Бобби Фишер сильно рискует: он сдал противнику центр доски, пожертвовав в самом начале конем. Спасский удивлен, эта стратегия ему непонятна. Фишер делает несколько ярких ходов и одерживает в этой партии победу.

– Как я погляжу, он, наконец, разыгрался, – говорит Джессика дочери.

Эта победа сотрясает весь мир, а не только Рейкьявик: большинству шахматы навевают скуку, но внезапно очень многие, совершенно ими не интересовавшиеся и не разбиравшиеся в правилах игры, начинают внимательно следить за матчем. Их завораживает эксцентрик Фишер. По всему миру делаются ставки на результат чемпионата мира.

Партии следуют одна за другой, соперники вернулись в большой зал, но у Фишера повторяются вспышки гнева, он капризничает, изрыгает проклятия, требует освободить задние ряды зала. Идут переговоры, результат – три пустующих ряда кресел. Советские чиновники тоже не лыком шиты, по их мнению, американские секретные службы прибегают к электронным приборам, генерирующим магнитные волны, которые сбивают их чемпиона с толку. И действительно, Борис Спасский жалуется на радиацию, якобы излучаемую люстрами и даже креслами. Приходится потрошить мебель и разбирать аппаратуру, зал обыскивает исландская полиция, ищущая приборы, от которых исходят помехи.

Это сочетание паранойи и технологий секретных служб интригует и прессу, и зрителей.

Идут дни, играются партии.

Моника и ее мама и не думают уставать, наоборот, с каждым днем им становится все интереснее, они гадают, чем кончится соревнование.

Дуэлянты нервничают, их силы ни исходе. Кажется, скоро их расплющит огромная тяжесть ставок, которые делает на них весь мир.

Наступает 1 сентября 1972 года, день 21-й, последней партии матча.

Пока что счет в нем 11,5:8,5 в пользу Фишера, американец опережает русского на 3 очка.

Последняя партия начинается неудачно для Бориса Спасского; ее доигрывание переносится при преимуществе Фишера. Русский чемпион заявляет о проблемах со здоровьем и о желании отдохнуть и прийти в себя в гостинице. Весь мир замирает, одни с опаской, другие с радостным предвкушением ждут решения Спасского. Наконец, он звонит из своего номера и сообщает, что сдается.

Так 29-летний Фишер официально становится одиннадцатым чемпионом мира по шахматам. Эта победа делает его звездой всех новостных выпусков. Некоторые уже объявляют эту неудачу русских признаком заката советской империи.

Джессика Макинтайр в полном восторге.

– Видишь, Моника, победу одерживает оригинальный творческий ум, он оказывает влияние даже на мировые геополитические шахматы.

Бобби Фишер, едва добившись титула чемпиона, сбегает из отеля и несколько дней проводит на природе в одиночестве, вдали от соплеменников.

7

Николь и Руперт О’Коннор, едва успев оправиться от разочарования – поражения их фаворита, едут в маленькую исландскую школу, где пройдет более скромное соревнование – устроенный FIDE женский юношеский турнир по шахматам.

На нем не будет ни телевидения, ни журналистов, ни глав государств, только немногочисленные родители с детьми в натопленном зале.

В одном углу будут соревноваться юноши, в другом – девушки.

Николь О’Коннор изучает своих будущих соперниц. Среди них много русских и китаянок.

Наконец звучит ее имя, и она занимает указанное ей место за шахматной доской, напротив первой своей соперницы, русской сверстницы.

Партия складывается нелегко, но в конце концов Николь вырывает победу благодаря своей обычной стратегии – строя пешек.

Четырех следующих соперниц она побеждает без особого труда и попадает в полуфинал, где ее противницей будет брюнетка-американка, сразу производящая на нее сильное впечатление: у нее серо-серебристые глаза, весь облик привлекательный.

В жизни не видела таких прелестных девочек, – говорит она себе.

– Ждите сигнала к началу, – говорит судья, закопавшийся в бумажках. Перелистнув несколько страниц, он взволнованно сообщает: – Прошу меня извинить, тут путаница с регистрацией.

Возне не видно конца. Николь пользуется промедлением, чтобы оценить свое отражением в окне напротив.

Не то что я, самая обыкновенная…

Мне предстоит превратиться в молодую женщину, которая не будет привлекать мужского внимания. Красота – величайшая из несправедливостей.

Богатство, даже наследственное, требует способностей: надо суметь сохранить или преумножить состояние родителей. А красота…

Неимущая красавица будет иметь преимущество перед остальными только в силу своей внешности.

Две юные шахматистки продолжают переглядываться.

Эта девочка похожа на киноактрису. Какая у нее уверенная манера держаться! Она не просто красивая, ей присущ «класс».

Судья завершает, наконец, изучение списков и с облегчением подбрасывает монетку, чтобы определить, кому играть белыми, кто сделает первый ход.

«Орел» выпадает Николь, она делает ход через клетку своей ферзевой пешкой, занимая центр доски.

8

Она меня пугает.

Противница Моники – блондинка с сине-голубыми глазами.

Такой стоит опасаться.

Моника размышляет, как предотвратить назревающий с самого начала ферзевый гамбит, как застать противницу врасплох; та тем временем выстраивает свои пешки в линию, создавая неприступный заслон. Предотвратив всякую возможность контратаки, белые пешки накатываются неотразимой волной.

У Моники нарастает паника. Все ее попытки избежать разгрома ни чему не приводят, ни одна ее фигура не может преодолеть страшную стену.

Вокруг Моники образуют круг уже побежденные шахматистки и их родители, не спускающиеся глаз с доски.

Они потешаются надо мной.

По мере приближения поражения у Моники крепнет впечатление, что на нее надвигается публика. Она уже улавливает ее запах. Кто-то подобрался уже так близко, что сопит прямо ей в правое ухо. Она оглядывается и испепеляет нахала взглядом, заставляя его хотя бы немного отодвинуться.

Все они – мои враги. Я одна против всех.

Моника делает очередной ход и нажимает на кнопку часов. Кольцо зрителей сжимается еще плотнее.

Я уже задыхаюсь.

Ей приходится расстегнуть верхние пуговки блузки. Она закрывает глаза.

– Не могли бы вы немого расступиться? – просит зрителей ее мать, понявшая, в чем дело.

Несколько человек, ворча, соглашаются сделать шаг назад.

Голубоглазой блондинке нет никакого дела до обступившей их толпы.

Ходы Моники не могут сокрушить пешечный заслон, хуже того, белые пешки продолжают надвигаться, это похоже на цунами.

Кто эта девчонка?

Моника приглядывается к ней, но она хранит невозмутимость. Похоже даже, что она не очень сосредоточена на шахматной доске.

Моника обращает внимание на толстяка, который наверняка приходится ее противнице отцом. Он шумно жует жвачку. Когда его дочь делает ход, движение его челюстей ускоряется, его чавканье хочется сравнить с бульканьем автоматической скороварки.

Папаша ликует, видя, что дочке светит победа.

У Моники учащается дыхание, ее бросает в жар.

Я должна взломать ее заслон. Наверняка это осуществимо. Остается найти способ.

Да осенит меня дух Бобби Фишера!

Но батареи в зале жарят вовсю, зрители ее отвлекают. Думать все труднее, от духа Бобби Фишера ей мало толку, не хватало заразиться паранойей чудака-чемпиона! Любой звук действует ей на нервы.

Она встает и направляется к арбитру, чтобы попросить его расставить зрителей пошире. Он идет ей навстречу, зрители расступаются – но ненадолго. Им плохо видно издали, и они опять начинают понемногу приближаться.

– Будьте так добры! Вы же видите, что отвлекаете ее!

Подумаешь – строй пешек! Я должна найти в нем слабое место. Его не может не быть.

Бегут минуты, у нее крепнет чувство, что противница ее душит, хотя сохраняет на лице непроницаемое выражение.

Моника предпринимает атаку слонами, но результат плачевен: одного из них она теряет.

Одна из наступающих пешек добирается до заднего ряда – и превращается во второго ферзя!

Это уже катастрофа. У черного короля не остается ходов. Ситуация отчаянная.

– Шах, – говорит блондинка с сине-бирюзовыми глазами.

Она не подает виду, что довольна, изображает напряженное ожидание, как будто ее смертельный удар можно как-то парировать.

И тем же беспечным тоном добавляет:

– Шах и мат.

Моника встает, чтобы пожать ей руку. При рукопожатии ее окатывает волна противоречивых чувств. Девочки-подростки сверлят друг дружку глазами.

Внезапно Моника Макинтайр дергает победительницу на себя, та не удерживается на ногах и падает. Моника прижимает ее руки к полу коленями, впивается пальцами в ее шелковое горло и давит что есть силы.

9

Николь О’Коннор чувствует, что у нее пережата трахея. Но, даже лишенная кислорода, она не паникует, даже не злится.

Она не сводит взгляд со своей мучительницы.

Что за прекрасные серебристо-серые глаза! Настоящие зеркала!

Раз уж выпало погибнуть от рук убийцы, пусть уж это будет эстетически безупречная особа.

Николь даже выдавливает подобие улыбки, хотя в ее легкие больше не поступает кислород, в груди нарастает нестерпимое жжение.

Ну вот, всем моим партиям настал конец. Мне всего двенадцать лет, а жизнь уже подошла к концу, потому что я выиграла в шахматы у девочки, страдающей, вероятно, психическими отклонениями.

Происходящее похоже на замедленное кино. Николь больше ничего не слышит, люди вокруг беззвучно открывают и закрывают рты.

Какой-то человек тащит девочку с серебристыми глазами назад, та разжимает пальцы на горле Николь. Она видит над собой отца, он вне себя, что-то выкрикивает, но она не слышит ни звука.

Контраст между выражением лица надрывающегося отца и глубокой тишиной так велик, что она против воли улыбается.

Наверное, он спрашивает, как я себя чувствую. Так волнуется, бедняга. Наверное, он действительно меня любит.

Уголком глаза она видит напавшую на нее девчонку, которую держат сразу несколько человек, как дикого зверя, с которым в одиночку не справиться.

Она не любит проигрывать. Видать, она очень несчастна, раз так рисковала ради какой-то шахматной партии.

Над Николь склоняются какие-то люди, каждый что-то советует, другая группа крепко держит дикарку, чтобы не сбежала.

Бедняжка! Думаю, при похожих обстоятельствах я могла бы поступить, как она.

Наблюдать за неозвученной замедленной сценой очень забавно.

Все на взводе, кроме меня. Наверное, это потому, что я зависла между жизнью и смертью. Не скажу, что это неприятно, просто… непривычно.

Появляется бригада медиков, всех оттесняет и приступает к оживлению пострадавшей. Ей делают искусственное дыхание.

Она еще не начала моргать, лицо врача, одной рукой зажимающего ей нос, то удаляется, то, когда он припадает ртом к ее губам, приближается вплотную. Она чувствует его дыхание, его усики щекочут ей нос.

Потом, если я выживу, мне бы хотелось быть с мужчиной, похожим на него. Главное, предупредить его, чтобы не ел лук, прежде чем меня целовать.

Второй врач давит ей обеими ладонями на грудную клетку.

Этот не так красив, но мне нравится, когда он касается мой груди. Мне вообще нравится такой неглубокий контакт.

Сцена повторяется без конца. Ей зажимают нос, дуют в рот, сдавливают грудную клетку. Люди вокруг склоняются над ней и шевелят губами, произнося слова, которых она не слышит.

Дыханию изо рта в рот свойственен свой ритм, примерно как в песне Be Gees – Stayin’ Alive. Знают ли об этом спасатели? Они что, давят мне на грудину, мысленно напевая эту всемирно известную мелодию?

Наконец воздух врывается ей в легкие, вырывается, врывается опять, сердцебиение возобновляется. Все присутствующие дружно переводят дух.

Выходит, я не умерла.