Арсений Дежуров: Маятник культуры. От становления до упадка

Иллюстрации Ии Смирновой

© А. С. Дежуров, 2022

© И. М. Смирнова, иллюстрации, 2022

© Open Sour©e + ®estricted Used Only

© Jules Durand – Some rights reserved

© Оформление. ООО «Издательство АСТ», 2024

Введение

Физтехам

В 1924 году не без уныния знаменитый литературовед Б. И. Ярхо писал: «Быстрыми и верными шагами мы приближаемся к тому времени, когда людей, получивших классическое образование, станут показывать на ярмарках, как ацтеков»^[1]. Эти времена настали. Кажется, результат даже превзошел ожидаемое – мы накануне эпохи, в которую человек, читавший Диккенса и Жюля Верна, будет считаться образованным. На современную молодежь можно посмотреть с холодным презрением – дескать, «мы знали больше». Можно посмотреть с состраданием – «мы были лучше, оттого что знали больше». Можно посмотреть на нее с пониманием – люди стали знать другое, не то, что знали старшие. Мы ведь вглядывались в образование XIX века с наивной мыслью, что знание мертвых языков и Закона Божия делало человека 100 лет назад умнее нас нынешних? Интерес к многознайству, столь ценимому XIX веком, уже давно снизился: на смену желанию знать пришло желание понимать. Если ушедшие времена стремились к всестороннему и скрупулезному анализу с лупой в руке, то современность смотрит на мир из космоса и взгляд современника синтетический – пора делать выводы. Очевидно, что у современного человека уже не будет времени читать классических авторов собраниями сочинений. Естественно, молодые люди будут предпочитать компьютер книге, музею и опере. Это значит, что современность требует от науки разговора на другом языке – понятном не слишком читающей молодежи с ее чаяниями, ее жизненным опытом и ее набором знаний. Этот разговор должен быть увлекательным столь же, сколь и серьезным.

Предлагаемые лекции были прочитаны очень молодым людям, которые мало что знали про мировую культуру, но хотели узнать о ней как можно больше и в наиболее сжатые сроки. Назначение этих лекций – помочь человеку, далекому от систематического изучения культуры, ориентироваться в мировом культурном процессе, обозревая тысячелетия с высоты птичьего полета. Автор старался говорить о сложных материях просто и понятно, не забывая, что, даже если человек сообщает мудрые и полезные истины, его трудно слушать полтора часа без перерыва. И все равно даже в полуторачасовых выступлениях сложно объять все, что можно поведать о мировом культурном процессе, а потому к лекциям предлагаются небольшие статьи по истории искусства, которые призваны более детально раскрыть некоторые затронутые в лекциях рассказать о незатронутых и описать культурные идеи на конкретных примерах.

Подготавливая стенограмму лекций к печати, я был вынужден кое-что убрать, что-то добавить, а некоторые абзацы переписать вновь, понимая, что читать эту книгу будут не только студенты, но и взрослые люди, а они могут рассердиться, если я буду говорить совсем уж без затей.

Студентам бывает безразлично, что лектор выдумал сам, а что взял из ученых книг, а в печати необходимо делать сноски, поясняя, что сведения проверены большой наукой. Я дал только самые, на мой взгляд, важные сноски и ссылки, чтобы не впасть в грех занудства, столь обычный для ученых людей, и не затруднять чтение. Кое-где, правда, я не делаю пояснений, чтобы не задеть достоинство образованных читателей. Например, я не отмечаю, кто такие Бальзак, Мария Склодовская-Кюри, Антон Рубинштейн. Если кто-то не знает, кто были эти персоны, то информацию о них можно найти в любом словаре. Зато я слежу за тем, чтобы было комментировано имя Н. А. Куна, увлекательную книгу которого читали все мои слушатели, и напоминаю, кому принадлежит знаменитый стишок про Ньютона и Эйнштейна, считающийся народным. Мне кажется, такие попутные сведения расширяют кругозор.

В некоторых случаях я считаю необходимым делать сноски, когда говорю о малоизвестных и курьезных на современный взгляд фактах древней и современной культуры. Действительно, многое в прошлом кажется больше похожим на современную фантазию, чем на некогда бывшую действительность. И тут необходимо еще раз подтвердить: да, это было именно так, вот где я это прочитал.

В разговоре я избегаю дат. Даты сильно осложняют беседу. Во-первых, слушатели отвлекаются, чтобы записать очередную цифру, и можно быть уверенным, что об этой цифре и ее значении уже более никогда не вспомнят. Кроме того, общеизвестно, что в хронологии Древнего мира все надо менять, ибо при расчете дат были избраны изначально неправильные ориентиры (это так же верно, как и то, что в хронологии ничего менять нельзя). Поэтому многие времена мне проще называть незапамятными, чем понуждать аудиторию рыться в метриках. При подготовке рукописи к изданию я, конечно, вставил в текст наиболее важные даты, но в лекции они почти не встречались. Из всей кавалькады памятных дат я обозначу три синхронных среза мировой культуры. Это греческая классика (V – первая половина IV века до Р. Х.), классический и постклассический Рим (I век до Р. Х. – I век от Р. Х.) и XIX–XX века. Вот те временные и пространственные границы, которые определяют материал наших бесед.

И напоследок важно сказать: мировая культура очень большая. За несколько лекций нельзя узнать ее «хорошо», можно лишь узнать, что узнавать ее интересно. Вот почему я поместил в конце этой книжки список книг, которым я доверяю и которые очень мне помогли. И сейчас мне кажется, что эта страница – самая важная в книжке.

Лекция I
Законы изменения языка мировой культуры

Когда вы открываете учебник – будь то учебник по литературе или по истории искусства – по любой гуманитарной дисциплине, вы для начала читаете сводку, какие политические и экономические потрясения испытала та или иная страна. Предполагается, что политика, экономика, войны, денежные реформы, иными словами, социальные катаклизмы каким-то образом повлияли на изменение языка литературы и искусства. Это возможная точка зрения на мировой культурный процесс, но совсем не единственная. Это взгляд социологической научной школы.

В России еще в начале XX века существовало много научных школ, исследующих литературу и искусство. Это психологическая школа, объяснявшая природу творчества отражением душевной личности автора; биографическая школа, которая погружалась в исследование биографии того или иного лица и видела все его произведения отражением его жизни; формальная школа; в 1950-е вызревают структуральная школа, культурно-историческая школа и, наконец, социологическая школа. В 1930-е годы в России над всеми научными школами восторжествовала только одна – социологическая. Основанием для удушения других научных школ явилось письмо Иосифа Виссарионовича Сталина драматургу В. Н. Билль-Белоцерковскому от 30 января 1929 года о том, что всякое явление мировой литературы (читай – культуры) должно иметь политическую окраску. Закономерно, что все явления мировой культуры эту политическую окраску тотчас получили. И закономерно, что единственная школа, которая уцелела в советской науке, – социологическая. Ведь она утверждала (и весьма обоснованно), что язык культуры меняется вместе с изменением общественно-политических формаций. Прочие научные школы или были раздавлены, или ушли в подполье, или продолжали свое развитие уже за пределами России.

Социологическая школа, зародившаяся в XIX веке, сделала много хорошего: к ней принадлежали выдающиеся ученые. Но мы понимаем, что социологический не единственно возможный подход, при помощи которого мы можем изучать мировую культуру.

Как развивается мировая культура? Искренний мой ответ – не знаю. Но поскольку я читаю лекции, я обязан занять какую-то позицию, я должен надеть на себя маску. К нашей поре даже далекому от философии человеку проясняется, что существует только тот мир, который создан чувствами, мыслями, фантазиями каждого из нас. И в общем-то, если мы сейчас представим себе, что можно остановить время, и попытаемся понять, сколько существует истин, получится – сколько мыслящих субъектов, сколько людей на этом свете (и эти «истины» меняются с носителем во времени). Проще говоря, сколько людей, столько точек зрения.

Возьмем жизнь отдельного человека, поделим на мгновения и миги – и мы понимаем, что каждый миг у него новый взгляд на мир, новая точка зрения. Мы проживаем в течение дня множество жизней, и каждое мгновение по всей жизни у нас меняется представление о добре и зле, о прекрасном и безобразном, о том, хороши мы или дурны по своей природе и каков окружающий мир.

Получается, что никакой единой истины не существует. Наша эпоха отчаялась ее найти. Искомая истина распадается на бессчетное множество «истин». Но когда разговор идет об истине, то бессчетное множество и нуль – это одно и то же. Получается, что истины, в общем-то, нет, она растворяется в бесконечных потоках сознания каждого из нас.

Таким образом, для того, чтобы рассуждать о культуре в самом высоком смысле слова, мне нужно надеть маску, привязать себя к определенной философской и научной доктрине. Я понимаю, что стоит мне сделать шаг в сторону и взглянуть на мою же концепцию другими глазами, как она не выдержит моей же собственной критики, покажется одновременно инфантильной и старообразной. Но тем не менее продолжаем разговор, в котором я выступаю адептом культурно-исторической школы.

Различные системы кодировки информации. Язык как таковой и языки искусства

Мы начнем с языка – для нас русского – как явления коммуникативного, как языка нашего общения.

Мы думаем, и думаем мы медленно, со скоростью прогулочного велосипеда, примерно 4 м/с (это скорость движения нервного импульса, хотя в разных обстоятельствах она варьируется от 0,5 до 120 м/с), но даже самые задумчивые из нас думают медленнее, чем говорят.

Думаем мы не словами. Законченными синтаксическими периодами мы мыслим очень редко: в состоянии тяжелой невротической депрессии или в печальной раздвоенности души, которая так хорошо описана в очерках по клинической психиатрии. Но, чтобы передать наши мысли собеседнику, нам нужно их зашифровать при помощи, в общем-то, ничего не значащих звуков. Мы избираем систему шифров – язык. Мы кодируем нашу мысль при помощи языка, передаем ее в таком виде собеседнику, он, в свою очередь, расшифровывает нашу фразу и (как правило, плохо) нас понимает. То есть язык – это информационная система, это система знаков для передачи информации. Достаточно ли нам языка для того, чтобы передавать информацию друг другу? Или есть мысли, которым мало словесной системы?

Вопрос: является ли музыка информативным искусством? Вы понимаете, любите музыку? Да. Разную? Разную. Можно ли пересказать музыку? Ну, можно… Можно пересказать музыку с помощью вульгарных «трам-пам-памов», то есть передать мелодию, если для этого у нас достаточно слуха и голоса. Но мелодия – самое простое, что есть в музыке. Она сродни сюжету в литературе: его можно пересказать, но это так мало!

Можно еще передать наши впечатления о музыке. Мрачная она, тяжелая, тоскливая, радостная, светлая, плясовая или плавная? Если мы хотя бы немного специалисты, мы тотчас начинаем говорить на языке сольфеджио, по преимуществу итальянском. Но пересказать музыку без потерь для этого искусства невозможно. Вернее, одна информационная система в другую без потерь не переводится. Точно так же, как, например, балет «Анна Каренина» сохраняет что-то от Льва Толстого, но говорит на совсем другом языке. Превратить без потерь книгу в балет нельзя. Музыку в слово – тоже. Для вашего развлечения я прочитаю начало одного известного вам сочинения на языке теории музыки, а вы попробуете угадать, что имеется в виду.