Это написано, но, очевидно, не всерьез, а для того, чтобы опробовать перо, я полагаю. А сегодня уже 30 апреля [пятница], последний день дождливого ветреного месяца, если не считать внезапной летней жары на Пасху, когда мы открыли все двери и впустили тепло внутрь; солнце, я полагаю, светит всегда, но часто за облаками. Я ничего не рассказала об Юэрн-Минстере. А мне теперь интересно, что я запомнила. Крэнборн-Чейз³⁵³: низкорослые вековые деревья, редкие, не сгруппированные дополнительными посадками; анемоны, синие колокольчики, фиалки – все бледные, разрозненные, блеклые, безжизненные, ибо солнца почти нет. Затем долина Блэкмор: огромный воздушный купол над распростертыми внизу полями; солнце то светит, то исчезает; короткие проливные дожди, словно струящаяся с неба вуаль; возвышающиеся холмы, очень сильно изрезанные (если так можно сказать) выступами, так что они кажутся ребристыми и шершавыми; потом надпись в церкви «искал покой и нашел его» и вопрос «кто же писал такие высокопарные эпитафии?»; удивительная чистота деревни Юэрн, ее счастье и благополучие заставляли меня задавать вопросы, вместо того чтобы отпускать колкости, как нам того хотелось. Но это нормально, так и должно быть; потом чай со сливками, а еще я помню горячие ванны; мое новое кожаное пальто; Шафтсбери³⁵⁴, такой низкий и куда менее величественный, чем я себе представляла; поездку в Борнмут, и собаку, и даму за скалой, и вид на Свонедж³⁵⁵, и возвращение домой.

А потом наступил кошмар: Нелли решила уйти; я была тверда и в то же время опустошена. Во вторник она остановила меня на лестнице и сказала: «Мэм, пожалуйста, позвольте извиниться?». В этот раз мы были настолько решительны и убеждены в ее намерениях, что я написала целых 6 писем. Однако, поварихи не явились, а я так погрузилась в «вопрос прислуги», что была ужасно рада, когда Нелли решила остаться. Отныне я клянусь больше никогда и ни за что ей не верить. «Я слишком люблю вас, чтобы быть счастливой с кем-то еще», – сказала она. Это, пожалуй, лучший комплимент, который я когда-либо получала. Но мысли мои беспорядочны. Все дело в одежде. Кстати, вот что унизительно для меня – идти по Риджент-стрит, Бонд-стрит и т.д. и быть одетой явно хуже, чем другие люди.

Вчера я закончила первую часть романа «На маяк», а сегодня начала вторую. Пока не могу разобраться – это самый трудный и абстрактный кусок, – мне надо показать пустой дом, отсутствие персонажей, течение времени, все обезличенное и невыразительное, не за что зацепиться; что ж, я с наскока написала две страницы. Глупость это или гениальность? Почему я так легко управляюсь со словами и чувствую себя способной делать все что хочется? Понемногу перечитывая текст, я чувствую в нем одухотворенность, правда, хочется его сократить, но немного. Сравниваю свою нынешнюю лихую скорость с мучительно долгими и тяжелыми сражениями, которые я вела с «Миссис Дэллоуэй» (кроме концовки). И это не выдумка, а самый что ни на есть факт. К тому же я обрела некоторую славу. Мы много времени тратим на обсуждение «Nation». Вернулся Мейнард, одетый в легкое пальто; он говорит, что собирается баллотироваться на должность провоста³⁵⁶ Кингс-колледжа. Мы отвечаем, что Лидия одобрит. Он называет это средним возрастом и респектабельностью. Я испытываю к нему некоторую симпатию. «Из-за его седины», – поясняю я Клайву. Клайв вернулся; Несса уезжает³⁵⁷, а я беспокоюсь о своей одежде и о том, как Роджер вчера вечером расстроил меня, сказав, что Несса за спиной обсуждает недостатки моего характера. Затем (в доме Ральфа с его новой пассией³⁵⁸) Инес³⁵⁹, весьма похожая на Вивьен [Элиот], встречается со мной взглядом, у нее зеленоватые глаза и очки в розовой оправе, и говорит: «Мне надо сказать вам две вещи», – а потом сообщает, что восхищается мной. Проглотив это (с сомнением), я слышу: «У вас когда-нибудь был роман с Оливером?». Смысл таков: она невзлюбила меня из-за ревности. Я отрицала, что когда-либо целовалась с ним, да и сам он никогда не смотрел в мою сторону. Она не верит. И это длится уже много лет – странная сцена, срежиссированная Оливером*, и вот наконец-то она осмелилась спросить. Я призвала на помощь Л. и, кажется, убедила ее.

* Оливер отрицал, что приложил к этому руку, и назвал все выдумкой с ее стороны, предлогом для интимной беседы со мной. «Таких женщин очень много», – сказала Роза Маколей, сидя в своем кресле, изящная и тощая, словно мумифицированная кошка (это написано 12 августа).

5 мая, среда.

Было бы интересно вести подробный отчет о Забастовке³⁶⁰. Сейчас, например, без четверти два; бурый туман; никто ничего не строит; моросит дождь. Первым делом с утра мы подходим к окну и наблюдаем за движением на Саутгемптон-роу³⁶¹. Оно безостановочно. Все на велосипедах; машины набиты людьми до отказа. Автобусов нет. Ни плакатов, ни газет. Мужчины работают на дороге; вода, газ и электричество разрешены, но в 11 часов отключили свет. Я сидела в типографии, вглядываясь в бурый туман, пока Л. писал статью для «Daily Herald³⁶²». Из «British Gazette³⁶³» на велосипеде приехал весьма революционный на вид молодой человек. Л. собирался дать им комментарий. Все было по-военному и держалось в строжайшей тайне. Потом вошел Клайв – дверь оказалась не заперта. Он предлагает себя в помощь правительству. Мейнард взволнован и хочет, чтобы издательство «Hogarth Press» выпустило листовку «Nation»³⁶⁴. Все это утомительно, уныло и очень напоминает ожидание поезда на платформе. Ходят слухи, что в час отключат газ, – вранье, разумеется. Не знаешь, что делать. Да и погода сегодня соответствующая: туман, дождь, холод. Голос, довольно заурядный и официальный, хотя никакого другого нет, желает нам доброго утра в 10 часов. Это голос Британии, на которой мы не может ответить. Голос банален и сообщает нам лишь о том, что принц Уэльский³⁶⁵ возвращается [из Франции] и что происходящее на улицах Лондона беспрецедентно.

6 мая, четверг.

(Любопытная особенность Забастовки в том, что трудно помнить день недели.) Все без изменений, но мы по какой-то причине, из-за погоды или по привычке, веселее обычного, меньше обращаем внимание на ситуацию и периодически думаем о других вещах. Такси сегодня не работает. Продаются различные газеты-листовки³⁶⁶. Никто ничему не верит. Клайв ужинает в Мэйфэйре³⁶⁷, и все поддерживают бастующих; я иду к Харрисону [дантисту], и он кричит мне: «Это красная тряпка³⁶⁸ против британского флага, миссис Вулф!» – а потом рассказывает, как Томас³⁶⁹ получил £100 000. Фрэнки ужинает в ресторане и говорит, что у всех проправительственное настроение. Приходит Боб [Тревельян] и рассказывает, что Черчилль³⁷⁰ за мир, но Болдуин³⁷¹ и с места не сдвинется. Клайв утверждает, что Черчилль выступает за бомбы со слезоточивым газом, борьбу не на жизнь, а на смерть, и что именно он стоит за всем в происходящем. Так мы и живем, запертые в своих клетках. Я замечаю, как часто наши разговоры заканчиваются словами «ну, я не знаю». По словам Л., это подвешенное состояние ума вызвано отсутствием газет. Похоже, обе стороны в тупике и ситуация может оставаться такой неделями. О чем сейчас все молятся, так это о чуде, о Короле, божестве или каком-нибудь беспристрастном человеке, который скажет «миритесь и не деритесь», чего мы все, собственно, и хотим.

Только что вернулась с прогулки по Стрэнду [центральная улица Лондона]. Разумеется, всюду грузовики, полные пожилых мужчин и девушек, которые едут стоя как пассажиры в старых вагонах третьего класса. Дети копошатся. Они собирают куски старой деревянной брусчатки. Кажется, что жизнь кипит и все заняты делом. Магазины открыты, но пусты. Над всем царит какая-то странная бледная неестественная атмосфера – большая активность, но никакой нормальной жизни. Думаю, со временем мы станем более независимыми и стойкими. Я участвую в покупке платья вместе с Тодд и в ужасе вздрагиваю при мысли о непомерной задаче, которую я на себя взвалила, – пойти к рекомендованной портнихе, но не одной, а с той самой Тодд, из-за чего у меня в жилах стынет кровь. Хотя, возможно, это подстегивает меня сильнее, чем Забастовка. Это (положение дел) немного похоже на ранее утро, когда ты не спал всю ночь. Дела сегодня лучше. Мы продали несколько книг. Боб встал в пять утра, чтобы избежать толпы, и ехал на велосипеде от холма Лейт-Хилл. Час спустя он проколол шину, встретил своего портного, который помог ему с починкой, продолжил путь, чуть не погиб в толпе на подъезде к Лондону и с тех пор бродит по городу, из Челси в Блумсбери, собирая сплетни и бессвязно бормоча об эссе Дезмонда и собственной поэзии. У него в заначке есть еще два произведения, которые «должны быть опубликованы». Он ненасытен и похож на обезьяну, но обладает каким-то грубоватым сельским шармом и напоминает собаку, которую дразнят. Он жаловался на то, как его дразнил Логан. Клайв заходит обсудить сводки – да, больше всего это похоже на дом, в котором кто-то смертельно болен; друзья проведывают; ждешь новостей от врача. Приходил поэт Кеннелл³⁷², худощавый парень, нервный, заунывный, довольно симпатичный; он ищет работу и решил податься к Вулфам, которые, полагаю, считаются авторитетами в данном вопросе. Мы посоветовали обратиться к Дезмонду. Через час он ушел… Тут меня прервал Клайв. Он ходил с Мэри по магазинам Вест-Энда [западная часть центра Лондона]. Ему нечего было рассказать об этом. В семь часов они с Л. включили радио, но ничего особенного не услышали. Рассказ о ситуации на улицах, о том, как люди «добираются на работу» – стандартная фраза; о том, что завтра будет холодно и ветрено (сегодня промозгло) и что в Палате общин идут жаркие дебаты…

Среди толпы людей на Кингсуэй³⁷³ были старик Притчард³⁷⁴, беззубый, с возрастом отощавший, доброжелательный, потрепавший Л. по плечу и сказавший, что «готовился пристрелить его», а также старая мисс Притчард, столь же хрупкая, розовощекая, потрепанная.

– Как долго это продлится, миссис Вулф?

– Недели четыре.

– О боже!

И они пошли дальше, через мост в Кеннингтон³⁷⁵, я полагаю; потом был старый потрепанный клерк, которому предстояло пройти пешком еще 5 миль. Мисс Талбот шла несколько часов, миссис Браун – два часа³⁷⁶. Но все они приходят и суетятся как обычно. Притчард не берет денег с бедняков, как мне кажется, и называет себя тори³⁷⁷.

Еще мы боремся за то, чтобы выгуливать собак на площади. Нам говорят, что нельзя, а в теннис играть можно. Л. готов воевать и выводит пекинеса на площадь. Мы не получаем новостей из-за границы, и отправить туда ничего не можем. Посылок нет. Молоко, овощи и т.д. подорожали на несколько пенсов. Карин купила четыре огромных куска мяса.

Сейчас прохладный светлый вечер; очень тихо, только мелодия шарманки вдалеке. Кирпичи как лежали у стройки, так и лежат. Виола Три³⁷⁸ собирается помочь нам сколотить состояние. Она ужинала здесь в понедельник вечером, накануне забастовки.

7 мая, пятница.