, в Берлине, минут двадцать назад мама отвезла Ларса на урок фортепиано. Если я хотела поговорить с ней, надо было делать это сейчас.

– Так как, Офелия? – снова спросил дядя Жак.

На экране компьютера высветилась мамина фотография (она уже несколько лет коротко стригла свои светлые волосы, носила новую причёску в честь её новой жизни с Марком и Ларсом), но подключиться к интернету не получалось. Я вздохнула. Связь в этом доме работала, прямо скажем, плохо. Я медленно переводила взгляд с экрана на дядю Жака и обратно. Какое-то время я ещё раздумывала, а потом закрыла ноутбук и решила попробовать ещё раз позже.

Дядя Жак улыбнулся.

– Замечательно, – сказал он и вышел из гостиной.

Я уже собиралась последовать за ним, когда Пиппа вдруг прошептала у меня за спиной голосом баронессы:

– Они ждут тебя, Офелия. Будь осторожна.

Я замедлила шаг и у двери повернулась к ней.

– Осторожна – с кем? – спросила я. Но Пиппа ответила мне пустым взглядом. – Знаешь, может, хватит так меня пугать?

Пиппа по-прежнему молчала, странно наклонив голову под неудобным углом. И не моргала она уже довольно давно. Может, уже и не дышит?

– Пиппа?

Вернулся дядя Жак.

– Что происходит?

Я указала на свою прапрабабушку:

– Мне кажется, с ней что-то не так.

Он посмотрел на Пиппу и покачал головой:

– Не волнуйся. С ней так бывает время от времени, говорят, где-то в мозгу у неё застрял осколок снаряда. Лучше всего оставить её в покое, и всё пройдёт. Пойдём, я хочу посмотреть, чему ты научилась.

Через несколько минут мы вышли на крышу. Как делали вчера и позавчера. Дядя Жак прислонился спиной к парапету. Он облокотился о цветочный ящик с кустами герани, а я встала босиком посреди лужи пыли в нескольких метрах от него, пытаясь вытряхнуть из головы все мысли до единой.

– Думай о каждом зёрнышке, – напомнил дядя Жак. – Почувствуй его под ногами, а потом сосредоточься на конкретном моменте.

Я откинула голову. Это был туманный полдень: небо затянуло серыми облаками, похоже, собирался дождь.

Пыль слегка щекотала пальцы ног. Только я… не представляла, что делать дальше.

Меня учили останавливать время. Всего на секунду или вроде того. Но даже это казалось настолько невероятным… непостижимым, что от одной мысли об этом я начинала нервно хихикать. Ещё меня собирались научить перемещать время в любом направлении, вперёд и назад, вбок и кто знает, куда ещё. Безумие какое-то. Я только посмеивалась про себя. Они же не всерьёз!

– Ничего страшного, – сказал дядя Жак со своим бесконечным спокойствием. – Я знаю, ты чувствуешь себя не в своей тарелке. Но здесь только ты и я. Не думай о том, что ты делаешь и зачем. Просто делай.

Я кивнула и снова огляделась. В детстве я воспринимала окружающий мир совсем по-другому. Ближе. Непосредственнее. Только потом я начала понимать и оценивать события, рассуждать и задавать вопросы. А прежде, до того как папа водил меня на уроки плавания, а я изучала главные правила выживания, до всего этого луг для меня был не пространством, заросшим травинками, а просто мятым пятном. А услышав «вторник», я мысленно видела не буквы, а синее, ребристое стекло.

Возможно, в этом был ключ к разгадке?

Трудно было прогнать из головы размышления о смысле и бессмыслице всей этой истории и задуматься о том, что именно происходит в определённый момент времени. Мешала ли сосредоточиться пелена облаков высоко над нами? Может быть, дело в пристальном взгляде, который устремил на меня дядя Жак? Или отвлекал осенний ветер, сдувший чёлку с моего лба?

Нет, я должна была искать момент, оттачивать своё восприятие и в то же время отвлечься, ни о чём не думать. В небе появилась птица. Не знаю какая. Может, ворона, а может, и нет. Неважно. Я сосредоточилась на её серо-голубых крыльях. Она летела прямо надо мной. И вдруг птичьи крылья засияли чуть ярче, чем мгновением раньше.

Я запомнила этот образ, ухватилась за него. Эти крылья, их очертания, мягкость, голубоватый блеск. Я смотрела на них, изгоняя из головы остальные мысли.

Сработало!

Вдруг пыль под моими ногами зашевелилась. Потихоньку гранулы переползли на мои босые пальцы ног и стали парить в нескольких сантиметрах над землёй. Теперь они светились тёмно-серым и полуночно-синим, под цвет крыльев, и собирались в хлопья тумана, как небо над нами. А потом пыль пронеслась по крыше, превратилась в облако, окутавшее нас с дядей Жаком, облаком взвилась в небо и беззвучно разразилась светящимся дождём. Как будто над нами взорвался беззвучный фейерверк.

Дядя Жак, который только что переступил с ноги на ногу, будто застыл в воздухе. А я всё смотрела на птицу, которая давно должна была улететь. Но она по-прежнему висела надо мной, в небе.

Я моргнула и выдохнула.

Получилось! Пыль накрыла нас мерцающим шатром, внутри которого время остановилось. Ого! Я остановила время! Невероятно! Я…

Дверь на лестничную площадку распахнулась, и пыль резко вылетела наружу. Она стекала на землю, срывалась с ветром с крыши и уносилась в город, а время возвращалось к обычному течению так же проворно, как резинка, которая отщёлкивается обратно.

Птица полетела в сторону Сены.

Широко шагая, к нам стремительно ворвалась тётя Бланш в сползшем набок тюрбане.

В руке она держала лист бумаги, которым, не теряя ни секунды, взмахнула перед носом дяди Жака.

– Пора, – выдохнула она. – Пиппа была права!