Я совершенно запуталась и растерялась. Все еще не могла до конца осознать, что далекое и печальное прошлое имело непосредственное отношение ко мне и к моей семье.

– Почитаете, может, когда-нибудь мою книгу, думаю, будет понятнее, – неловко подытожила я.

– Обязательно это сделаю, – ответил Генри, внимательно меня рассматривая. – В тот момент, когда все произошло, я не винил себя. Тогда я просто впал в ступор, не было понимания, как это произошло и что делать дальше. Из-за того что от версии убийства отказались, мы с отцом смогли вернуться домой. Полицейские расспрашивали нас о Джинни, копались в ее вещах, но ничего интересного не нашли. Вселенная Джинни была наполнена учебой и стихами. Никаких тайных параллельных жизней Лоры Палмер^[1], абсолютно нормальное существование слишком хорошей для этого мира девочки-подростка.

– Она не оставила других записок, кроме стихотворения?

– Нет, ни одной.

– Возможно, она вела дневник?

– Да, вела, но в нем не нашлось ничего, что объяснило бы ее поступок. Да и в пару последних месяцев она его забросила. Словом, одни вопросы, и никаких ответов. Отец был совершенно сломлен – вот кто действительно себя винил в смерти Джинни. Бегал по всему Холмсли Вейл, разговаривал со всеми, чтобы разобраться в причинах ее поступка. Но все без толку. Никто не мог ему ответить, почему его дочь убила себя. Знаете, чужое горе пробуждает в людях внутренний эгоизм, думаешь: хорошо, что это случилось не со мной, не с моим ребенком. Или начинают выдумывать причины типа: «Ну, это же богатая семейка, дети в ней избалованы, – наверное, родители купили ей пони не того цвета». Не удивлюсь, что многие даже злорадствовали и говорили, что так нам и надо. Вот только Джинни ни в чем не была виновата. Она этого не заслужила.

Рассказ расстраивал Генри все больше, а мне все больше хотелось ему как-то помочь.

– Мне кажется, отец поступил так с собой в итоге, потому что не нашел ответов. И как будто хотел таким образом стать ближе к Джинни. Он так и написал в записке: ушел за своей маленькой девочкой, чтобы ей не было одиноко. Хотел на том свете узнать, что он сделал не так, почему не смог ей помочь. Почему не был хорошим отцом, чтобы она пришла к нему и рассказала, что ее волнует. Он бы мир перевернул для нее. Но она не пришла, а он себя за это не простил.

– А ваша мама?

– Мама надолго зависла в стадии отрицания: не принимала смерть Джинни. Когда она вернулась из больницы, начала жить своей обычной жизнью. Меня это пугало, отца раздражало, но его почти и не бывало в доме в то время. Врачи прописали маме различные таблетки, не уверен, что она их принимала. Наш дом пару недель напоминал сцену какого-то театра абсурда. И когда я думал, что хуже уже быть не может, отец покончил с собой. Для мамы это стало новым триггером, который вывел ее состояние на новый кошмарный уровень. Я уже никогда не видел ее прежней, такой, как до смерти Джинни. Сейчас она находится в одной хорошей больнице в паре часов езды отсюда. Я иногда приезжаю, хотя она уже не узнаёт меня. Или делает вид, что не узнаёт. Такая вот печальная история семьи Харди. Если честно, не представляю, как вы из нее сможете сделать роман, который люди будут с интересом читать.

Я растерялась:

– Думаю, можно поговорить еще с кем-то из тех, кто знал Джинни, и собрать разные свидетельства о событиях тех лет. Если у вас будет еще время, мы могли бы подробнее поговорить о вашей сестре. Если вы, конечно, не возражаете.

Генри облокотился на стол и с самой очаровательной улыбкой на свете спросил:

– А есть хотя бы крохотная надежда на то, что во время нашей следующей встречи мы поговорим и о вас тоже? Мне бы этого очень хотелось.

Глава пятая, в которой я попадаю в страну чудес и встречаю самую красивую женщину Холмсли Вейл

– Вот уж в чем сомневаться не приходилось, так это в том, что Мэдди немедленно засунет свою голову в самый жуткий дом в округе. – Голос Джей Си по местному телефону звучал еще более саркастично, чем обычно, но все-таки по-доброму.

Со связью в Холмсли Вейл была настоящая беда, и мне пришлось звонить другу по старому проводному бледно-голубому телефонному аппарату с закрученным шнуром.

Джей Си первым делом отчитал меня за то, что я пропала, хотя и догадался, что я осталась без мобильной связи. Ему не терпелось узнать новости, но я всерьез переживала, что меня могут подслушать. Я с телефоном залезла с головой под одеяло и пересказала ему мои разговоры за последние сутки. Мне казалось, что я находилась в Холмсли Вейл уже пару недель, потому что событий прошлого в этой деревне хватило бы на несколько месяцев.

Выслушав мой рассказ о разговоре с Дилан, Джей Си очень им заинтересовался.

– Думаю, тебе стоит сразу все записывать, Мэдди, потому что анализировать материал так будет намного проще. И найди где-нибудь интернет и присылай все мне, что узнаешь, будем вместе думать. Что касается призрака Джинни Харди и его встреч с парнями перед исчезновением, думаю, история мутная и вряд ли связывает одно с другим. Мало ли кто это был. Думаю, ты и сама там встретишь пару десятков таких призраков, – похоже, в Холмсли Вейл они не редкость. Но вот письма со стихами – точно не совпадение, тут я с Дилан согласен. И значит, похититель целенаправленно выбирал именно этих детей. Но почему? И что он хотел сказать этим сообщением? Тем более одним и тем же. Стихи, откровенно говоря, так себе, хоть ты и читаешь их с подходящим подвыванием. Да-да, и не закатывай глаза, я вижу, как ты это делаешь, – добавил он, хмыкнув.

Поймал, я действительно закатила глаза.

– Ла-а-адно. Согласна, с письмами история странная. И стих этот странный. Но ясности не добавляет, к сожалению.

– Да, не очень, конечно, помогает то, что эту историю с Харди знает вся округа. Это может быть буквально кто угодно. А там, где одновременно на улице двух человек не встретишь, можно организовать похищение и средь бела дня.

– В таком тумане, как здесь, похититель может даже пропустить потенциальную жертву, если уж на то пошло. Но в целом да, пока наш преступник – иголка в стоге сена, неудивительно, что поиски парней заглохли на старте. Как бы то же самое не случилось с моим романом: не представляю, как из этой истории сделать что-то большее, чем криминальную сводку в местной газете. Генри Харди был прав: когда люди слышат о чужом несчастье, в первую очередь начинают эгоистично думать о себе.

– Ах да, Генри Харди. Наш последний из рода Баскервилей. – Джей Си даже не пытался скрывать своего пренебрежительного отношения к хозяину замка.

– Есть чувство, что тебе уже не нравится человек, которого ты в глаза не видел, – заметила я.

– Да я просто слышу по голосу, что наш загадочный Дориан Грей что-то очень быстро начал нравиться тебе.

Хорошо, что мы говорили по телефону: я немедленно залилась краской.

– И вовсе нет, – пробурчала я.

– Мэдди, я тебя знаю. Ты говоришь о нем тем же голосом, что и о Томе Хиддлстоне^[2].

– Вовсе нет, – упрямо повторила я. – Ничего тебе рассказывать вообще не буду.

– Ну, не сердись, Мэдди, я же любя. Просто не хочу, чтобы ты увлекалась слишком сильно человеком, чья семья явно оставила ему набор психологических травм.

– По твоей логике, тебе и со мной общаться не следует, – совсем разозлилась я.

– Согласись, что у вас все-таки очень разные ситуации: ты не доставала из петли пятнадцатилетнюю сестру, покромсавшую себя ножом. И не продолжила спокойно жить в том же доме, где двое ближайших родственников покончили с собой.

– То есть в мой дом мне тоже возвращаться не следует.

Теперь наверняка глаза закатил Джей Си.

– Мэдди, если ты перестанешь на пару минут обижаться и задумаешься, то согласишься, что он пережил масштабную травму, и большой вопрос, пережил ли. За двадцать лет он не обзавелся ни семьей, ни какой-нибудь девушкой, живет затворником, что само по себе, конечно, не конец света, но в совокупности с анамнезом – не звоночек, а набат. Поэтому ты, конечно, собирай материал, но будь осторожна. Я же волнуюсь за тебя.

И хотя это было очень мило, мне совсем не нравилось такое отношение к происходящему Джей Си. Скрывать от самой себя это было бессмысленно: я увлеклась Генри Харди самым наивным и смешным образом.

Конечно, Джей Си прав, мне стоило быть осторожнее в местечке, где пропадали такие крепыши, как Бобби Джентли, а я вынюхивала все с таким очевидным рвением. Друг поддержал мою идею развивать историю Джинни Харди, а не давить на больную мозоль горевавших родителей подростков.

Сама Джинни вызывала у меня противоречивые чувства. Я видела ее взрослой талантливой женщиной в теле маленькой девочки, которую внезапно переклинило и сделало тем странным человеком, который пишет жуткие стишки и режет себя ножом. Что же с тобой случилось, Джинни? Пока ответ на этот вопрос терялся в тумане прошлого. И была ли причина в Генри Харди или нет, но меня история умершей двадцать лет назад девочки волновала все больше. Как бы мне ни хотелось на следующий день снова отправиться в замок Харди и придумывать миллион вопросов о Джинни, чтобы просто побыть с Генри, нужно было найти и других людей, знавших мою вынужденную героиню лично.

Генри предложил мне поговорить с приходским священником, который сегодня, как и двадцать лет назад, руководил местной паствой. Признаюсь, я без энтузиазма восприняла это предложение, потому что бессознательно боюсь служителей церкви безо всяких объективных причин. Ну, скажем, не совсем без причин: большая набожность моей матери не уберегла ее, а, на мой взгляд, даже усугубила и без того печальное состояние. А в свете разговора о суициднице перспективы казались мне еще более бесплодными: ну что мне может рассказать престарелый священник о девчонке? Что он иногда встречал ее на улице? Но выбирать мне особенно не приходилось, а Генри даже настаивал на том, чтобы я поговорила. Ему, конечно, было виднее.

Мыслями я то и дело возвращалась к отправителю письма. Первоначальная гипотеза, что его написала Дилан, быстро исчерпала себя. Но кто-то же все-таки отправил письмо. И если это не был никто из семьи Микки, может, кто-то из семьи Бобби?

После «радушного» приема матери второго мальчика врываться в семью Джентли я не спешила. Дилан рассказала, что, в отличие от их собственной семьи, у этих она была полной: муж, жена и даже ребенок – совсем еще маленькая сестра Бобби, появившаяся на свет несколько месяцев назад. Мне всегда было интересно, есть ли жизнь после того, как судьба отбирает у тебя единственного сына, дочь, любимого человека. Кажется, Джентли пытались жить дальше и создали себе новый смысл жизни, который сейчас занимал все их время. Маме Микки на такое надеяться не приходилось.

Бередить их раны мне совсем не хотелось. Но я была эгоистом, который пытался им помочь, как бы парадоксально это ни звучало. А значит, мне требовалось собрать в кулак всю свою смелость или даже призвать на помощь имевшуюся во мне наглость и хоть как-то пообщаться с Джентли, выбрав любой подходящий повод.

Это было моим планом на следующий день. День, который следовало непременно занять, чтобы после него снова встретиться с Генри на конюшне, где он обещал «лишить меня лошадиной девственности».

После первого эмоционального завтрака с Джорджем и Ритой я решила, что буду есть в своей комнате, других ресторанчиках или в присутствии других посетителей «Кабана и хряка». Последний способ был легко реализован вечером: я ела пивные закуски, находясь в окружении местных жителей, которые хотя и продолжали бросать на меня противоречивые взгляды, все же утратили первоначальный интерес ко мне и посматривали на меня все реже. Остаток вечера заняла систематизация полученных сведений, которая меня совершенно вымотала, и я завалилась спать.