– Кто?!!!

– Ну, смертоносная мумия! Её Карлсон смастерил, чтобы напугать Филле и Рулле.

– Кого?!!!

– Ты что, Астрид Линдгрен не знаешь?

– Аст… Линд… кого?!!!

– Писательница! Которая Карлсона придумала!

Нет, про Карлсона Танька, конечно, слыхала. Точнее, смотрела по телевизору. Она вообще все сказки по мультфильмам знает. Ну и ещё, конечно, кино. Особенно её любимое – про овчарку по имени Мухтар.

– Книжки читать надо, – напомнила я Таньке.

Но Танька меня уже не слушала. Она увлечённо шелестела страницами, рассматривала картинки, потом буквально уткнулась в книжку носом. И – кто бы мог подумать, невиданное дело! – принялась вдруг читать, шевеля губами и водя по строчкам пальцем.

Чай давно остыл, а она всё читала, читала, читала.

Смотреть на читающую Таньку было непривычно и забавно. Она смешно морщила лоб, сводила брови, округляла глаза.

«Надо же, – подумала я, – что с человеком настоящее искусство делает!»

Правда, в Танькином случае даже настоящее искусство оказалось бессильно.

– Давай лучше играть!

Танька дошла до того места, где Карлсон, укравший все булочки, оставляет для фрекен Бок записку, и со вздохом изнеможения захлопнула книгу. Прочитать ещё хотя бы полстраницы было выше её сил.

Вот тут-то я и задала свой совершенно неуместный вопрос.

– Во что?

Вообще-то, от Таньки можно ждать чего угодно. В прошлый вторник, например, у нас в ванной было кораблекрушение.

– Бэмц! – сказала Танька и метким броском мыльницы потопила «Титаник». Точнее, бабушкину старую галошу, которая этот самый «Титаник» изображала.

Вместе с океанским лайнером на дно ванны отправилась папина коллекция старинных солдатиков, служивших на «Титанике» матросами. И мои пупсики, купившие билеты в каюты первого класса. В общем, не спасся никто.

А две недели назад мы выращивали сад из вишнёвых косточек. Вишня была из компота. Сад не вырос. Но Танька успела расковырять всю землю в наших цветочных горшках и погубила любимую мамину бегонию.

– Так во что же? – уточнила я, на всякий случай заслоняя собой герань на подоконнике.

– Вот в этого, – Танька ткнула пальцем в картинку на обложке, где Карлсон по локоть запустил пухлую руку в банку с вареньем, – толстого обжору.

– И кто у нас будет толстый обжора? – осторожно поинтересовалась я.

Знаю я эти Танькины замашки. Вечно я у неё то жаба из сказки про Дюймовочку (роль Дюймовочки достаётся, конечно, Таньке), то Баба-яга на костяной ноге. Костяную ногу у нас обычно изображает лыжная палка, крепко примотанная бинтом к моему боку. А избушку на курьих ножках – колченогий журнальный стол, накрытый цветастой маминой шалью.

– Обжора буду я! – неожиданно объявила Танька и похлопала себя по тощему, впалому животу.

Из этого я сделала вывод, что мне придётся быть Малышом, и с облегчением вздохнула. Тогда я ещё не подозревала, насколько далеко простираются Танькины коварные планы.

– Так! – сразу же принялась командовать Танька. – Надо сделать мне костюм!

И засуетилась, забегала по комнате, засовывая нос то в мой комод, то в тумбочку. Потом выскочила в коридор, обследовала все вешалки, собирая по дороге урожай вязаных шарфов и меховых шапок. В спальне она заглянула во все шкафы, вытряхнула содержимое папиной полки и принялась рыться в добытом богатстве, как заправский старьёвщик.

– Так! – алчно сверкнула глазами Танька. – Вот это подойдёт!

Папины старые треники доходили ей почти до макушки, их пришлось закатать в десять раз. И ещё три раза обвязать её поперёк папиным галстуком, чтобы штаны хоть как-то держались и не сваливались на пол с тощего Танькиного зада.

Для пропеллера разломали вентилятор. Ломали долго – крепкая оказалась конструкция. Потом ещё дольше пытались пришпандорить его к Танькиной костлявой спине.

– Что делать? – волновалась Танька. – Отвалится же!

Мы перепробовали всё: скотч, бельевые прищепки, канцелярский клей. В конце концов, просто примотали пропеллер к Таньке мохеровым шарфом – всё равно без мотора он крутиться не мог.

На кнопку пришлось извести весь красный пластилин – мы жирно размазали его по Танькиному животу поверх шарфа. Ноги она сунула в папины лыжные ботинки. На голову нахлобучила мамину лисью шапку.

– Карлсон был без шапки! – я всегда дорожила правдой жизни, да и за мамину шапку, оказавшуюся в Танькиных хищных руках, было немного страшновато.

– Это не шапка! – отрезала Танька. – Это парик!

И принялась вертеться перед зеркалом, гордо выпячивая вперёд живот с пластилиновой кнопкой.

– Я мужчина в полном расцвете сил!

По правде сказать, она больше походила на пугало, сооружённое выжившим из ума огородником.

– Теперь ты! – скомандовала Танька.

Я приготовилась было к такой же долгой и сложной метаморфозе. Но Танька лишь слегка взъерошила мне волосы. Даже разрешила остаться в своём платье.

– У нас Малыш будет девочка. Малышка, – хихикнула Танька и велела мне сделать глупое лицо, добавив, что такой балбеске, как я, это будет нетрудно.

Потом она прижала руку ко лбу, закатила глаза и со стоном: «Я самый больной человек в мире!» – рухнула на диван.

На диване стоял забытый поднос.

Чашки подпрыгнули, расплёскивая чай на покрывало. Сухари взлетели к потолку и рассыпались по полу ковром из хрустящих крошек.

– Пустяки! Дело житейское! – успокоил меня Карлсон голосом Таньки. – Сейчас мы немного пошалим!

С этими словами Карлсон-Танька развалился на подушках. Вентилятор под спиной ему явно мешал. Карлсон вертелся и ёрзал, рискуя остаться совсем без пропеллера.

– Ну, чего стоишь? – рявкнул он на меня.

– А чего делать-то, Тань?

– Карлсон, – деловито поправила меня Танька, – не забывай! Видишь, перед тобой самый тяжелобольной человек в мире!

Издав душераздирающий стон, она перекатилась со спины на бок и попыталась содрать со спины вентилятор.

– Все рёбра продавил! – возмутился Карлсон. – Лечи меня давай!

– Чем, Тань?

– Как?! – ахнула Танька. – Книжки читать надо! Там же написано: варенье, печенье всякое там… конфеты…

Варенье! Я выскочила из комнаты, лихорадочно вспоминая, где мама обычно хранит заготовки. Буфет… холодильник… балкон!

Я рванула балконную дверь (хотя мама вообще-то не разрешает), схватила первую попавшуюся банку…

– Это ж помидоры! – отчитал меня Карлсон, скрутив с банки крышку и сунув туда нос. – А я просила… просил…

– Ой! Извини, Тань, я сейчас…

Я кинулась за следующей банкой, но Карлсон остановил меня ленивым снисходительным жестом – ладно уж, мол, чего с вас, растяп, возьмёшь.

– Помидоры я тоже люблю. У твоей мамы хорошо получаются. Я бы и от огурцов не отказалась… отказался… не…

Карлсон запустил в банку руку, выудил бордовый, чуть треснутый с одного боку помидор и впился в него зубами. Сок брызнул на подушки, на стену, потёк по Танькиным пальцам, закапал на покрывало.

– Спокойствие, только спокойствие! – поспешно забормотал Карлсон, косясь на моё возмущённое лицо. – Тебе что, какие-то обои дороже лучшего друга?!

Обои были мои любимые. С маленькими цирковыми собачками и обезьянами. И ещё с клоунами и воздушными гимнастками, взлетающими к потолку на своих невесомых качелях. Мы клеили их вместе с папой.

– Будет у тебя своя детская, – радовался за меня папа. – Как дворец у настоящей принцессы.

А покрывало мама привезла из командировки. Я его очень любила. Особенно свисающую по краям бахрому. Её можно было заплетать в длинные тонкие косички.

– Ну? – печально и преданно заглядывала мне в глаза Танька, дожёвывая последний помидор. – Я же лучше, чем какая-то ерунда?!

Чем ерунда, конечно, лучше. Но в том-то и дело, что я не считала всё это ерундой – и покрывало, и обои с гимнастками, и подушки с вышитыми бабушкой васильками и незабудками.

– Отстирается! – беспечно махнула рукой Танька, отставила пустую банку и сыто икнула. – Что там у тебя ещё есть?

– А что надо?

– В мире сказок, – напомнила она, – тоже люби булочки.

И уставилась на меня многозначительно и нагло.

Булочки! Ну, конечно!

Я бросилась на кухню. Булочек не было. В плетёной корзинке на столе лежали полбатона, ватрушка и полтора бублика.

– Эх, попадёшь к вам в дом, научишься есть всякую гадость! – вновь процитировала Танька Карлсона (не такая уж плохая у неё оказалась память) и впилась зубами в ватрушку.

За ватрушкой последовал бублик. Потом ещё полбублика. Потом Танька отщипнула здоровенный кусок от батона, сунула его за щёку и недовольно сморщилась:

– Температура не спадает.

– И что? – не поняла я Танькин многозначительный намёк.

– Значит, так! Меня спасёт, – она принялась с энтузиазмом загибать пальцы, – шоколадный батончик, маринованные огурцы, полкило ирисок, бутерброд с колбасой, ещё один бутерброд с сыром, леденцы…

Тут меня осенило: неспроста она всё это затеяла. Тоже мне, прожорливый Карлсон! Развалилась себе в подушках, барыня. А я, дурочка, бегаю туда-сюда, таскаю ей хозяйские запасы. Нашла себе Малышку на побегушках!

Танька зорко следила за моей реакцией и, видно, поняла, что перегнула палку. Она бодро спрыгнула с дивана и радостно заголосила:

– Ура! Друг спас друга! Я выздоровел!

– Поздравляю!

– Настало время немного пошалить!

– Как?

– Ты теперь будешь не Малышка!

Час от часу не легче.

– Ты будешь мамочка-мумия!

Танька схватила себя двумя руками за шею, закатила к потолку глаза и вывалила язык. Изобразила мумию, которой мне предстояло стать через считанные минуты.

У меня похолодела спина и тоскливо заныло внутри живота. А Танька рванула в ванную, посрывала с крючков все полотенца и принялась плотно обматывать ими моё туловище.

– Хи-хи, Танька! Щекотно!

– Я не Танька! Стой смирно! Сейчас такую мумию сделаем, точно испугаются!

– Кто?

– Ну, эти… дядюшка… как его… Юлиус. И эта… как её… фрекен…

Меня охватило нехорошее предчувствие. Кажется, я начинала догадываться, кому в Танькином спектакле предстояло стать дядюшкой Юлиусом и фрекен Бок.

– Ты что?! – возмутилась я. – Карлсон хотел напугать своей мумией грабителей!

– Ну! И я про них!

– Так грабителей звали Филле и Рулле!

– Разве?

– Здрасте! Как ты книжки-то читаешь, голова садовая?!

– Сама садовая! – обиделась Танька. – Сейчас мы твою голову до ума доведём!

И накинула на меня сверху полотенце. А сама навалилась сверху, начала накручивать его, бинтовать им моё лицо и уши. Я вырывалась из последних сил, вовсе не желая окончить свои дни в образе мамочки-мумии.

Дз-з-з-з-з-з-з-зынь!!!

Звонок в дверь спас меня от мумификации и последующей неминуемой смерти.

– О! – обрадовалась Танька и ослабила хватку. – Вот и фрекен Бок заявилась!

– Ничего и не Бок! – я отпихнула Таньку, сдёрнула с головы полотенце и побежала открывать. – Это мама с работы пришла!

Мама долго не могла прийти в себя от изумления. Она стояла посреди прихожей, растерянно оглядывалась вокруг и повторяла, как заведённая:

– Ч-ч-что эт-т-то? Ч-ч-что эт-т-то? Ч-ч-что эт-т-то?

Не знаю, что её потрясло больше: разбросанные по полу пальто и шапки, ботинки на полке для шляп или я, вся увешанная и обмотанная полотенцами.

– Понимаешь, мамочка, – вкрадчиво начала объяснять я, – в мире сказок…

Мама потом долго хохотала и утирала платком слёзы. Особенно когда из комнаты выглянула Танька, в лисьей шапке и с пропеллером за спиной.

– …тоже люби булочки, – пробасила она голосом мужчины в полном расцвете сил.

Танька никак не могла понять, отчего так веселится моя мама и что вообще тут может быть смешного. А мама тем временем сняла пальто. Надела тапочки. Бросила в стирку промокший от слёз платок. И посмотрела на нас очень строго: