На лётном поле я задержался до позднего вечера. Благо механики накормили. Сначала между собой втихаря погримасничали, что это я возле аэроплана забыл, а потом ничего, привыкли к моему присутствию. Зато я после того, как самолёт был полностью собран, сам всё лично проверил. И тут же объяснил впавшему в натуральный ступор от такого небывалого поступка техническому составу. Не то чтобы я никому не доверяю, но если сам всё проверю, то завтра мне спокойнее будет. Форму только жалко. От былого великолепия не осталось и следа. Как ни берёгся, а всё равно слегка измазюкался и измялся.

Ожидал за спиной понимающих ухмылок, что, мол, поручик после падения на воду дуть стал, забоялся, но ничего такого не было. К моему желанию отнеслись спокойно, с пониманием, поудивлялись, конечно, немного, но удивление быстро прошло, даже начали помогать с осмотром и отвечать на интересующие меня вопросы. А как без них, без вопросов? Нет, в школе мы, конечно, конструкцию изучали, как изучали и мелкий ремонт своими силами. Мало ли где сесть придётся из-за мелкой неисправности? А так хоть починиться можно будет своим силами и долететь куда нужно. Но сейчас я предпочёл узнать по возможности если не всё, то чуть больше положенного по наставлению. Мне на этом аппарате летать, значит, знать я его должен от резинового дутика на колёсах до последней расчалки. Кстати о дутиках. В мастерской я заметил, что многие колёса были спущены и аэропланы стояли почти на ободах. У меня-то, надеюсь, не так? Подошёл, попинал, проверяя накачку шин, чем вызвал весёлые усмешки и подначки механиков.

Вообще я заметил, что здесь, на лётном поле, царствуют совсем другие отношения среди личного состава. Нет той субординации, можно позволить себе неформальное общение. Да и вообще удивился довольному блеску и радости в глазах людей от проделанной работы, от причастности к авиации. Похоже, здесь одни фанаты собрались. Или люди, горячо желающие к ним приобщиться. Потому что кроме офицерского инженерного состава в расположении много младшего и рядового. А ещё, по разговорам, скоро кадеты на практику прибудут. Из городского кадетского корпуса.

Ближе к вечеру ещё раз запустили мотор, прогнали его на различных оборотах. Мотористы чего-то там послушали с умным видом, покрутили в его внутренностях и довольно доложили инженеру роты, что всё в порядке. А потом и я с ним перекинулся парой фраз. А как иначе?

– Что, господин поручик, не терпится в небо?

Инженер предпочёл придерживаться официальной формы обращения. Значит, и мне следует поступить так же.

– Если погода позволит, то с удовольствием завтра проверю аппарат в воздухе.

– Да? – скепсис инженера можно было намазывать ложкой. – Надеюсь, не так, как в прошлый раз? Впрочем, желаю вам удачи, Сергей Викторович.

И ещё раз скептически оглядел мой измятый, извазюканный повседневный китель. Ничего, сегодня отдам хозяйке, к завтрашнему утру будет словно новенький.

– Благодарю вас, господин штабс-капитан.

Странно, что это с нашим инженером. Неужели из-за поломки аппарата так обиделся? Раньше за ним такого пристрастия к официальности не наблюдалось. Коренной петербуржец – с отличием закончил Николаевское училище и по собственному желанию был направлен служить в наш авиадивизион. По слухам – сейчас готовится поступать в инженерную академию. Ладно, что мне с ним, детей крестить, что ли? Но пока буду чётко следовать букве Наставлений и Уставов. Так, на всякий случай.

Инженер ещё раз искоса на меня глянул и ни с того ни с сего обмолвился:

– Не ожидал я от вас такого энтузиазма, Сергей Викторович, не ожидал. Да-с. Впрочем, сие стремление к изучению техники похвально. – Развернулся и ушёл, оставив меня в лёгком недоумении.

Аэроплан руками закатили в ангар, навесили на ворота самый натуральный амбарный замок, сдали под охрану часовому. Тщательно отмылись, почистились, насколько это возможно. Впрочем, последнее касалось только меня, у остальных-то была сменная рабочая одежда. И своим ходом двинулись в расположение роты.

Уходил с сожалением. За день так и не удалось всласть надышаться запахами смятой травы под ногами, ароматами цветущего поля, смолистого дерева конструкций, окончательно досыхающего лака на отремонтированных поверхностях аэроплана, раскалённого металла мотора и бензина, который тоже пришёлся в тему и совершенно не нарушал общей гармонии. А потрескивание остывающего после пробы двигателя это вообще отдельная симфония!

Напоследок оглянулся на стройный ряд высоких брезентовых ангаров, на малюсенький по сравнению с ними домик метеостанции, на приземистую казарму аэродромного взвода охраны, похожую на переделанный товарный вагон.

Всё, теперь попасть на стоянку можно только с письменного разрешения командира. Правда, попробуй это объяснить деревенским коровам, свободно разгуливавшим по лётному полю. За ними, конечно, приглядывают пастушата из местных ребятишек, но им и самим интересно поглазеть на аэропланы, на технику, покрутиться между ангарами. Поэтому и оказываются страдающие от слепней животины в непосредственной близости к лётному полю. И сколько их не гоняют прочь солдаты охраны, толку от этого мало. Лишь бы на взлёте и посадке не попались…

А ребятня пользуется моментом и смотрит на технику и персонал огромными восторженными глазами. Присмотр за ними нужен. Нет, ничего они не утащат, но потрогать да в руки ухватить какую-нибудь деталь вполне могут, если не уследишь. А потом вдруг окажется, что обратно не туда, куда надо, положили. Но это всё днём, с наступлением вечера, когда жизнь на лётном поле замирает, почему-то и коровы смещаются далеко в сторону, поближе к городской окраине, к своим хлевам. Трава-то везде одинаковая. Значит, дело в самих пацанах.

От сегодняшнего присутствия в офицерском собрании еле-еле отговорился. Рано мне ещё такие испытания для неокрепшей психики. Одного аэродрома хватило. Набрался общения и впечатлений выше крыши. Хоть и старался больше слушать, чем болтать, а всё равно приходилось тем или иным образом участвовать в разговоре. Даже несколько раз удачно и в тему рассказал пару анекдотов. Народ сдержанно посмеялся, не зная, как отнестись к такому вольному обращению. Поэтому пришлось сделать правильные выводы и подождать с активным внедрением в местные реалии, чтобы не спалиться. А ещё нужно успеть зайти за накладными в канцелярию и попасть на склад.

Зато конструкцию своего «Фармана» я теперь знал практически досконально. А что там было знать? Одного взгляда с высоты своего образования, которое никуда не делось, и огромного практического опыта было достаточно. Мотор, правда, пока ещё казался тёмной лошадкой, но после завтрашнего вылета я обязательно посещу мотористов. Надеюсь, да что там надеюсь, уверен, что ничего сложного не увижу. Разберусь. Для чего мне это нужно? Во-первых, имеющихся воспоминаний явно недостаточно. Похоже, мой прежний реципиент придерживался несколько иной модели поведения и не был столь общителен с техническим составом. Да и, судя по всему, особенно по неприкрытому их удивлению, не горел желанием изучать матчасть своего аппарата. Летает и ладно, такое было отношение. А меня это не устраивает в корне, не умею я так к любимому делу относиться. Да и самолёт этот лишь на первое время сойдёт для меня, дальше я что-нибудь обязательно придумаю. Ведь недаром я через все мастерские прошёл, своими глазами на станочный парк посмотрел. Так что обязательно как-нибудь усовершенствую свой аппарат.

Глава 3

В канцелярии явно заждались. Впрочем, мне этого не показали и особого неудовольствия моей задержкой выказывать не стали, но витало, витало в воздухе что-то этакое, недовольное. Старший в кабинете офицер оторвался от изучения многочисленных бумаг на столе, стоило только скрипнуть входной двери, поднял голову, чуть-чуть склонил её к плечу, как бы изучая вошедшего, держа короткую паузу, как бы выказывая этой молчаливой задержкой своё неодобрение моему позднему визиту. Впрочем, задержка в хамство не перешла, можно и не особо обращать на это внимание. Что уж говорить – заслужил. Мог бы и пораньше прийти. Начальник не глядя протянул в сторону руку и каким-то чудом в ней оказалась серая папка с белыми завязками. Выпрямился, одновременно проделывая две вещи. Отодвинул массивный стул с высокой прямой спинкой и развязал тесёмки.

Поправляя указательным пальцем правой руки роскошные усищи, начальник левой мне протянул пару тонких листочков исписанной бумаги:

– Потрудитесь расписаться. Вот здесь, внизу. За порчу имущества и выдачу взамен нового. За испорченное вычтем из жалованья.

Даже бурчать не стал, молча согласился. Хорошо, что сразу озадачили, не пришлось в глупое положение по незнанию попасть. Кое-как накарябал перьевой ручкой свою, надеюсь, подпись. Времени ставить эксперименты с наработанными рефлексами не было, поэтому постарался в этот момент подумать о завтрашнем полёте – и рука сама выписала нужные каракули. Отдал листочки, с замиранием сердца подождал хоть какой-то реакции. Не дождался, никому проверять мои каракули на подлинность не захотелось. Оба листа были тут же бережно отправлены в бумажную папку и отложены в стол. Взамен мне протянули другие. Накладную на выписанное имущество.

– Поторопитесь, поручик, склад скоро закроют.

Пришлось последовать грамотному и, главное, своевременному совету. Вдруг из глубин памяти всплыло запоздалое знание офицерского этикета. Кивнул да звонко так прищёлкнул каблуками сапог, прощаясь. И похоже, до того лихо это у меня получилось, да и видимо совершенно не свойственно этому телу, что работники канцелярии даже оторвались от своих сверхважных бумаг и дел и подняли головы. Всё это время они очень усердно изображали активную работу и не обращали на моё кратковременное присутствие ни малейшего внимания, словно и не было посторонних в кабинете канцелярии. Или и впрямь бумажной работы хватало, а я тут по старой ещё той привычке на них бочку покатил? Не знаю, да и не моё это дело, у них свой начальник есть, поэтому упрячу-ка я поглубже свои скороспелые предположения.

Прикрыл за собой дверь и заторопился. Вдруг и впрямь склад закроется?

Квартиру, ключи и поздний для меня ужин я даже не буду вспоминать. Как и затянувшуюся беспокойную душную ночь. Практически бессонную, несмотря на мою сильную усталость. Уже перед самым рассветом забылся в тревожном коротком сне – снова летели навстречу золотистые стволы сосен, о чём-то пустяковом и одновременно важном неразборчиво лопотала дочь, с ласковой и печальной улыбкой прощалась навсегда супруга. «Всё!» – пришло отчётливое осознание необратимости расставания. Открыл глаза с саднящей, медленно истаивающей болью в груди, со следами слёз на мокром лице. Распрощались окончательно. Отныне я принадлежу целиком и полностью только этой реальности. Сразу стало легче на душе, отпустила двойственная неопределённость, словно опустился между нашими мирами некий невидимый барьер.

После лёгкого, скорее даже символического для меня, завтрака за хозяйским столом облачился в отчищенный и отглаженный мундир, поспешил на построение. Узел с полученными со склада вещами я вчера оставил в караульном помещении. Очень уж тяжёлым и неудобным он получился. Новая кожаная куртка, такой же кожаный шлем, простые хлопчатобумажные галифе и почему-то сапоги. Зачем мне ещё одни сапоги? И ещё кое-какое хэбэшное барахлишко. Что мне, ради этого узла извозчика нанимать? Нет уж, не такое великое у меня жалованье, чтобы его по всяким пустякам тратить. А тючок прекрасно меня и в расположении роты дождётся, тем более начальник караула почти не возражал. А почти в нашей службе не считается.