Майя Эдлин: Мама кукол

Иллюстрация на обложке F3LC4T

© Эдлин М., 2024

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024

Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет за собой уголовную, административную и гражданскую ответственность.

* * *

Посвящается Лене.

Твое имя навсегда останется шрамом на моем сердце.

Часть первая
Сейчас

В нашем городе с незапамятных времен существует три кладбища – кладбище упокоения, кладбище искупления и кладбище забвения.

На первом спят вечным сном те, кто покинул наш бренный мир и отправился на небеса или в преисподнюю – словом, туда, где и до́лжно оказаться бессмертным душам.

На втором хоронят тех, кому и после смерти суждено остаться среди живых. Их последнее пристанище запрятано в лабиринте скал и обнесено частоколом железных прутьев с острыми наконечниками, чтобы никто не забрался в проклятый некрополь и – что намного важнее – чтобы никто из него не выбрался. Искупление… Да, именно его должны обрести запертые там мертвецы, вымаливая отпущение грехов вечным заточением в этом рукотворном аду. Самоубийцы, ведьмы, убийцы – все они заперты в каменном мешке среди трех безымянных скал – горожане так боятся этого места, что не дают им имен.

Вопреки тому ужасу, что внушает местным кладбище искупления, это красивейшее место, пышущий зеленью оазис среди ржавчины каменного пейзажа. Могилы утопают в обилии цветов, которые никто не сажал, будто сама природа пытается восстановить баланс между мерзостью и красотой, прикрывая все то зло, что гнездится под землей, обилием красок, буйно цветущих на поверхности. Несмотря на то что природа взяла уход за некрополем в свои руки, люди тоже присматривают за местными могилами, пусть и весьма неохотно. В городе не принято забывать своих усопших, неважно, кем они были при жизни.

Третье кладбище – кладбище забвения, самое необычное и самое жуткое из всех, ибо гробы на нем пустуют. Нет, не потому что люди из них поднялись и ушли, а потому что в них никого и не было. На этом кладбище похоронена память о пропавших без вести. Видите ли, в нашем городе пропавшего человека принято искать лишь до ближайшего полнолуния. Не успели найти за выделенное время – увы и ах, поиски прекращаются. И тогда на кладбище забвения устраиваются пышные похороны со всеми положенными почестями пустому гробу, над которым устанавливается надгробие с именем пропавшего, датой исчезновения и неизменным напутствием вместо эпитафии: «Покинув нас, не возвращайся». Да, в нашем городе не ищут пропавших. Почему? Потому что боятся найти.

Наш город – странное место. Затерянное среди заводей и гор, лесов и рек, болот и пещер, окутанное мистикой и сказаниями. Порождающее столь же странных, как и оно само, горожан, которые с молоком матери впитывают не только любовь и уважение к этой земле, но и готовность следовать ее правилам, даже самым причудливым.

Но рассказ мой будет не о городе, а о четырех его дочерях – четырех подружках, в нем родившихся и выросших.

О Соне – чудесной девушке с янтарными волосами и аквамариновыми глазами. Несмотря на репутацию забияки, она была доброй и нежно любила животных, мечтала посвятить им жизнь.

О Кристине – смуглой красавице с обсидиановыми кудрями и глазами цвета горького шоколада. С изгибами греческой вазы и вечно алеющими ранками на нервно искусанных губах. Она верила в мистику и пыталась отыскать послания в криках ворон и скрипе старых вишневых деревьев.

О Лиле – с серьезным видом взиравшей на свою несерьезную профессию. Она вся состояла из противоречий. С летними оттенками во внешности – пшеничными волосами, зелеными глазами, медовой кожей – она писала мрачные книжки и заливисто смеялась каждый раз, когда малолетние поклонники отказывались верить, что она сочинила истории, пугавшие их перед сном.

И о Нине – упрямой брюнетке с задорной мальчишеской стрижкой и тяжелой челкой, ниспадавшей на прозрачно-серые глаза. За миром она наблюдала через объектив старых пленочных фотоаппаратов. Мечтала, что ее тихий голос обретет силу на страницах столичных газет, хотела стать журналисткой и делать репортажи о том, о чем болит сердце.

Четыре судьбы. Четыре истории. Четыре подруги. Я – одна из них. И сегодня у меня свидание с оставшимися тремя.

На каждом из трех кладбищ.

* * *

Остановив велосипед у арочного входа, я поднимаю взгляд на пропитанные ржавчиной буквы, венчающие арку подобно короне, – кладбище забвения. Да, в нашем городе принято уважать почивших родственников, но о некоторых предпочтительнее забыть.

Перекидываю ногу через раму и прислоняю велосипед к частоколу железных прутьев. Еще не успела войти, а тоска на душе уже воет волком. Беру букет ромашек из корзинки и неторопливо прохожу под аркой, слушая мягкий шелест перешептывающихся сухих листьев. Как же я люблю это время года! Странным образом пора увядания пробуждает во мне жажду жизни. Каждый вдох хочется задержать в груди, позволив крови обогатиться осенью.

Прохожу мимо куста, где переливаются алыми бочка́ми неизвестные мне ягоды. Рука тянется сорвать одну – сочную, спелую, – но знакомый голос в голове останавливает: хорошие девочки не едят плоды, напитавшие сок из кладбищенской земли. Я отдергиваю руку и с укором гляжу на бордовых соблазнительниц – как не стыдно, ведь я почти попалась! Огибаю куст, второй, сразу за покосившимся фонарем поворачиваю налево и дальше петляю по каменной тропинке, ощетинившейся побитыми булыжниками.

На кладбище спокойно, как в лесу. Шелестят деревья, шуршат кленовые листья по бугристым тропинкам, соловьем заливается незнакомая птица, старательно мимикрируя под именитого сородича. Так спокойно. Умиротворенно. Кладбище, где нет ни одного покойника.

Я подхожу к могильному камню и провожу рукой по его щербатому срезу, стряхиваю истлевшие листья.

– Здравствуй, дорогая, – шепчу не громче, чем рябиновые листья у ее могилы. – Я вернулась.

Часть вторая
20 лет назад

Глава 1

Из дневника Нины Измайловой:

Дождь закончился лишь под утро. Влажные испарения тяжелым и липким облаком поднимались от земли. Казалось, даже каменные стены дома напитали воду и та вскоре начнет сочиться меж стыков поклеенных обоев.

Мне снова снилась Эля. Она снится каждую ночь вот уже десять месяцев. Но на этот раз сон отличался – теперь я знала, что ее больше нет. Мне снилось, что проснулась я от чьего-то тяжелого дыхания. С трудом разлепила веки и провела ладонью по влажному лицу. Из-за этой духоты, этого постоянного дождя наш дом медленно, но верно превращался в царство водяного.

Я отбросила влажную от пота простыню и повернула голову в сторону пустовавшей половины кровати – старая привычка спать с краю сохранилась даже после того, как мы с Элей, повзрослев, разъехались по разным комнатам. Там, сгорбившись, сидела сестра. Ее светлые волосы потемнели от влаги, а любимая футболка с Винни Пухом липла к телу, словно Эля, не снимая одежду, залезла под душ. Тело била дрожь. Несмотря на духоту, ей, очевидно, было холодно. Веснушки на руках почернели, кожа казалась серой.

Я замерла, обездвиженная тревогой, которую ни разу в жизни не испытывала рядом с сестрой.

– Элька, – едва слышно позвала я.

Голова сестры дернулась – она к чему-то прислушивалась. Не к моему голосу, нет, а к одной ей различимому звуку, исходившему, по-видимому, из пустого угла комнаты. Снова дернула головой. Шея громко хрустнула, словно позвонки отделились один от другого. Эля судорожно вдохнула, легкие ее растянулись с сопротивлением, будто каждый вдох давался с огромным трудом и сопровождался сильной болью.

– Мне нечем дышать, – пожаловалась она, рассматривая что-то у себя на коленях. Я же пыталась разглядеть ее лицо, скрытое ниспадающими прядями грязных волос.

– Слишком влажно, – отозвалась я. – И слишком жарко.

– Нечем дышать, – повторила сестра и повернулась ко мне.

Ее лицо было таким, каким я его помнила, – родное, только сильно уставшее. Серые глаза глядели внимательно, тени вокруг напоминали следы размазанной туши, губы иссохли и потрескались, а кожа на скулах натянулась. Так бывало каждый раз, когда у сестры начиналась череда бессонных ночей из-за сессий.

– Не могу дышать, – повторила Эля настойчивее, пытаясь донести до меня, глупой, важную мысль. – Мне неудобно, все тело болит, – пробубнила она, едва размыкая губы, словно что-то во рту мешало выговаривать слова. – Не могу уснуть. Она не дает. Кричит. Все время кричит.

– Кто кричит, Эля? – я медленно приподнялась на локтях.

– Она, – отозвалась Эля и вновь уставилась на нечто невидимое в углу.

– Я не понимаю, – проговорила я, на что сестра вновь нервно дернула головой.

– Все болит, – будничным тоном добавила она, словно не жалуясь, а делясь. – Себя не слышу, слышу только ее. Слишком громко она кричит. А я хочу тишины. И спать. И дышать.

– Эля, ты где? – перебила я. – Как мне тебя найти?

Голова сестры с хрустом повернулась в мою сторону, и она с жалостью поглядела на меня.

– Никак.

– Где ты? – не отставала от нее я. – Говори, Эля, отвечай! – Меня охватила знакомая ярость – чувство, которое попеременно сменялось грустью и опустошенностью вот уже почти год.

– Не ищи меня, Нин, – ответила Эля, словно пережевывая слова. – Не смей искать меня. Иначе она найдет тебя. Раньше найдет.

– Да кто? Кто найдет меня?

– Не ищи меня, – вновь промямлила сестра.

– Что у тебя во рту? – не выдержала я.

Эля задумчиво свела брови, будто лишь теперь осознала, что нечто мешало ей говорить. Она разомкнула потрескавшиеся губы, засунула в рот пальцы и через мгновение вытянула цепочку, на которой болтался массивный кулон – хорошо мне знакомый, я бы ни за что на свете не спутала его ни с каким другим.

Внимательно посмотрев на кулон, сестра суетливо смяла цепочку и вновь запихнула себе в рот.

– Эля, – проговорила я. – Почему ты ушла?

– Она пришла за мной.

– Кто, Эля? Кто за тобой пришел?

– Она.

– Кто «она»? О ком ты говоришь? – вновь поддавшись раздражению, я потянулась к плечу сестры. – Отвечай же!

– Она пришла, а мне пришлось уйти, – проговорила сестра. – Она пришла, а мне пришлось уйти. Она пришла, а мне пришлось уйти.

Эля взяла в руки лежащий на коленях предмет, оказавшийся фоторамкой, и положила рядом со мной на кровать.

– Она пришла, а мне пришлось уйти.

Она медленно и неуклюже, словно ребенок, только-только научившийся ходить, поднялась с кровати и обошла ее на полусогнутых неустойчивых ногах. Подошла к шкафу, распахнула дверцу и, помолчав, проговорила:

– Не ищи меня, Нин. Я не первая, но могу стать последней. Просто забудь обо мне. – Пошатываясь, она вошла в шкаф и неторопливо села в углу. Не глядя на меня, дотянулась рукой до дверцы и неслышно затворила.

Всю ночь до самого утра я слушала, как хрустели ее позвонки. Я плакала, потому что знала, что сестре плохо. Ей нечем дышать, ей неудобно, и она не может уснуть.