Я не давлю на брата и не пытаюсь заставить его заговорить со мной. Ему и так хватает проблем, которыми заняты его детские мысли. Ни один ребенок не должен проходить через такое. Его учительница говорит, что на уроках он все еще молчит и все еще влезает в споры с одноклассниками. Но вот его психолог утверждает обратное: он твердит, что они с Ноа потихоньку делают успехи в терапии, так что… думаю, этого достаточно.

Я мучительно медленно сворачиваю на линию высадки пассажиров^[2], которая уже забита машинами, несмотря на ранний час. Обычно я приезжаю сюда первой.

Сжав руль от раздражения, я наблюдаю за тем, как из машины впереди меня выходит чья‐то мама.

– Ну уж нет! – сетую я, хоть она меня и не слышит. – Никто никогда, я повторяю, ни при каких обстоятельствах не выходит из машины на остановке!

Я вижу, как она расстегивает ремень безопасности и достает ребенка из машины. Она задерживается, чтобы поцеловать и обнять его на прощание. Окей, это мило. Но на вид это явно дошкольник, а таких малышей не высаживают на остановке как раз по причине их возраста.

– Выталкивай мелкого, крикни «пока» и выруливай! – кричу я в лобовое, взмахивая руками. Обычно я не такая ворчунья, но я и так уже опаздываю, а теперь я еще и за кофе заехать не успею.

Мамочка машет малышу на прощание, а затем пронзает меня своим стальным взглядом. Ох, похоже, она меня все‐таки слышит.

– Черт.

Ноа, который наблюдал за всей этой сценой, выдает едва уловимый смешок. Его глаза сверкают, так, как у нашего папы, когда он с нами игрался. Обрадовавшись его смене настроения, я улыбаюсь. Мне бы постыдиться того, что я обругала любящую мать напротив, но на душе у меня только радость. И капелька надежды на то, что мы с Ноа когда‐нибудь вновь подружимся.

Он отворачивается, открыв дверь и выскользнув из машины. Прямо перед тем, как захлопнуть дверь, Ноа вновь поворачивается ко мне и говорит:

– Не забудь положить доллар в копилку гадостей.

Я совсем забыла про эту копилку. Когда я только переехала, чтобы заботиться о нем, я вдруг осознала, что я совсем не привыкла жить с детьми и ругаюсь, как сапожник. В отчаянной попытке все исправить, я пообещала ему, что буду класть по доллару в банку каждый раз, когда скажу плохое слово, а потом на эти сбережения мы придумаем что‐нибудь веселое. Например, сходим в кино… Но, чувствую, такими темпами нам скоро хватит на шикарный отпуск в Париже. Теперь я не совсем уверена, что могу себе позволить это обещание. И вновь меня укалывает чувство вины: если бы я не переехала, мы были бы ближе. Если бы я осталась с ним, нам было бы комфортнее друг с другом.

– Черт побери, – бормочу я.

– Целых два доллара, – шепчет Ноа, прямо перед тем, как закрыть дверь машины.

Подходя к школе, Ноа не смотрит в мою сторону. Но зато он заговорил со мной и даже пошутил.

Несмотря на то, что я стала на два доллара беднее, я покидаю школьную стоянку с чувством, что день сегодня сложится отличный.

– Хреново выглядишь, – говорит мне моя коллега Ронда, пока я, сгорбившись, сижу на стуле в ординаторской.

Я смотрю на нее. Ронда одета в синий медицинский костюм, такой же, как у меня. Ее глаза блестят на фоне темной кожи, и сквозь ее шутливый взгляд проглядывает нотка беспокойства. И хотя она на двадцать лет меня старше, лишь ее я могу назвать моей подругой в Вашингтоне.

Я лишь слабо улыбаюсь ей, так и не придумав ничего колкого в ответ. Я слишком устала.

Она заправляет за ухо непослушную седую прядь, торчащую из ее туго собранного пучка.

– Сколько ты вообще спишь?

В ответ я хмыкаю.

– Я медсестра. Сон для слабаков!

По тому, как она поджимает губы, я понимаю, что мой сарказм не прокатил.

– А когда ты выходила из дома куда‐то, помимо работы? Например, когда ты была на свидании? – Голос Ронды вырывает меня из мыслей. – Когда была твоя последняя ночь с мужчиной, мм?

– Ронда! – Я возмущенно вздыхаю, положив руку на грудь.

Я знаю, что Ронда обо мне беспокоится. И о Ноа тоже.

– Знаешь же, я всегда рядом и могу присмотреть за Ноа. Мы соседи, в конце концов. Только попроси, Энди.

Я киваю в знак благодарности за ее доброту, но быстро отворачиваюсь, пытаясь избежать ее пристального взгляда. Я пытаюсь отвлечься на что‐то и достаю из холодильника свой тост с арахисовым маслом и джемом.

Затем Ронда слегка кашляет, пытаясь привлечь мое внимание. Она кивает в сторону пакета с сэндвичами, который лежит на столе.

Я сентиментально шмыгаю носом, делая вид, что плачу. В ответ Ронда лишь мотает головой. Она изо всех сил пытается не засмеяться.

– Не начинай.

Уже слишком поздно. Я уже пою ей серенады. Если быть точнее, песню Рода Стюарта в моей собственной аранжировке. Когда мое соло наконец подходит к концу, я сжимаю Ронду в своих объятиях.

Затем она все‐таки вырывается и говорит:

– Ешь уже скорее, у тебя всего минут семь, ну, может, семь с половиной, чтобы прожевать этот сэндвич.

– И то верно, – соглашаюсь я.

Ронда встает и направляется к двери. По пути она захватывает мой тост с арахисовым маслом и выбрасывает его в ведро у выхода. Ординаторская погружается в тишину, которую лишь изредка нарушает писк мониторов и чьи‐то торопливые шаги за дверью. Вдруг я осознаю, как мало у меня времени на то, чтобы побыть наедине с собой, и чувствую, что тишина становится невыносимой. Ощущается это как сенсорная перегрузка, но… наоборот. Странное чувство… даже настораживает. За последние девять месяцев я так привыкла ко всем мелким звукам, которыми наполнил мою жизнь младший брат. Шум мяча, отскакивающего от стены, его шаги наверху, которые я слышу пока готовлю, шорох учебников и тетрадей, когда он занимается.

Я знаю, что могу попросить о помощи, и я прошу. Но Ронда и так очень многим нам помогает, я не хочу давить на нее просто ради того, чтобы… Чтобы что? Подцепить мужика? Пойти в салон и сделать себе педикюр? Сейчас все это кажется таким пустым и бессмысленным. К тому же я не настолько себе доверяю, чтобы оставить Ноа, только если это не вопрос жизни и смерти. Именно поэтому я отвожу его в школу, хоть он и думает, что я его позорю.

Я чувствую знакомый укол грусти в груди. Она, словно облако в моей голове, заслоняет все вокруг, от чего слабо верится, что я когда‐либо увижу солнце вновь. Я глубоко вздыхаю и стараюсь думать о трех приятных аспектах моей жизни. Я думаю о Ноа, моей работе и надежной машине.

Вздохнув еще раз, я впопыхах доедаю свой ланч и отгоняю ненужные мысли.

Глава 3
Митч

– Пятнадцать игр? – рычу я, поднимаясь со стула. Я в офисе нашего главного менеджера Тома Паркера. Мой взгляд быстро проходится по остальным в кабинете. Рядом со мной стоят мой агент (как там его), Том Паркер (еще бы), тренер Янг (который просто в бешенстве) и еще какой‐то мужчина постарше, которого я впервые вижу.

Я отворачиваюсь от группы мужчин, уставившихся на меня, и запускаю пальцы в волосы, перебирая пряди. Я подсчитываю в голове: пятнадцать игр, поделить на три-четыре игры в неделю… это примерно пять недель без хоккея. Пять недель – это слишком много свободного времени.

– Из‐за пустяковой мигрени? Я знал, что Илья – тот еще нытик.

Пять дней назад я врезал ему с большим удовольствием, а сейчас меня отстраняют? Бред какой‐то.

Том опирается на край стола, сохраняя спокойствие. Он скрестил свои длинные ноги, из‐за чего его брюки немного задрались и можно увидеть носки «Ди Си Иглз», выглядывающие из ботинок.

– Митч, ты отправил его в больницу с серьезным сотрясением. И ты уже не в первый раз нарушаешь. Отсюда и длительный срок, – раздается голос тренера Янга. Он сидит рядом со мной. По его тону я могу сказать, что он зол. Конечно, тренер зол и на меня, но, скорее всего, и на решение НХЛ тоже.

Но больше все‐таки на меня.

Я вдыхаю, пытаясь успокоиться, но вскоре с рыком выдыхаю.

– Еще и штраф? Разве отстранения недостаточно?

– По сравнению с другими ты еще легко отделался, – добавляет наш генеральный менеджер Том. Этим у него плохо выходит меня успокоить. – Но вообще‐то это еще не все.

Незнакомец делает шаг в мою сторону. Он немного старше всех остальных, на вид ему лет пятьдесят. В волосах у него седина, одет он официально, на нем синие брюки и белоснежная рубашка.

Его янтарно‐карие глаза встречаются с моими. Из‐за его напористого взгляда я вспоминаю один случай из детства. Мне было где‐то шесть или семь лет. Это были те времена, когда мой отец еще не накуривался и действительно вел себя, как отец. Тот день, когда он отвел меня в цирк – это одно из немногих приятных воспоминаний…. Я сразу был очарован укротителем тигров. Я внимательно наблюдал за его спокойными движениями, когда он обходил вокруг дикого зверя. Укротитель плавно и уверенно двигался, несмотря на то, что тигр облизывался, – мужчина следил за его движениями. А затем тигр выполнил трюк, которому его обучили. Он без страха прыгнул через охваченный пламенем обруч.

Этот загадочный незнакомец выглядит, как укротитель. Это значит, что я – тигр?

Том продолжает.

– Как вы уже знаете, спустя неделю после… инцидента… в организации «Иглз» состоялось собрание. В соответствии с правилами Национальной хоккейной лиги, учитывая, что это повторное нарушение, мы решили, что будет полезно… – Он делает паузу. – Для тебя и для команды, – он прочищает горло, неловко двигаясь на своем месте, – встретиться с психологом нашей команды. – Жестом он показывает на пожилого джентльмена передо мной. Очевидно, он и есть этот психолог.

Доктор протягивает мне руку. Из‐за контраста с темной кожей его седина отдает серебром.

– Здравствуйте, Митч. Я доктор Кертис. Я рад нашему сотрудничеству.

Я молча пялюсь на его протянутую руку. Они держат меня за ребенка. Им что, мало штрафа и отстранения?

– Это была просто дурацкая драка, – напряженно говорю я, игнорируя мозгоправа и поворачиваясь к менеджеру. – Мы же хоккеисты. Это вам не балет.

– Вообще‐то, я слышал, что в балете все достаточно жестко, – находит ответ доктор. Я вновь смотрю на него и замечаю, что уголки его губ слегка приподняты.

Я не смеюсь над его шуткой. Вместо этого, я смеряю его взглядом, который может значить лишь одно: почему мы все еще разговариваем? Все же, это хорошо, что у него есть чувство юмора. Особенно если мне придется работать с ним. Наверное. Опомнившись, я вновь перевожу взгляд на Тома, стараясь стереть с лица проблески шутки.

Он скалится мне в ответ.

– Это не обсуждается, Митч. В этой организации безопасность и справедливое отношение друг к другу имеет приоритет. Тебе нужно оттачивать свой разум так же, как и тело. Считай, что терапия – это тренажерный зал для твоего мозга.

Я еле сдерживаюсь, чтобы не закатить глаза, но не пытаюсь с ним спорить. Если мне придется просидеть просто так пятнадцать игр, мне все равно больше нечем будет заняться.

Мой агент покашливает. Я уже успел о нем забыть. Признаться честно, я даже имени его не помню. Помню только, что имя у него собачье. Типа Даг или Бадди. Он смотрит на меня и широко искусственно улыбается. Он никогда не выглядит искренним. Может потому, что его взгляд холодный, как лед.

Том кивает в его сторону.

– Ах да, у Макса тоже есть пара идей.

Его зовут Макс. Точно.