В башне Сола, как и всегда, стояла жара. Ничего не изменилось с тех пор, как я побывала здесь утром перед полётом в Лофорт: даже постель осталась незаправленной, напоминая птичье гнездо из подушек и одеял. Хлама и мебели вокруг было так много, что я не сразу заметила их хозяина, устроившегося на подоконнике.

– Я удивлён, – произнёс Солярис, листая лежащую на коленях замшелую книгу. Эмалевый пояс и кожаные ножны исчезли из его костюма, как и верхний слой туники. Не считая штанов, осталась лишь полупрозрачная рубашка из тончайшего голубого льна, сквозь которую прорезались острые ключицы. – Разве ты не собиралась лечь пораньше, чтобы выспаться перед свиданием с молодым ярлом?

– Ты помог Гектору, – сказала я вместо ответной издёвки. Пройдя до того же подоконника, я опустилась на другую его сторону, подмяв подол платья так, чтобы он образовал подстилку на холодном камне. Витражи окон тоже были ледяными, покрытые инеем извне, но лишь с моей стороны – там, где сидел Солярис, стёкла становились матовыми от жара и текли.

– Помог, – кивнул он, перелистывая страницу, но вслепую: он неотрывно смотрел мне в глаза из-под опущенных белоснежных ресниц.

– Я думала, ты его недолюбливаешь…

– И что? Это норма у людей – оставлять человека валяться на полу только потому, что недолюбливаешь его?

Я улыбнулась. В этом был весь Солярис – закрыт в словах, но открыт в поступках. Он продолжал листать книгу, насторожённо следя за каждым моим движением, словно я застала его врасплох своим визитом. Но моё скорое появление в башне было предсказуемо – Солу никогда не удавалось отделаться от меня так просто, особенно после таких дурацких перепалок, как та, что произошла в зале.

– Тебе следует вернуться на пир. Ещё не было первого луча рассвета, твой уход примут за слабость…

– Что это там?

– Нет-нет! Уйди!

Солярис рванулся с места, свалив книгу на пол, но я оказалась шустрее. На алтаре в северном углу, вечно пустующем из-за отрицания драконами каких-либо божеств, лежала квадратная деревянная доска карамельно-молочного цвета. Острые углы украшала резьба, а всю лицевую поверхность, лакированную густой смолой, покрывал знакомый узор из золотых и яшмовых клеток. Рядом, в сломанной шкатулке без верхней крышки, как раз лежали фигурки размером с мизинец. Одна половина фигурок была сделана из желтоватой моржовой кости, а вторая – из белоснежной китовой. И те и те – гладкие на ощупь, тоже отполированные и с тонкими гранями, да такими изящными, какие могли выточить лишь острейшие драконьи когти. Вместо привычных фигурок были фигурки различных драконов с открытыми пастями, и у меня не осталось сомнений.

– Ты сделал для меня шахматы? – прошептала я, очертив кончиками пальцев зазубренную корону ферзя. В каждой его детали чувствовался сам Солярис, та аккуратность и нежность, которые были присущи ему точно так же, как упрямство, вредность и страсть к сладкому.

Сол подозрительно долго молчал, и я, прижав ферзя к сердцу, обернулась. Он снова сидел на подоконнике, но с открытым ртом, а на его лице отражалось внутреннее противоборство – желание всё-таки лишить меня подарка против желания получить похвалу. Второе победило:

– Да. Нравится?

– Конечно! Я обожаю шахматы!

– Я знаю.

Последнее прозвучало горделиво. Я тут же смела все фигурки в охапку вместе с доской и, вернувшись на подоконник, принялась расставлять их по местам. Солярис наблюдал за мной с улыбкой – шахматы навевали ему те же приятные воспоминания, что и мне. Это была первая игра, в которую мы сыграли вместе по-настоящему, как только я обучила его азам. Конечно, не считая пряток, когда Солярис клятвенно заверял, что обязательно будет искать меня, а сам возвращался в замок и ложился спать.

– Готов проиграть в семьсот двадцать пятый раз? – поддразнила я, закончив расставлять пешки. – Этим подарком ты обрёк себя на вечные муки. Ты ведь ни разу за все годы меня не обыграл!

– Это я тоже знаю, – вздохнул он тяжко и, подвинув доску вплотную к оконной раме, поднёс руку к пешке, собираясь сделать первый ход, но почему-то передумал. – У меня есть для тебя ещё кое-что. Покажу, если пообещаешь, что никуда не пойдёшь завтра с Дайре.

– Солярис…

– Ладно, всё равно покажу. Но к теме о Дайре мы обязательно вернёмся!

Я скривилась, провожая Соляриса, помчавшегося к постели, вялым взмахом руки. Нагнувшись, он вытащил что-то из-под матраса – нечто длинное и шуршащее, как бумага. Лишь в свете канделябра, который Сол поставил на подоконник вместе со своим подарком, я узнала свёрнутое полотно. Судя по пятнам плесени и желтизны, полотно было очень старым, но тем не менее в приличном состоянии: даже не разворачивая его, я заметила по краям яркие краски. Раз не выцвели, значит, дорогие.

Королевская картина…

– Ллеу дорого берёт за проход в катакомбы. Даже того пузырька с туманом оказалось мало! Алчный человек, – хмыкнул Солярис, оперевшись руками на подоконник и нависнув вместе со мной над полотном, пока я бережно разворачивала его, боясь повредить краску или холст. – Только одну картину нашёл, хотя бродил там часов шесть…

Я почти сумела выпрямить свёрток, когда меня осенило. Подняв глаза к лицу Соляриса, с которым меня разделяло всего несколько дюймов, я заметила, как он нетерпеливо жуёт нижнюю губу, отчего над уголком его рта проступила очаровательная ямочка. Золотые глаза светились в полумраке комнаты. Казалось, Сол и сам вот-вот воспламенится от возбуждения, ведь…

– Ты поэтому опоздал на праздник? – спросила я растерянно. – Потому что всё это время копался в катакомбах? А я подумала…

– Что ты подумала? – Сол наклонил голову вбок, и жемчужные волосы, уставшие лежать в опрятной укладке, упали ему на лоб.

Я замялась, пытаясь подобрать слова, но, не сумев сделать это от усталости и мёда, выпалила как есть:

– Я знаю, что Виланда нашла тебя у Дикого Предела спустя несколько месяцев после Мора. Ты участвовал в сражении вместе с другими драконами, но ведь не просто так, верно? В каждый мой день рождения ты становишься особенно молчаливым, прячешься в башне и если приходишь на праздник, то лишь под конец. Мы никогда не говорили об этом, но, полагаю, ты тоже потерял кого-то в Мор, как я потеряла дядю Оберона. Вот я и решила, что в этот раз ты тоже… скорбишь.

Солярис издал странный гортанный звук, похожий на смешок, отчего я решила, что ляпнула какую-то глупость. Сделав вид, что шахматы целиком и полностью завладели моим вниманием, я задумчиво начала вертеть в пальцах пешку, пока вдруг не почувствовала дыхание Соляриса у себя на лбу – он наклонился ещё ниже.

– Нет, – произнёс Сол таким тоном, что я покрылась мурашками. – Я не скорблю. Твой день рождения – это твой день рождения, Руби. Один из лучших дней Колеса года. А теперь открой полотно. Это ведь она, да? Когда ты сказала о своём видении в Красном тумане, я сразу решил, что надо узнать наверняка.

Почти сразу после моего рождения отец спрятал все портреты королевы Неры. Причина была ясна как белый день – рассудок Оникса и так трещал по швам с самой юности, и в то время как появление моей матери в его жизни склеило эти трещины, её же смерть проломила в нём новые. Когда кубок креплёного вина развязывал Гвидиону язык, он нередко упоминал, что мне повезло уродиться ликом в Оникса, а не в Неру, ведь один её вид на полотнах и гобеленах причинял отцу такую боль, что приводил в неистовство. Смерть в родах казалась ему ничтожной, несправедливой для королевы, как, впрочем, и мне самой. Благодарная хотя бы за то, что ненависть к этой потере не породила у отца ненависть ко мне, я никогда не настаивала на том, чтобы увидеть маму.

Но это не значит, что я не хотела этого.

– Ну что? – спросил Солярис, когда я медленно развернула полотно. Он помогал мне, придерживая пальцами сворачивающиеся углы картины, пока я разглядывала изображённую женщину. Зелёные глаза, светлая-светлая кожа, вздёрнутый нос и волосы рыжие, как языки пламени. Даже здесь фибула с лунными ипостасями была при ней, выглядывая из-за затылка. – Это она?

– Королева Нера, – прошептала я, вспоминая видение и понимая, что мы только что решили одну загадку… и породили новую. – Да, я видела в Красном тумане свою мать.

4
Озеро цветов и льда

Первое, что я сделала, открыв глаза наутро после Вознесения, – это выпила рябиновый чай, уже ждущий меня на прикроватной тумбе, потому что голова болела так, будто вот-вот треснет пополам. Приторная медовуха обернулась кислым послевкусием желчи на языке. Я с трудом заставила себя встать с постели и переодеться, ведь, вернувшись в покои лишь с рассветом, как и напутствовал Солярис, рухнула спать, даже не раздеваясь. Выбор нового наряда занял почти полчаса – я попросту не умела обходиться без Матти, которая сейчас, как моя представительница, верховодила кухонными мастерами и слугами, готовя Медовый зал к новой праздничной вехе. Решив, что под плащом из белого заячьего меха Дайре всё равно не разглядит, что на мне надето, я решила предпочесть красоте тепло, укутавшись в несколько слоёв плотной шерстяной ткани. Длинные рукава плаща хорошо прятали наручи Гектора с тонкими лезвиями, которые я надела чисто на всякий случай.

Снегопад за окном наконец-то утих, будто погода благословляла нашу с Дайре прогулку. Вышедшее из-за ватных облаков солнце даже поселило в замке искрящийся свет, отражаясь от зеркал и освещая тёмные закутки. Тем не менее никто не показывал из комнат носа: большинство гостей отсыпались или отмокали в купальне, а некоторые, судя по гвалту из приоткрытых дверей Медового зала, продолжали кутить. Я не осмелилась заглянуть внутрь, боясь снова стать заложницей назойливых расспросов: после того как я завершила шахматную партию с Солом и возвратилась на пир, меня трижды затягивали в танец и четырежды пытались вывести из себя. Уже к закату пир должен был возобновиться, и я была не уверена, что выдержу это во второй раз. Тем более что теперь мне точно было не до веселья: изображение матери всплывало перед глазами каждый раз, стоило мне повести головой и почувствовать вес лунной фибулы в волосах. Приближение встречи с Дайре почему-то лишь усиливало и без того свербящую в сердце тревогу.

Он не назначил мне точного часа, ограничившись словами «около полудня», – значит, моё опоздание априори не может считаться таковым. Именно поэтому перед тем, как отправиться в конюшню, я позволила себе сначала наведаться ещё в парочку мест.

К моему разочарованию, Ллеу, с которым мне не терпелось побеседовать с глазу на глаз, не оказалось в покоях короля. Зато я смогла побыть наедине с отцом пару минут и подержать его за руку, пока он спал глубоким целительным сном, напоённый сонным отваром и в тисовой маске на лице. Из прорезей для глаз торчали его светлые ресницы, а обнажённая грудь тяжело вздымалась. Вместо одеял на Ониксе до самых лодыжек лежали хлопковые повязки, смоченные в изумрудном отваре. Неужели язвы распространились настолько далеко?..

«И будет наказание соразмерно гейсу, принесённому нарушителем».

Если мой отец действительно расплачивался своей жизнью за войну с драконами, то этот процесс, как и последствия войны, уже не остановить.

Следующим местом, которое я посетила, стала комната Гектора. Его, однако, тоже не оказалось у себя: постель, на которой он ещё вчера переживал беспощадный приступ сахарной болезни, была прилежно заправлена и чиста. Лишь на подоконнике пылилась пустая колба из-под сыворотки с тонкой серебряной иглой, а из шкафа выглядывал мятый рукав парадного костюма.

В королевской конюшне, куда я спустилась в сопровождении отряда хускарлов, было даже теплее, чем в моей спальне: конюхи старательно берегли хрупкое здоровье породистых скакунов, свезённых со всего континента. Здесь пахло сухим сеном, овсом и животным мускусом – и этот запах казался мне приятнее ароматических масел, напоминая о раннем детстве, когда я каждый день навещала Соляриса, ночующего в одном из денников.