Джим помахал ободранным листком, пропустил его между пальцами – большим и указательным.

– Я больше скажу, – продолжал он, – дом, где мы жили, был вечно полон злобы. Злоба витала в воздухе, подавленная лютая злоба – на хозяина, на управляющего, на лавочника, когда он кредит закрывал. От злобы этой нам самим тошно было, а куда денешься!

– Ты давай выруливай поскорее, – поторопил его Мак. – А то не пойму, к чему ты клонишь. Может, объяснишь все-таки.

Вскочив с места, Джим стеганул себя по руке ободранным кленовым листком.

– Сейчас объясню суть. В камере со мной сидели люди, выросшие в обстановке вроде как у меня, а у некоторых и того хуже. В них тоже чувствовалась злоба, но другого рода. Каждый из них не хозяина своего ненавидел или там мясника. Они ненавидели всю эту систему, из хозяев состоящую. Вот в чем разница, Мак. И безнадежности в них не было. Они не ярились, не кипятились, а работали, делали свое дело, но где-то в подкорке у них таилось убеждение, что они найдут способ выбраться из этой ненавистной им системы. В людях этих, хочешь – верь, хочешь – нет, даже спокойствие какое-то чувствовалось.

– Ты, кажется, меня агитировать вздумал? – саркастически усмехнулся Мак.

– Нет, просто объяснить тебе пытаюсь. Я никогда не знал, что такое надежда, что такое спокойствие, и мне этого ужас как не хватало. Может, я и больше знал о всяком там радикализме, о революционном движении, чем все эти люди, вместе взятые. И читал я больше, зато в них было то, к чему я так стремлюсь. А достигли они этого, потому что дело делали, работали!

– Ну вот, ты поработал, письма перепечатал. Так что, лучше тебе теперь? – с едкой иронией осведомился Мак.

Джим вновь опустился на скамейку.

– Я этим с удовольствием занимался, Мак, – мягко ответил он. – Не знаю уж почему, но это так. Мне казалось, что я хорошее дело делаю. Что-то, в чем смысл есть. Раньше все, что я ни делал, мне бессмысленным представлялось – так, круговерть какая-то бестолковая. Думаю, меня не особо возмущало, что кто-то руки греет на всей этой бессмыслице, но очень уж обидно было себя крысой в крысоловке ощущать!

Мак вытянул ноги, а руки засунул в карманы.

– Ну, если от работы тебе так хорошо делается, – произнес он, – то впереди у тебя счастливое время. Если научишься готовить восковки и управляться с мимеографом, то я, похоже, смогу гарантировать тебе по двадцать часов счастья в день и, заметь, совершенно бесплатно.

Сказано это было вполне добродушно.

– Ты, Мак, важная шишка в организации, правда же? – спросил Джим.

– Я? Да нет, я говорю то или это, но никто не обязан слушаться. Никаких приказов отдавать я не могу. Исполнению подлежат только те приказы, за которые проголосовали.

– Но все равно же к тебе прислушиваются, Мак. Чего мне на самом деле хочется, так это работать на местах, с людьми. Быть в гуще борьбы!

Мак усмехнулся.

– Пострадать хочешь, да? Вот уж не знаю, единственное, что мне известно, это что комитету до зарезу требуется хороший печатник. Придется тебе на время притушить в себе романтические порывы, отставить представления вроде «благородные рыцари партии бьются в кровь с чудовищем капитализма»!

Внезапно он переменил тон и словно в атаку бросился:

– Работа и там и там, понятно? На местах работать трудно и опасно, но не думай, что работа внутри организации – это сахар! Никогда не знаешь, в какой вечер вдруг шайка ребят из Американского легиона^[5] нагрянет – ребят, накачанных виски и мелодиями полковых маршей. Ввалятся они и зададут тебе перцу. Я прошел, знаю, что говорю, уж поверь. Ветераны – это тебе не парни, которых призвали, чтобы они по полгода в тренировочном лагере в мешок с опилками штыком тыкали! Солдаты в окопах – те в основном дело другое, но для подстрекательства, поджогов и патриотических драк с кастетом в кулаке нет ничего лучше шайки из двадцати головорезов, солдат-ветеранов, ведущих занятия в тренировочном лагере. Да разве не смогут они родину защитить против безоружных, если их целых двадцать, да еще если вечерком они виски достать сумели! И все нашивки их за ранения достались им только потому, что пьяны были так, что не смогли до ближайшего профилактория доползти!

Джим хохотнул.

– Видать, не шибко любишь ты солдат, Мак!

– Почетных ветеранов не люблю. Я был во Франции. Там солдаты другие были – честные, порядочные, добродушные, туповатые, как скотина. Война им не нравилась, но они послушно делали, что требуется.

Он перевел дух, и Джим заметил, как по лицу его пробежала смущенная ухмылка.

– Что-то я распалился малость, да, Джим? Могу объяснить почему. В один прекрасный вечер десять таких бравых молодцов меня здорово побили. А после, когда я без сознания уже был, еще и плясали на мне и правую руку мне сломали. А вдобавок дом материнский подожгли. Мать меня во двор сумела вытащить.

– Из-за чего это все? – спросил Джим. – Что ты такого сделал?

В голос Мака опять вернулись саркастические нотки.

– Что сделал? Ну как же! Основы подрывал! Свергал правительство! Я речь сказал, в которой было, что голодают, мол, некоторые. – Он встал. – Давай-ка возвращаться, Джим. Они уж там, поди, помыли тарелки. Не хотел я кипятиться, только рука искалеченная порою свербит, вот на стенку и лезешь от злости.

Они медленно пошли назад, люди на скамейках поджимали ноги при виде проходящих.

– Если ты, Мак, замолвишь словечко, с тем чтоб я работой на местах занялся, то я рад буду.

– Ладно. Но лучше бы ты освоил изготовление восковок и к мимеографу приспособился. Ты хороший парень, я рад, что с нами будешь.

Глава 3

Сидя под режущей глаза лампочкой, Джим печатал документы. Время от времени он останавливался, обратив лицо к двери. Кроме хрипловатого бульканья кастрюли в кухне, в доме было тихо. Доносившиеся издалека мягким гулом звон трамваев, шарканье ног прохожих на тротуаре перед домом делали тишину внутри еще полнее. Он взглянул на висевший на гвозде будильник, потом встал, пошел в кухню, помешал в кастрюле и прикрутил газ, превратив пламя всех горелок в крохотные голубые шарики.

Возвращаясь к машинке, он услышал торопливые шаги по гравийной дорожке. Дик ворвался в комнату.

– Мак еще не пришел?

– Нет, не пришел, – ответил Джим, – и Джоя тоже нет. Много собрал сегодня?

– Двадцать долларов, – сказал Дик.

– Господи, ну ты даешь, парень! И как это тебе удается, не знаю! На эти деньги мы месяц питаться сможем, если Мак их на марки не заберет. Прорва какая-то марки эти…

– Слышишь? – вскричал Дик. – По-моему, это шаги Мака!

– Или Джоя.

– Нет, это не Джой.

Дверь распахнулась, и в проеме появился Мак.

– Привет, Джим. Привет, Дик. Собрал сегодня денег с поклонниц?

– Двадцать долларов.

– Молодец!

– Знаешь, Мак, Джой сегодня это таки сделал!

– Что сделал?

– Толкал речь на углу, нес свою бредятину, коп его схватил, так Джой его в плечо ножиком пырнул перочинным. Джоя забрали и шьют ему умышленное нападение. Сейчас он в камере сидит и вопит как резаный, что все они суки.

– То-то утром мне показалось, что состояние у него похуже, чем обычно. Теперь слушай меня, Дик, утром мне уехать придется, так что действовать надо сегодня. Беги к автомату и позвони Джорджу Кемпу. Номер – Оттман сорок два одиннадцать, сообщишь ему все и объяснишь, что Джой не в себе. Пусть он подскочит туда, если сможет, и скажет, что он адвокат Джоя. За Джоем много чего числится, если они ему это припомнят – штук шесть подстрекательств к бунту, не то двадцать, не то тридцать задержаний за бродяжничество, а вдобавок чуть ли не с дюжину случаев сопротивления полиции и актов непредумышленной агрессии. Он по полной получит, если Джордж не вмешается. Попроси Джорджа попытаться выдать его за пьяного. – Мак помолчал. – Господи боже, только бы бедняге на психиатрическую экспертизу не попасть! Ведь запрут его тогда на веки вечные! И вели Джорджу попробовать уговорить Джоя язык придержать. А когда сделаешь это, Дик, побегай пособирай денег на поручительство – может, получится.

– А можно я поем сперва? – спросил Дик.

– Нет, черт возьми. Сначала Джорджа туда направь. Да еще – дай мне десять из двадцати долларов. Мы с Джимом завтра в Торгас-Вэлли едем. Позвонишь Джорджу, вернешься и поешь. А потом обежишь сочувствующих – на поручительство соберешь. Бог даст, Джордж выбьет предписание и организует поручительство сегодня же.

– Идет.

И Дик быстрым шагом удалился.

Мак повернулся к Джиму:

– Думаю, придется им все-таки его навсегда изолировать. Дело слишком уж далеко зашло. Впервые он за нож-то схватился.

Джим указал на пачку готовых документов-обращений на столе:

– Вот, Мак, эти сделал. Еще три осталось, и точка. А куда, ты сказал, мы едем?

– В Торгас-Вэлли. Там огромные, на тыщи акров тянутся, яблоневые сады. Яблоки созрели, снимать пора. И тыщи две кочующих сезонников там собралось. Ну а Союз садоводов объявил, что урезает оплату сборщикам. Те злы будут как черти. Если мы сможем раскачать их на большой шум, реально ему потом дальше, на хлопковые плантации в Тандейле перекинуться. А это будет уже кое-что. Всколыхнет многих! – Он потянул носом воздух. – Как вкусно пахнет! Готово уже?

– Сейчас на тарелки положу, – сказал Джим.

Он внес две глубокие тарелки, до половины наполненные густым варевом с кусочками мяса, картошки, моркови, бледными ломтиками репы и дымящимися цельными луковицами.

Поставив свою тарелку на стол, Мак попробовал еду.

– Черт, ей остыть требуется! Дело вот в чем, Джим: я всегда считал, что негоже посылать зеленых новичков в неспокойные районы. Слишком много ошибок наделают. Можно сколько угодно изучать тактику – если и поможет, то не очень. Но я запомнил, о чем ты просил тогда в парке и что говорил в вечер первого нашего знакомства, поэтому, когда получил это задание – очень выигрышное, то поинтересовался, можно ли прихватить тебя в качестве дублера, что ли. В такого рода вылазках я-то дока, знаешь ли. Я обучу тебя, а ты потом новичков обучать сможешь. Ведь вот собак охотничьих как натаскивают? Пускают в одной своре со старыми, опытными. Ясно? Учиться-то лучше на практике, чем читая всякое разное. Бывал в Торгас-Вэлли, а, Джим?

Джим подул на горячий ломтик картофеля.

– Я даже где это, понятия не имею. Мне из города-то выезжать раза четыре за всю жизнь довелось. Спасибо, что берешь меня с собой, Мак.

Небольшие серые глаза Джима так и сияли от восторга.

– Да ты, может, с кулаками на меня кидаться станешь, прежде чем мы успеем улепетнуть оттуда в случае заварушки. Ведь не на пикник едем. Как я слыхал, Союз садоводов – организация серьезная и очень даже монолитная.

Джим оставил попытки справиться с горячим, как огонь, блюдом.

– Так как же мы действовать будем, Мак? С чего начнем?

Окинув парня взглядом и заметив, как тот взволнован, Мак рассмеялся.

– Да не знаю я, Джим! В этом-то и беда всякого книжного знания. Работать приходится с тем, что есть, и всякий раз по-разному. И тут никакая в мире тактика не поможет. Даже двух одинаковых случаев не бывает.

Мак помолчал немного, налегая на еду, а когда тарелка опустела, вздохнул, выпустив изо рта облачко пара.

– Там у тебя на добавку хватит? А то я не наелся.

Пройдя в кухню, Джим наполнил ему тарелку новой порцией.