– Сделаем. Лев Иванович, а что это за знак был?

– А он тебе ничего, кроме тату, которое вы сейчас себе все бьете, не напомнил? Полная Москва древних кельтов.

– Ну, мишень в тире, наверное…

– Ну, мишень! Это подпись Зодиака, друг мой!

– Я в гороскопах не очень.

– А в истории криминалистики, козерог ты мой? Зодиак – прозвище непойманного серийного преступника.

– Он, наверное, старый.

Гуров метнул на него гневный взгляд. Юдин поджал губы:

– Я погуглю.

– Джона Гейси тоже не знаешь?

– Лично не приходилось.

– Лучше молчи.

– Ладно. Интернет помнит все за меня.

– И то хлеб. А теперь давай уже в гостиницу. Спать хочу. Сил нет.

* * *

Приняв душ, Гуров услышал звонок Крячко. Тот рассказал о найденных Армине дневниках Вороновой и сведениях о Панче, которые они смогли из них получить.

– Слишком много клоунов в этом деле, Лев, не находишь?

– Средневековые Панч и Шико. Теперь Джон Гейси, с которого Кинг Пеннивайза писал в «Оно».

– У настоящего Гейси было два образа и, соответственно, костюма, в которых он мучил жертв. Пого – весельчак, а Патчи – грустный.

– Не пугай, Стас. Я про патчи раньше только от жены слышал. И вообще. Сейчас выяснится, что Мельникову он убил как Пого, а где-то есть ненайденная жертва, убитая Патчи.

– Это мысль! Саратов идет тебе на пользу. У Гейси в загородном доме был подвал, полный закопанных жертв.

– Типун тебе на язык!

– Да я не об этом! Что, если он убивает, как шуты прошлого? Избивает, как Панч. Колет до смерти, как фехтовальщик Шико.

– Думаешь, поэтому в случае с Мельниковой почерк другой? – Гуров взял с тумбочки отчет местного танатолога. – Она в ожогах и изнасилована.

– ДНК?

– Если бы. Субъект был в презервативе. Потом пользовался посторонним предметом. Подражает очередному шуту? А кому конкретно?

– Мне кажется, точных совпадений ждать не стоит. Про этих шутов известно мало. И потом этот Панч или Остряк – как ему больше нравится? – опытен, но ищет свой почерк, учась у великих мастеров…

– И ловкачей.

– Хочет обвести нас всех вокруг пальца. Как Панч – полицию.

– И войти в историю, как Шико.

– Ну, это мы ему не позволим. На кого он в следующий раз будет равняться? Идеи есть?

– Так сразу и не скажешь. Ну, был, например, такой Чарльз Шмид-младший. Его называли Тусонским крысоловом или «Дудочником в пестром костюме» из-за поэмы про гамельнского крысолова. На иллюстрациях в книгах этот музыкант на шута похож. Шмид убил трех девушек. Одну – чтобы похвастаться перед друзьями. Других – из-за угрозы разоблачения.

– Поищите в архивах старые дела с подражанием таким персонажам, что ли… Хоть какой-то намек на такой почерк.

– Был бы еще этот почерк четким… У нас полуподражатель, полупсих.

– Ошибаешься, Стас. Псих он полный.

– Может, хватит уже острот? – Крячко закурил. – Как твоя командировка в целом? Как коллеги?

Дверь в номер затряслась от стука. Из-за нее послышался голос Юдина:

– Лев Иванович, ехать нужно!

– Коллеги не оставляют без внимания, – вздохнул Гуров.

– Да я слышу! – рассмеялся Крячко. – Держи в курсе.

Гуров положил телефон в карман и открыл дверь Юдину. Тот мялся на пороге:

– Я звоню, звоню… У вас занято. «Хорошо, – думаю. – Значит, не спите». Там еще одну жертву нашли. Вы извините…

– Да чего ты извиняешься? Не ты же ее убил.

– Ну и шутки у вас.

– Самому тошно. Едем-то хоть куда?

– Вы не поверите! Достопримечательности смотреть.

– Ты, смотрю, тоже шутить горазд…

– Так точно. По мере сил.

Глава 5

Пятница

Красные и синие проблески мигалок скользили по ночной темноте. Полицейский кортеж взбирался на холм к огромному Парку Победы. Люди в форме тянулись по его опустевшим аллеям наподобие смиренной вереницы паломников. Шествие возглавлял руководитель отдела по расследованию особо важных дел Следственного управления – плотный, важный, с прядкой блеклых кофейных волос, распределенных гребнем по лысине, пятидесятилетний Виктор Павлович Брадвин. О его приближении к месту происшествия возвещал без конца трезвонивший на весь парк телефон: высокое городское и областное начальство жаждало получить от Брадвина подробный отчет.

Виктор Павлович же не брал трубку. Он мучился похмельем и знал, что голос его выдаст, а голова подведет. Кроме того, ему пока было нечего ответить, и он предпочитал смотреть в предзимне черное окно и предаваться профессиональной бесчувственности, рассуждая в мыслях, почему маньяки не учитывают приближения пятницы и подаренный накануне армянский коньяк.

Нет, циничным Виктор Павлович никогда не был. И глупость не была присущей ему чертой. Несмотря на упорный отказ объединять убийства, о которых растрезвонила везде Корсарова, в серию, он знал, что в городе на протяжении нескольких лет орудует маньяк и что убийца – местный. Социопаты не способны привязываться ни к родным, ни к друзьям, ни к партнерам, ни к местности. Вот почему родные города часто становятся их охотничьими угодьями, чем-то вроде личного пыточного городка, по которому легче передвигаться, выбирать безлюдные места, «помечать» убийством памятные места. Дома, как говорится, и стены помогают. Они рады держать в страхе людей, с которыми росли, учились, стоят в очереди за кофе перед работой, едут в транспорте, бродят с корзиной по магазинам шаговой доступности.

Отрицая серийные убийства в городе, Брадвин не давал Остряку то, чего он хочет: стать знаменитым и заставить полицию бесконечно отбиваться от нападок журналистов, впавших в истерику. В девяностых, работая в областном Балашове, он уже сталкивался с серией. Местный бомбила с заячьей губой убил четырех светловолосых девушек, прежде чем городок стала осаждать саратовская пресса. Первым делом журналисты дали преступнику прозвище Таксист. Потом купили у сидевших без зарплаты милиционеров информацию о ходе расследования и опубликовали фоторобот предполагаемого убийцы – парня с редкими усиками, но густыми бровями, в очках.

Следивший по газетам за ходом следствия преступник сразу же снял очки, сбрил усы и сделал себе маминым пинцетом тонкую линию бровей. В результате к нему в машину без колебаний села двадцатидвухлетняя сирота – медсестра из детской поликлиники, мать тройняшек и единственный кормилец родителей сбежавшего в Москву мужа, стариков. Благодаря смаковавшей ее убийство прессе к Брадвину потянулась череда сумасшедших, стоявших на учете в местных психоневрологических диспансерах. А вскоре в Балашовском районе появился подражатель Таксиста.

Брадвин поймал обоих. Но, допрашивая Таксиста, понял, что, не приди к нему медийная слава, он бы, как и многие «коллеги», уехал, повинуясь свойственной серийным убийцам тяге к странствиям. То есть город, который охранял Брадвин, перестал бы мучиться, если бы о Таксисте не трезвонили журналисты. Если бы убийце не позволили познать искушение медных труб.

Вот почему, тяжело шагая по ступенькам к обелиску «Журавли», Брадвин думал не о том, что этот бесконечный подъем в гору ведет его к вершинам застопорившейся в последние годы карьеры. А о том, что этих ступенек и нарисовавшегося утром хмыря из Москвы в его жизни бы не было, если бы не эта вездесущая хайпожорка Корсарова. При мысли о ненавистной журналистке и таинственном Гурове Брадвин поморщился сильнее, чем от похмельной тошноты и настойчивых телефонных вызовов. Наконец он ступил на площадку со стелой, увенчанной клином из двенадцати величественно парящих в небе и скликавших павших советских бойцов птиц. Вдалеке над безмятежной Волгой виднелся карауливший город по-осеннему неспешный рассвет.

– Илюша, где этот хмырь? – Брадвин упер руки в боки, повелительно глядя, как продрогший на октябрьском ветру Юдин фотографирует найденный в кустах рюкзак жертвы. – Дрыхнет в отеле, поди?

– Я здесь, – отозвался Гуров, выходя из-за подножия памятника «Журавли», за столбы которого будто держалась поднявшая к небу руку и задравшая голову девушка. – Старший оперуполномоченный Лев Иванович Гуров. Что-то не спалось в отеле, коллега. Не удержался, решил достопримечательности посетить.

Брадвин протянул ему руку. Морщась, представился и нехотя выдавил:

– Обычно у нас тут поживее будет. Н-да. С приездом вашим нехорошо, негостеприимно как-то вышло. Обещаю: исправимся. Шашлыки на Кумысной Поляне, поездки на минеральное озеро и утес Степана Разина. Будете сидеть на троне атамана, обозревая окрестности. Но – все это через пару дней! Как мои люди маньяка поймают. А пока ситуация нетипичная, напряженная, нервная. Одним словом, кризис и стресс.

– Я не в турецком отеле с женой, аниматор не нужен. – Гуров подошел к нему ближе и посмотрел в упор. – И ситуация как раз типичная. Второй труп на неделе. В городе орудует маньяк, серия.

– Ой, сериал, а не серия! – отмахнулся Брадвин. – Ну, че на бесперспективных версиях время терять?

Гуров смерил его еще более жестким взглядом. Брадвин поежился:

– Нет, проверим, конечно, сплетни-то. Полиции ж больше делать нечего.

Он на мгновение представил на месте трупа проклятую Корсарову. Висяки могут быть радостью. От злорадных мыслей его отвлек уверенный голос молодого судмедэксперта Игоря Филина – нуарного молодого человека в неизменном черном пальто и сделанной на заказ майке с портретом его кумира – гениального британского судмедэксперта сэра Бернарда Генри Спилсбери, разгадавшего modus operandi серийного женоубийцы Джорджа Джозефа Смита и ставшего прототипом великого сыщика с Бейкер-стрит, 221b, в неменьшей степени, чем хирург и наставник Артура Конан Дойла Джозеф Белл.

Изображение на майке Филина в свое время гуглили всем отделом и за глаза подшучивали над амбициями начинающего эксперта. Тот мечтал сыграть первую скрипку в раскрытии легендарной серии преступлений. И теперь, конечно, был воодушевлен и значительностью криминального события, свидетелем которого отчасти стал, и масштабами предстоящего расследования.

– У нее руки привязаны. В остальном все как в других эпизодах. Колотые и резаные раны. Очень серьезные.

– Какая стала смертельной? – спросил Гуров.

– Есть такие, что могли вызвать смерть от кровопотери. Но дело не в них. У нее шея сломана, – ответил Филин. – Было ли изнасилование, время смерти – позже скажу.

– Веревку не трогай, – взмолился криминалист Олег Болотов. – Она старая, может многое рассказать. Я отчет завтра пришлю.

– Кулон тоже возьмешь? – Юдин сделал фото украшения, оставленного убийцей на обнаженной жертве. – Колесо какое-то…

– Это не кулон, – присмотрелся Болотов. – И не колесо. Кольцо на цепочке. А под ним крест.

Юдин взял у девушки в полицейской форме найденный в кустах рюкзак жертвы. Оттуда выпали коньяк и сигареты.

– Куда уж православнее! – хохотнул Брадвин. – Хорошо бы понять, че это за кольцо и че за крест.

– Надо спросить родных. – Юдин загрузил в базу данных фото снятого крупным планом лица погибшей. – Ого! Нашлось.

– Значит, есть такая потеряшка? – Брадвин поднес телефон к уху, но помедлил. Ему хотелось оттянуть момент, когда он важно сообщит начальству, что его команда нашла важную улику и опознала жертву.

– Алла Демидовна Сосновская, двадцать шесть лет, – прочел Илья. – Заявление о пропаже подано матерью Ангелиной Германовной Сосновской. Алла числится в розыске больше года. Уехала из областного Петровска автостопом, сбежав со свадьбы. Обещала брошенному жениху вернуться и родить ребенка, как только сделает музыкальную карьеру.

Болотов извлек из бокового кармана рюкзака железнодорожный билет:

– И, похоже, возвращалась домой. Приехала в Саратов вчера «девяткой». И купила на вокзале билет на автобус в Петровск.

– Странно, что не уехала сразу. – Юдин смотрел расписание автобусов. – Они ходят каждые полчаса. Меньше двух часов пути.