– И правильно – нельзя, чтобы человек мать забывал, – веско заметил фронтовик. – Вот у нас однажды парнишку контузило…

Истории хватило ровно на выхлебать тарелку супа, закусывая его вкусным бородинским хлебом и сочной, сладкой луковицей. Порадовавшись за вернувшего память парнишку из военного рассказа, вымыл за собой посуду, протер стол и попросил:

– Дед Леш, а вы меня на гитаре играть немножко не научите?

Нельзя же демонстрировать окружающим взятые из ниоткуда навыки? Все придется легендировать – Сережка мальчик начитанный и умный, но мячик ему пинать нравилось больше, чем играть музыку или учить языки. В школе с сентября мне придется ходить на немецкий, а вот инглиш «постигать» придется в кружке ближайшего Дома культуры. Английский у меня очень хороший, а вот немецкий – полный швах. А мне ведь переаттестацию в конце августа проходить – будут смотреть, что из школьной программы я забыл. Не отправят же меня обратно в начальную школу? Ерунда, проблема только с немецким и существует – все учебники вместе с остальной инфой из прошлой жизни моей новой абсолютной памяти доступны в любой момент. Позднесоветские по большей части – в 90-х по ним детей еще вовсю учили, и я из их числа. Неужели не пойдут навстречу больному ребенку?

– Во-о-от, а я тебе еще когда предлагал? – довольно протянул старик. – Девки музыкантов любят, Сережка!

– Вот и я так подумал, – улыбнулся я.

– Научим! – пообещал Алексей Егорович. – Прямо щас и начнем.

– А давайте у нас, – предложил я.

Там можно сесть на диван, и будет почти не больно.

– А давай! – согласился он.

Сменили место пребывания, и до самого маминого возвращения фронтовик «учил» меня играть на гитаре. Притворяюсь дубом, да – а что поделать?

– Ой, здравствуйте! – поздоровалась с гостем немного раскрасневшаяся от жары, одетая в клетчатое бело-зеленое платье мама.

– Здравствуй, Наташ, – поздоровался он в ответ и с явным одобрением понаблюдал, как я принимаю у мамы полную всякого авоську – первое время она на такое ругалась, а теперь смирилась – и отношу ее на кухню. Вот такой я плохой человек – приручаю чужую мать, давя на жалость и образцово-сыновье поведение. Тем временем дед Леша продолжал:

– А твоего, вишь, на прекрасное потянуло – говорит «научи на гитаре играть, все девки во дворе мои будут».

Ехидно покосился на меня – я хохотнул, и дед расстроился – не получилось школяра в краску вогнать.

– От скуки все, – нашла причину мама.

– А хоть бы и так, – не расстроился Алексей Егорович и указал на гитару: – А с ней и в гостях, и в окопе жить веселее.

– Лишь бы без окопов, – поджала губки мама и попросила: – Ну, покажи, чему научился!

Я показал, нарочито неуклюже наиграв выданную мне дедом Лешей для освоения гамму.

– Ну молоде-е-ец! – умиленно протянула мама. – Попьете с нами чаю, Алексей Егорович?

– Да не, к себе пойду – хоккей начинается, – покачал головой дед, посмотрел на инструмент… – Дарю! – принял он для себя решение. – Только чтобы каждый день учился, понял? – строго нахмурил на меня седые брови.

– Спасибо, дед Леш, как стоять перестанет – верну!

– Постараюсь дожить, – хохотнул фронтовик. – Молодец! – выдал он заключение о моих личностных качествах и ушел к себе.

Мама неодобрительно покачала на меня головой, зашла за ширму, переоделась в домашний выцветший халатик, вдела ноги в коричневые тапки, и мы отправились ужинать.

– Опять посуду помыл, – укоризненно-одобрительно заметила родительница на кухне.

– Не тебе же оставлять – ты работаешь, а я дома сижу, – привычно оправдался я.

– Совсем ты поменялся, Сережка, – грустно вздохнула она, вынимая из авоськи кулек с картошкой. – Раньше никакой помощи, поговорить – только «да», «нет» и «нормально», а тут… – сгрузив овощи в раковину, развела она руками.

– Поправлюсь и буду помогать больше, – с улыбкой пообещал я ей.

– Ты уж лучше головой выздоравливай, а помочь я себе и сама могу, – попросила мама и принялась чистить картошку. – С салом пожарю сейчас, а завтра у тебя и суп будет, и картошка, – сформировала мне меню родительница. – А еще я там чай купила вкусный.

Сквозь нити авоськи была видна пачка чая с замечательным названием «Чай № 36».

– Как пишется? – Выкинув очистки в ведро, мама начала мыть картоху и ставить на плиту черную чугунную сковородку.

– Нормально, шесть страничек, – отчитался о проделанной работе. – А потом вот деда Леша от скуки спасал.

– Ты у него всему учись, – наказала мама, для весомости покачав на меня вынутым из морозилки куском сала. – Он – настоящий, не как дядя Федя.

– Уже понял, – улыбнулся я ей. – Обидел тебя наш сосед? Хочешь, отомстим?

– Какие там обиды? – cовершенно по-девичьи хихикнула мама. – Я от него ничего и не ждала. Федя хороший, просто таким, как он, быть не нужно.

– Не стану, – пообещал я, скрестив пальцы за спиной – на всякий случай.

– Обижается он на тебя, – слила инсайд родительница.

– Это почему? Я же с ним как со всеми? – удивился я.

– Потому и обижается – раньше-то хвостиком бегал: «дядь Федь то, дядь Федь это», а теперь только здравствуйте и до свидания, – не без оттенка застарелой вины в глазах пояснила она.

Почему безотцовщина бегает за всеми, кто минимально похож на отца? Вопрос сугубо риторический.

– А вот представь, – попытался я ее немножко утешить. – Был бы у меня отец – мне бы и перед ним было за потерянную память стыдно. Так что я даже рад.

Мама изобразила вымученную улыбку – не помогло, увы – и принялась кромсать картошку, складывая ее в скворчащую салом сковороду.

Повисла неловкая тишина – за последние дни ее вообще было много. А что я могу? Здесь поможет только время.

– А почему я во взрослой больнице лежал? – нашел я нестыковку в процессе перерождения.

– Это тот жирный постарался, – неприязненно поморщилась родительница, помешала картоху, накрыла сковороду крышкой и уселась напротив, положив подбородок на ладони. – В Горисполкоме работает, людей не видит! Но хоть больница хорошая, – грустно вздохнула.

– Надо было с него печатную машинку стребовать, – запоздало пожалел я.

– У меня на книжке пятьсот рублей осталось… – мягко начала мама.

– Нет уж, теперь – только с гонорара! – с улыбкой одернул я ее. – Сейчас подживут ребра, и начнем покорять писательский Олимп!

– Я ребятам во дворе рассказала, – усмехнулась мама. – Готовься – завтра слушать придут.

– Это хорошо! – одобрил я услуги фокус-группы.

– А то я-то тебя люблю, – вытянув руку, она убрала с моей выцветшей, когда-то черной футболки невидимую соринку. – И оценить как следует твое произведение не могу, как лицо заинтересованное.

– Это правильно, – кивнул я. – Коллективный читатель всегда важнее индивидуального.

– Заговорил-то как! – умилилась мама.

– Нас же партия учит, что общее превыше частного, – продемонстрировал я азы идеологической подготовки.

– В телевизоре сказали? – спросила мама.

– Нет, это я помню, – с улыбкой покачал я головой.

– Мать не помнит, а партию помнит, – вздохнула она.

– Это потому, что крепка советская власть! – раздался из коридора сонный голос Надежды.

Одетая в такой же, как у мамы, полинявший халатик, растрепанная и зевающая, она появилась на кухне.

– Доброе утро, – пожелали мы ей, несмотря на садящееся за крыши «хрущевок» солнце за окном.

Удивительно быстро адаптируюсь. Причина проста – не было шока. Не успел осознать смерть, не успел отрефлексировать перерождение – болячка отожрала все ресурсы организма, – да даже ходить и думать одновременно трудно было! И потом – первое время я тупо спал. «Чик-чик», – сказала реальность, переключившись на другое время и место. А я и не против – там я уже все понял и потерял интерес. А здесь, да еще с читами – хо-хо! Главное – КГБ не злить, я же совсем не Джейсон Борн – расколют как нефиг делать и запрут в подвале. Нет, если Родине нужно, я согласен и на подвал, но лучше до этого не доводить. А еще – по совершенно непонятной причине страшно выходить на улицу. И печальное – когда нет ценных социальных связей, гораздо проще обрести новые.

– Сережка теперь еще и композитором стать решил, – порадовала мама соседку новостью.

– Ни пуха, – пожелала та, поставила чайник на плиту и отказалась от поспевшей картошечки.

Поужинав, я отвоевал право помыть посуду, и мы с мамой вернулись в комнату – ритуально смотреть программу «Время», которая появилась на свет только в нынешнем январе.

* * *

– Я и не знала, что ты такой талантливый, – с мечтательной дымкой в глазах сделала вывод аж шестнадцатилетняя Оля, обладательница длинных, собранных в «конский хвост» каштановых волос, голубых глаз, маленького, чуть курносого носа и красиво очерченного ротика, положив подбородок на ладони опертых на голые коленки – на ней синий сарафан, из-под которого торчат предательски белые лямки лифчика, – рук.

– Сказка как сказка, – ощутив ревность, фыркнул ее штатный бойфренд Артем – он такого же возраста, а еще – боксер пугающих для своего возраста габаритов, затянутых в клетчатую рубаху с коротким рукавом и синие шорты.

Буду стараться смотреть на Олю пореже.

– Я бы хотел в Московскую академию волшебства, – вздохнул рыжий, засеянный веснушками по самое не могу двенадцатилетний – почти ровесник – тощий Вовка.

Мама позвала тупо всех, кого нашла во дворе, и никто не отказался – а в СССР много интересного досуга? – этим объясняется столь разновозрастная компания.

Еще «сказку» слушал семилетний Славик – брат Артема, «мамка за*бала, присмотри да присмотри», – пояснил он после рукопожатия. Слева от него – девятилетняя Василина, милейший светловолосый ребенок в бежевом платьице. За ними, на полу, независимо привалившись спиной к шкафу, тринадцатилетняя Таня, сейчас упершая лоб в колени, свесив длинные распущенные черные волосы. Чисто девочка-призрак из японских ужастиков, и белое летнее платье с подолом чуть ниже колена только усиливает впечатление. А вот бретелька сиреневого лифчика – наоборот, портит.

Еще был одиннадцатилетний чумазый Мефодий, но его почти сразу после процедуры приветствия за ухо утащила откуда-то взявшаяся разгневанная бабушка.

Татьяна шмыгнула носиком. Книжка работает! А вот Славику ожидаемо пофиг – вот были бы картинки, тогда – да.

– Чаю попьем, может? – приземленно предложил Артем.

– Сам налей – чайник на кухне, общий, – предложил я, не желая подчиняться альфачу.

Вот если он меня сначала от*издит, тогда – да.

Боксер не стал придираться к больному и пошел на кухню.

– Таня, ты плачешь? – опустилась со стула на пол поближе к подруге Оля и приобняла ее за плечи.

– Да не реви ты, – фыркнул Вова: – У меня тоже батя бухает, но я-то не реву!

Таня заревела в голос, подскочила и выбежала в коридор, едва не врезавшись в посторонившегося Артема. Через пару секунд раздался звук открываемой и закрываемой двери.

– Дурак! – заклеймила Оля рыжего.

– Во, видел? – показал ему альфач профилактический кулак.

– Видел, – грустно подтвердил Вовка.

– Жалко, – вздохнул я.

– Да че ей будет? – проявил черствость Артем. – Есть конфеты?

– Есть, – гостеприимно признался я и повел «выживших» на кухню.

– А, Сережка, друзей привел? – выглянула в коридор пожилая, немного согнутая женщина в цветастом платочке на голове и выцветшем халатике – Зинаида Матвеевна.

– Здравствуйте! – почти хором поздоровались вежливые мы, и я ответил:

– Чай идем пить. Давайте с нами?

Улыбки ребят несколько померкли – оно, конечно, уважение к пожилому человеку, но чай пить…

– Да ну, куда я с вами, с молодыми? – с улыбкой отмахнулась она и вернулась в комнату.

Дальше по коридору – мое слабое место: зеркало, ни в одно из которых я так до сих пор и не отважился заглянуть. А ну как урод? Но теперь, когда перед глазами маячат Олины ножки, я должен знать, на что могу рассчитывать.