Эдвард стоял возле окна. Сегодня он забыл про дресс-код: на нем была белоснежная футболка без рисунков и логотипов и узкие джинсы, модно порванные на коленях. Я отвела взгляд: стоит посмотреть на этого дракона, и в голову лезут совершенно невозможные мысли. Например, о том, как бы снять эту майку и дотронуться до его груди, провести по плечам – осторожно, самыми кончиками пальцев.

– Это было великолепно, – серьезно оценил Эдвард. Он, похоже, прекрасно понимал, как его вид действует на окружающих, и искренне наслаждался этим. Из динамиков аудиосистемы неслась соната Альтини – фортепиано звучало, словно бойкий ручеек, прыгающий по камням, и обстановка в переговорной была далека от официальной. Почти свидание.

– Подсматривали? – с легкой укоризной сказала я. По красиво очерченным губам Эдварда скользнула улыбка.

– Я думал, она разорвет вас, когда вы заговорили о гименопластике.

Он был прав: в тот момент я в прямом смысле слова играла с огнем. С заносчивой и обидчивой Амели действительно сталось бы полыхнуть. Какой-то человечишко, «быдло внизу», не имеет права говорить ей подобные вещи. Даже намекать.

– Я просто делаю свою работу, – ответила я. – В шоу будет интрига, но не в вопросе девственности участниц.

Эдвард понимающе кивнул. Это было отголоском старой традиции, когда право первых ночей всегда принадлежало только драконам. Что ж, со временем они решили, что от этого права больше мороки, чем удовольствия и практического толка.

– Впрочем, это не то, о чем я хотел поговорить, – теперь в голосе Эдварда звучали такие нотки, что хотелось вытянуться во фрунт и внимать, слепо глядя в никуда. Эдвард подошел ко мне и, встав за креслом, неожиданно опустил тяжелую горячую руку на мое плечо.

Я хотела этого прикосновения. Хотела, чтобы Эдвард дотронулся до меня. Но сейчас мне стало жутко чуть ли не до колик. Прикосновение было жутким. Давящим. В нем было лишь тяжелое гудение стены огня.

– Я хотел поговорить о вашем вчерашнем полете с Максом, – продолжал Эдвард. – Вы производите впечатление очень умной женщины, фрин Инга. Скажу честно: я в хорошем смысле поражен вами. Оставайтесь такой же умной. Останетесь?

Что я могла ответить?

Я кивнула.

– Дело в том, что мой брат во многом не такой, как все драконы, – продолжал Эдвард. Поддев ногой одно из кресел, он выкатил его и сел рядом. На мгновение запах его одеколона стал резким, словно кто-то перевел до упора невидимый рычажок насыщенности. – Макс очень добрый и во многом наивный. Настолько, что верит: все люди изначально хорошие. Вы представляете такое в драконьей семье?

– Смутно, – призналась я. Сейчас следовало говорить спокойно и уверенно. В конце концов, моей вины ни в чем не было.

– И я смутно, – вздохнул Эдвард. – Но вот таков наш Макс. И если вы, фрин Инга, вдруг надумаете разбить ему сердце, то я разобью вам голову. Выброшу из окна.

Это было сказано настолько серьезно, что не оставляло простора для толкований. Эдвард не шутил, он просто говорил о том, что будет. Подведет меня к открытому панорамному окну и толкнет вниз.

– Если я скажу, что не собираюсь крутить роман с вашим братом, то вы мне не поверите, – устало вздохнула я.

Эдвард усмехнулся. Над его головой снова вспыхнули искры, и я удивилась: нервничает? С чего бы сейчас?

– Разумеется, – ответил он. – Я видел, как вы вчера летали. Это всегда производит впечатление.

– Верно, – откликнулась я. – Меня тоже впечатлило. Но я боюсь высоты.

Эдвард пристально посмотрел на меня, словно хотел понять, действительно ли я дура или просто прикидываюсь.

– И я не имею привычки смешивать работу и личную жизнь, – напористо продолжала я. Сейчас надо был как можно уверенней гнуть свою линию, не давая Эдварду опомниться и вставить хоть слово. Тем более, у меня в самом деле не было никаких видов на Макса. Он хороший, даже в моем вкусе – но я всегда прекрасно понимала, где именно мое место. Должно быть, поэтому и жива до сих пор. – Ваш брат замечательный человек. Но любое общение с ним никогда не выйдет за определенные рамки. Это только работа, которую я хочу успешно завершить. Не больше. Можете не сомневаться.

Некоторое время Эдвард молчал, словно прикидывал, могу ли я нагло врать ему в лицо. Музыка иссякла, и в переговорной воцарилась хмурая давящая атмосфера. Так бывает перед грозой, когда мир затихает и неподвижно ждет, когда разразится буря.

Но на этот раз гроза прошла стороной. Эдвард провел под носом кончиком пальца, стирая выступившие капли пота, и сказал:

– Он вернулся вчера сам не свой. Ничего, конечно, не сказал, но я вижу, когда он взволнован.

– Только работа, – твердо сказала я. – Между нами может быть только работа.

На столе лежала стопка рекламок, запаянная в прозрачный тонкий пластик: мужчина обнимал девицу в свадебном платье на фоне синего вечернего неба и «Финниган Тауэр». Я мотнула головой в сторону стопки и добавила:

– Это все, что мне сейчас интересно, – не хватало еще, чтоб младший Финниган запал на меня, но этого я, конечно, не сказала вслух. – Можете быть спокойны. Я умею переводить любовь в дружбу, а дружбу в приятельство.

– Я узнал о вас все, – признался Эдвард, – но вы все-таки меня поразили. Разумеется, в хорошем смысле. Как ни крути, вы человеческая женщина, к которой проявил внимание дракон. Не устоять.

Это верно, не устоять – но только если бы на месте Макса оказался бы его старший брат.

– На работе у меня нет ни мужчин, ни драконов, – призналась я. – Только работа.

Эдвард вновь оценивающе посмотрел на меня, и в его взгляде появился отблеск какой-то далекой идеи, которая пришла ему в голову.

– Что ж, – произнес он и ослепительно улыбнулся. – Так будет интереснее.

***

Милли приехала ровно в одиннадцать утра – если Амели добиралась к нам в дерзко-алом кабриолете с открытым верхом, то Милли привез самый заурядный седан с шашечками такси. Похоже, девушка не водила сама. Я мельком видела ее, когда договаривалась с Дварксоном, и тогда Милли мне понравилась. Пожалуй, она была бы прекрасным вариантом для Макса: тихая, спокойная, всем сердцем стремится любить и быть любимой. Если Амели привлекали модные тряпки, блестящие цацки и красавцы с большими членами, то Милли интересовалась в первую очередь книгами и крупными выставочными залами. Я знала, что она учится на искусствоведа в Первом Гуманитарном Университете, и прекрасно понимала, что Эдвард никогда не сделает счастливой эту девушку в стильном деловом костюмчике и круглых очках.

Про гименопластику тем более не стоило упоминать. Милли была невинна. Флер этой нетронутости окружал ее, словно облако дорогих духов.

– Добрый день, – улыбнулась она, протягивая мне маленькую руку. Ногтищ, которые так холила и лелеяла Амели, тут в помине не было: скромный маникюр, который не мешает держать кисти и палитры. – Меня зовут Милли Дварксон, я приехала познакомиться.

– Добрый день, фрин Милли, – сейчас, глядя на Милли, мне хотелось улыбаться совершенно искренне, а не потому, что это положено делать, когда общаешься с дочерью одного из самых влиятельных людей в стране. – Меня зовут Инга Шуман, я организатор проекта.

Вопреки ожиданиям, рукопожатие Милли оказалось вполне крепким и решительным. Девушка знала себе цену – именно себе, а не отцовским деньгам. Это мне тоже нравилось. Люблю тех, кто не склонен плыть по течению жизни, даже если от этого течения одни удовольствия и выгоды. Человек на то и человек, чтоб всегда идти своей дорогой.

– Я вас видела, вы к нам приезжали, – сказала она. – Очень приятно познакомиться, фрин Инга, – и тут же без всякого перехода спросила: – Будет страшно?

В тумбе моего стола, как и во всех рабочих столах, был маленький бар. Пусть пока всего одиннадцать утра, его уже можно открыть. Я вынула две крошечные бутылки севрского красного и протянула одну Милли – девушка и бровью не повела, молча скрутила крышечку и сказала:

– Вижу, что будет.

– Не хочу вас обманывать, – вздохнула я. Запах вина мазнул по ноздрям, это был запах воспоминаний. – Десять дракониц, которые ненавидят вас, человеческих девушек, просто потому, что вы будете с ними в одном помещении. И все – и люди, и драконы – готовы рвать друг друга. Потому что на кону законный брак с Эдвардом Финниганом.

Милли покосилась куда-то в сторону тем самым взглядом, который появляется тогда, когда люди хотят узнать, есть ли в помещении прослушка.

– Помогите мне покинуть проект, фрин Инга, – негромко попросила Милли. – Я не хочу замуж за Финнигана.

Тут-то я и села. Хотя и так сидела. Все девушки испокон веков мечтают выйти замуж за принца – так вот он, самый настоящий принц. Красив, умен, богат – ну, хам и бабник, конечно, так кто из нас без греха? Сегодня в полдень по всем телеканалам и во всех социальных сетях объявят о проекте, а в пять минут первого возле телестудии уже будет толпа девиц, рвущихся в невесты дракона.

А Милли не хочет.

– У вас уже есть жених? Возлюбленный? – уточнила я, осушив свою бутылочку. Пожалуй, за такие вещи надо пить, не чокаясь. Папаша Дварксон открутит лихую башку этому парню и глазом не моргнет. Милли отрицательно мотнула головой. Заправила под рукав браслет с шармом-совой.

– Нет, конечно. Я просто не хочу, – и добавила шепотом, словно говорила невероятно кощунственную вещь: – Он мне не нравится.

Я вспомнила, как ткань белой футболки нежно охватывала сильное смуглое тело Эдварда, и едва не сказала, что Милли дура. Как такой мужчина может не нравиться?

С другой стороны, у девушек вроде Милли свои интересы и планы на жизнь. И мужчина, который будет вполне предсказуемо относиться к навязанной жене, вряд ли в них входит. Это не Макс – уж он-то стал бы вести себя иначе. И Милли получила бы ту любовь, заботу и нежность, о которой всегда мечтала. И ее семья была бы счастливой.

Но все получается так, как получается. К тому же, как там классик говорил – у каждого свой вкус, не угодить на всякий нрав.

– Это ведь династический брак, по большому счету, – сказала я. – Вы ведь понимаете, фрин Милли, что отец так или иначе выдал бы вас замуж за того, кого нужно именно ему, а не вам. Так пусть это будет молодой и красивый Эдвард Финниган, чем какой-нибудь старый и страшный денежный мешок.

Мы невольно улыбнулись, представив этот самый денежный мешок на коротеньких ножках, и тотчас же снова стали серьезными.

– Понимаю, – кивнула Милли. – Но я не овца, которую ведут на убой. И никогда этой овцой не стану, отцу тоже следует это понимать. Говорят, на шоу собираются кого-то сжигать в прямом эфире?

Разумеется, я не стала в этом признаваться.

– Есть такие слухи, – кивнула я, – но они останутся слухами. Никто из дракониц не захочет отправиться с проекта прямиком в тюрьму. Законы все знают.

И спасибо президенту Сальцхоффу, который их ввел и отстоял, изменив наш мир. Теперь можно жить спокойно, не опасаясь, что тебя испепелят просто ради забавы. Драконы, конечно, недовольны, но люди год от года становятся сильнее, и все это понимают.

– Вам ведь нужно шоу? – не сдавалась Милли. – Вот пусть и будет шоу. Пусть одна из дракониц меня сожжет – можно ведь смонтировать, чтоб все выглядело именно как сожжение.

Так, Милли, кажется, я поняла, что именно ты задумала.

– Решили сбежать от папы? – спросила я, задумчиво водя ручкой по зеленому листку бумаги для записей. Вскоре среди каракуль уже был мой номер телефона и слова «Позвоните в восемь вечера». Милли едва заметно прикрыла глаза: прочла, поняла, запомнила.

Умница девочка. У такого папаши – и такая умница.

– Нет, конечно, – ответила она и снова прикрыла глаза. «Да», – поняла я. – Просто хочу, чтоб он увидел, что со мной так нельзя.

– Вы ничего не сможете доказать, – я устало прикрыла глаза. Интересно, о чем думает Эдвард, слушая нашу беседу? Может, хочет лично спалить эту девчонку и разом избавиться от всех проблем. А может, он вообще не слушает, и тогда я напрасно рву листок бумаги, убедившись, что Милли все запомнила. – Только дискредитируете свою семью вместе с Финниганами. Этого вам никогда не простят. И я уверена, что отец заберет вас из университета и посадит под замок.