В свои сорок пять Мозес не был ни спортивным, ни выносливым. Он захныкал сразу же, как стало больно, потому что не умел терпеть боль и не хотел. Потому что – мамочка, спаси меня! Господи, спасите, хотя бы кто-нибудь! – он знал, что его песенка спета.

– Она думает: он плохой парень, убивает людей. – Убийца хмыкнул и развёл руками. – Каждый чёртов раз надеется: ну теперь-то он одумается, потому что у него есть я! Дамочки сексуально возбуждаются от такого и знают: он никогда не изменится, а что ещё хуже – может и их сожрать, когда чужого мяса ему не хватит. Вы думаете, они больные?

Он весело хмыкнул и постучал по чёрным выцветшим губам своей маски кончиком ножа. Мозес Пайк испуганно поднял на него вымученный блестящий взгляд.

– Такая женщина думает: его никто не понял, он бедный, несчастный, недооценённый гений, поэтому пошёл убивать. Такая женщина думает ещё: он хитёр, умён и сексуален. И знаете? Он сострадателен вдобавок. Никто не видит его хорошей стороны. Кроме неё. Хищник и жертва. Такой блевотный примитив, ей-богу. Но ведь работает же.

Он низко рассмеялся. Покачал головой. Затем выбросил руку вперёд – и Мозес Пайк засипел, потому что его горло облилось тонкой алой полосой, из которой на рубашку хлынула кровь.

– А ещё эта ультрамужественность. Любимая убийцы всегда будет под его защитой, потому что… как там пишут в этих дурацких книжках – герой пожертвует тобой ради мира, а злодей пожертвует миром ради тебя.

В груди у Пайка разгорался пожар, он перестал чувствовать тошноту, потому что показалось – не может дышать совсем. Он думал, это хуже прочего. Мозес беспомощно пучил глаза и смотрел на убийцу, когда тот вздохнул и присел рядом.

Его нож посмотрел Мозесу в живот.

– И ещё кое-что. Эротическое возбуждение. Такая мощная штука. Мне ли не знать! Хуже наркотиков. Знаете, Мозес, многие мои сверстники скололись в своё время. Иногда думаю, лучше бы они убивали…

Он порвал Пайку рубашку, раскроил нательную белую майку и сделал глубокий надрез над пупком, подцепив кожу ножом так, что та лопнула, как кровавый пузырь. Затем раздвинул края раны указательным и средним пальцами, внимательно посмотрев в потное, искажённое агонией лицо своей жертвы.

У Мозеса Пайка глаза вылезли из орбит.

Он умирал, потому что у него было перерезано горло, но продолжал мучиться от боли в последние секунды угасающей жизни. Убийца тянул края его плоти в разные стороны. Под эластичной чёрной водолазкой ублюдка, вершившего его судьбу, мышцы окаменели и вздулись. Он был весь как стальной и почти не казался человеком. Мозесу чудилось, он был Сатана – или кто-то гораздо хуже. Не библейское. Древнее и жестокое, ему непонятное. В глазницах маски сверкало безумие. И он непрерывно говорил:

– Я читал про это. Хорошая книжка, на самом деле. Всем бы дамочкам её почитать. Мол, женщины с неодолимой тягой к маньякам слишком ласковы и трепетны, и у них нет шансов на нормальные отношения. А этот субъект, он же почти идеальный мужчина. Он думает только о ней. И изменять ей не будет у себя в камере заключения.

Он разорвал светлую кожу, одрябшую за почти пятьдесят лет жизни, залив свои руки кровью, и, когда сделал это, Мозес обмяк в своих путах. Тогда убийца взял нож и хорошенько поработал им, пока брызги не окропили его плечи, грудь, щёки и лоб маски.

Он вывалил кишки мистера Пайка на плитку, вынул желудок. Мозес уронил голову на грудь и в последние секунды своей жизни с ужасом посмотрел на свои внутренние органы. Он был так шокирован их видом, что даже очнулся от болевого забытья.

– Он хочет только её, – продолжил убийца. – Он ни на кого больше не смотрит. Он тоже одержим. Потому всю свою нежность она компенсирует его агрессией. Укрощает внутреннего зверя.

Затем он смолк на секунду и вытер лоб тыльной стороной запястья, сжимая в этой же руке нож.

– Ну вот, Мозес. Вот так примерно потрошат кроликов. Подумайте над этим. Говорят, мозг живёт ещё минуту после смерти. Так что у вас есть целая минута понять, почему вы мне попались.

Глава четвёртая
Танец со смертью

– Эй, Лесли!

Мы с ребятами обедали снаружи за деревянным длинным столом и жевали то, что взяли в столовой. Прошло уже два дня, а я не рассказала о случившемся дома ни Дафне, ни Тони. Неизвестно, насколько это безопасно для них и для меня. Дома всё только поутихло, да и в больницу меня, к счастью, не повезли.

Я подняла взгляд от своего рисового пудинга: от дверей в столовую к нам торопилась блондинка со спортивной сумкой на плече. Я её знала. Дрю Браун, мы учимся в одном классе социологии.

– Что ей нужно? – поинтересовалась Дафна, лениво ковыряя вилкой фруктовый салат.

– Понятия не имею, – отозвалась я.

– А я уж тем более, – весело откликнулся Тони. – Но послушать очень интересно.

Дрю села рядом с ним и положила сумку на скамейку. Вид у неё был измученный.

– Ну и денёк, – закатила она глаза. – Все на ушах стоят. И у нас отменили биологию.

– С чего бы это? – Дафна подняла вилку с кусочком груши на уровень глаз и внимательно рассмотрела её.

– Мистер Пайк заболел, – сказала Дрю.

– Везёт, – протянул Энтони. – Нас никто отпускать не собирается. Вот бы старуха Броуди тоже заболела, да?

– Да. – Я мстительно кивнула.

Я ненавидела алгебру у миссис Броуди. Она была как древнее ископаемое – притом очень злое – в роговых очках с толстыми линзами, с седыми волосами, убранными в высокий пучок, в вязаном жилете и блузке под горло, и неважно, жара стояла или холод. Из-под её клетчатой юбки, точно костыли, торчали худые старушечьи ноги с варикозом. Но характер у неё – спаси и сохрани. Настоящая грымза, ещё и зоркая, как орлица. Списать у неё было нереально.

– Я хотела остаться на вечернюю тренировку по чирлидингу, – небрежно продолжила Дрю, точно её никто не перебивал, – но Карл Мейхем раздавал листовки. Погоди-ка.

Она вжикнула молнией сумки, достала два ярких пригласительных и вручила мне и Дафне. Энтони с улыбкой развёл руками:

– Разумеется, меня здесь нет. – Выглядел он издевательски великолепно.

Я взглянула на лист и вскинула брови.

«Прощальная вечеринка»

– Вечеринка в семь. Пойдёте? – спросила Дрю.

– Издеваешься? – Я вскинула брови. – Вашу подружку до смерти искромсали ножом. Кроме того, мать вздёрнет меня на дереве, если узнает, что я пошла.

«По телеку не сказали, что я повесил сучку Кейси на её собственных кишках?»

Я похолодела и легонько качнула головой. Не время думать о словах этого ублюдка. Не вспоминай о нём!

– Я могу пригласить тебя домой с ночёвкой. – И Дафна показала пальцами кавычки.

– У-у-у, хотите обмануть миссис Клайд? – оживился Энтони. – Что для этого требуется? Я в деле.

– Никто не в деле! – резко сказала я. – Дрю, прости, но у меня вряд ли получится. Моя мать – нервная истеричная персона. Если она узнает, что я сбежала на вечеринку, мой хладный труп найдут закопанным в саду безо всяких там маньяков.

– Я тебе не говорила? Отец сыскал себе невесту через сваху из Бангора, – с улыбкой бросила Дрю.

– Сочувствую.

– Это я к чему, – заметила она. – У всех родители с заскоками, но, если они мешают жить нам, приходится нарушать правила.

– Не думал, что в чём-нибудь соглашусь с ней, – встрял Энтони и воздел указательный палец. – Но она права. Как давно ты никуда не выбиралась?

– С пелёнок, – сказала я. – Как только выбралась из утробы, так больше случая не довелось.

– Тем более. – Дафна комично подвигала бровями. – Нас никто не сдаст. Мы будем начеку. Всё продумаем. Попрошу маму, она прикроет.

У Дафны отец был в Таллахасси: он работал в судебном производстве и был очень занят карьерой. А с её мамой проблем действительно не возникнет, она понимающая… и вдобавок увлечена бокалом вина за вечерним сериалом больше, чем воспитанием дочери. Энтони же вырос в строгой ортодоксальной патриархальной семье. Как он, со своими стильными нарядами и сарказмом, текущим в жилах вместо крови, остался жив, неясно, но, судя по всему, на радикально настроенных родственниках Тони оттачивал годами мастерство красноречия. И оба смотрели на меня, как черти, уже планируя, что наплетут моей матери.

Дрю скучала. Положив ногу на ногу, она уткнулась в смартфон и в обсуждении не принимала участия. Кому-то она могла показаться заносчивой, но я знала, она милая и весёлая, когда этого хочет, и мы с ней неплохо общались, в отличие от Энтони и Дафны, потому что тренер хотела взять меня в команду по чирлидингу на отборочных, но пришлось отказаться: матушка не одобрила график тренировок.

Были здесь, во дворе, и другие ребята, с которыми я училась. Некоторые имена приходилось запоминать на уроках и практических. Сегодня утром, к примеру, приятно поболтала с Элис Лайонелл – она пишет стихи и неплохо разбирается в препарировании лягушек, или Сюзи Картер: на той неделе она поднатаскала меня по математике. Но была здесь компания, на которую, кажется, смотрели почти все во дворе.

Звёзды есть в каждой школе, и эти пятеро как раз были такими – всегда в центре внимания. В их число обычно входила Дрю Браун, но почему-то сегодня она предпочла отсидеться в стороне. Среди тех пятерых была ещё одна девушка, невысокая брюнетка и полная противоположность Дрю – Лора Чейз. Я неплохо узнала её на дополнительных занятиях по политологии и поняла, что она смотрит с пренебрежением на всех, а не только на меня, и лицо у неё вечно выглядит так, будто у себя под носом она унюхала дерьмо. Рядом с ней стоял высокий темнокожий парень с коротко стриженными курчавыми волосами: Винсент Тейлор, иначе – как его звали друзья – Винни. Он казался мне приятнее других… всегда, но не сегодня. Наш разговор прервал как раз он. Винни окликнул школьного уборщика в тёмно-синей форме и дутом жилете. Тот мёл площадку, опустив голову под козырьком кепки.

– Эй! – окликнул Винсент. – Эй! Крейн! Вот тут тоже есть мусор, ты пропустил!

Он одним взмахом выбил стакан с напитком из руки своего друга, высокого загорелого блондина. Я и его знала. Это был Стивен Мейхью – капитан школьной футбольной команды «Скарборские Пумы». Он с сожалением посмотрел на свой стакан в траве и липкую лимонадную лужу. Пятёрка рассмеялась – все, кроме Дрю. Она сидела рядом с нами, не поднимая глаз от телефона, и делала вид, что не замечает ребят. Мне казалось, она делала это напоказ.

– Какая мерзость, – глухо сказал Энтони. – Винс симпатяга, но иногда так меня разочаровывает.

Уборщик неторопливо подошёл к ним, посмотрел из-под козырька бейсболки на лужу и смёл её в совок. Затем поднял стаканчик и выкинул в мусорный пакет, растянутый на специальной тележке.

– Смотри, где машешь метлой, пинто, – громко сказал пятый парень.

А это – это человек-проблема. Он высокий и нескладный, со слишком широкой, дёрганой улыбкой и русыми волосами по шею. Он постоянно держит руки в карманах и скользит по друзьям взглядом так торопливо, словно боится что-то упустить. Самый задиристый парень в нашей школе, Джонни Палмер, сынок шерифа Палмера. Тот ещё ублюдок.

Все они хорошо знали Кейси Кокс и её друзей. И кажется, никто не думал по ней скорбеть. Или, по крайней мере, ни один из них не показывал вида. Но почему? Пока я размышляла над этим, прозвенел школьный звонок. Дрю поднялась со скамьи и спросила:

– Так что? Ты придёшь?

Я не успела ответить: за меня это сделала Дафна.

– Готовьте выпивку на нас троих, – сказала она. – Я её вытащу.

– Отлично! – Они встали со скамьи и, обсуждая детали тусовки, пошли в здание. Дафна держала свой поднос в руке, чтобы выбросить остатки еды в мусорный бак. Тони поравнялся со мной и сочувственно опустил ладонь на плечо:

– Я в курсе, что к тебе вломился какой-то урод.

– Кто тебе рассказал? – мрачно спросила я. – Братец?

– Да, – сознался он. – Козёл Мейсон считает, ты всё придумала. Типа, стукнулась башкой, когда упала с лестницы. Или просто решила обратить на себя внимание матушки.