– Переждём ночь здесь, – сказала я вместо этого и, повесив тряпку на бортик ведра, похлопала рукой по шкурам, застилающим кровать. – Мне прежде не доводилось ночевать в трактире. Как, впрочем, и спать в пещере… Или купаться зимой в озере, оказываться похищенной, платить кому-то своими заколками. Подумать только, сколько новых впечатлений всего за один день! Ты, кстати, хочешь спать, Сол? Мы же так славно вздремнули перед тем, как отправиться в город, уж и не знаю, смогу ли сама уснуть сегодня. А может, ты голоден? Лично я нет, слишком переела на вчерашнем пиру, да и не хочу растолстеть. Но ты только скажи, и я велю трактирщице принести горячий ужин! Судя по запаху внизу, сегодня у них жаркое или суп с тефтелями. Вдруг там и черничные тарталетки найдутся? Надо будет проверить…

Я всегда начинала много говорить, когда (парадокс) не знала, что сказать. Вот и сейчас, суетливо прибираясь в комнате – возвращая вёдра к двери, вороша кочергой камин, чтобы не потух, кое-как замачивая перепачканную одежду Сола в оставшейся воде, чтобы завтра в ней можно было хотя бы добраться до замка, – я не умолкала ни на секунду. Глупые шутки, несуразные идеи, сомнительные предложения – всё это сыпалось из меня без остановки в попытках хоть как-то разрядить обстановку. Сол тем временем продолжал сидеть на кровати, наблюдая за мной, но в какой-то момент я услышала скрип матраса и, обернувшись, увидела, что он лёг на подушки. Одеяла были ему не особо нужны, однако он всё равно укрылся и, уткнувшись в них носом, вдруг произнёс:

– Говори дальше.

Я застыла с мокрой рубахой Соляриса в руках, из которой пыталась отжать бледно-красную воду, и нервно усмехнулась тому, что уже второй человек за сегодня заставляет меня недоумённо спросить:

– Что говорить?

– Что хочешь. Просто продолжай. Не молчи. Можешь рассказать о пирах, о танцах, о тканях, которые любишь больше всего… Например, почему камвольные ткани нравятся тебе больше шёлка из Ши? Почему ты носишь их даже летом? Они же слишком тёплые и предназначены для холодов… Почему ты обычно выбираешь светлые цвета, хотя они пачкаются уже через несколько часов? Это же непрактично. Ну же… Говори, пожалуйста.

Не знаю, что меня удивило больше – то, что Солярис, оказывается, успокаивался от моей пустой болтовни, или то, что он заметил, какие ткани и каких цветов я люблю больше всего.

Я разложила прополосканную одежду на деревянном стуле и, разувшись, забралась в кровать к Солярису. Под одеялом рядом с ним было жарко, как в печи, но я упрямо обняла его, как обнимал меня в пещере он, – накрыла рукой сверху, будто защитным крылом, и приподнялась на подушке так, чтобы он мог утыкаться не в меховые покрывала, а в мою шею.

– Камвольные ткани приятнее к телу, – прошептала я ему в волосы, прижав его голову к своей груди, и Солярис испустил шумный вздох, смыкая веки. Теперь настал его черёд слушать моё сердцебиение. И мои истории. – Шёлк тоже приятен, только он какой-то… скользкий. Из него выходят отличные простыни, но не платья – чувствуешь себя голой, когда ходишь в них. На некоторые красивые вещи лучше любоваться издалека, согласись. Больше всего мне нравятся сочетания лёгких тканей с тяжёлыми, но такое редко кто может хорошо пошить. А светлые цвета выбираю, потому что они ассоциируются у меня с детством. И с тобой. Особенно белый, бирюзовый и лиловый. Помнишь, как мы в детстве собирали чернику в лесу, соревнуясь, кто быстрее наполнит корзинку?..

Белоснежные ресницы подрагивали, а упрямое хмурое лицо наконец-то разгладилось и стало выглядеть так по-ребячески невинно, будто передо мной лежал не взрослый мужчина и даже не юноша, а мальчик. Его пальцы, несмотря на острые когти и содеянное ими, были бархатными на ощупь, но не изнеженными. Вряд ли изнеженными вообще можно назвать руки, способные поднять тебя над землёй за горло, а затем вырвать его. Я провела по рукам Сола от плеч до запястий, массируя там, где чаще всего прорезалась его чешуя. После этого моя ностальгическая история о пикниках и улыбках, перепачканных в спелой ягоде, сменилась ещё одним рассказом о прошлом – о том, как мы с Солярисом дрались в снегу, когда он впервые назвал меня «рыбьей костью» в осознанном возрасте. Затем я пересказала ему рецепт шоколадного торта с черничной меренгой, который хотела попробовать испечь на его следующий день рождения, поведала о свежих слухах, которые собрала вчера на пиру, и призналась в том, почему мне теперь окончательно разонравился Ллеу. Сол никак не реагировал ни на один мой рассказ, но, уверена, слушал внимательно, пока в какой-то момент не засопел.

В дымоходе свистел суровый ветер, откуда-то снизу доносились пьяный гогот и плач, из-под двери тёк всё тот же запах ароматного супа, а ночь плавно перетекала в утро. Я знала, что уже завтра Солярис придёт в норму и попросит меня забыть обо всём, что было в трактире, но сам при этом забыть не сможет. Поэтому я продолжала разговаривать, как он и просил, и сторожила его сон. А когда мои истории закончились и за окном запели первые петухи, я наконец-то позволила себе тоже немного поспать.

6
Так случаются несчастья

Утро в трактире началось так же, как начиналось каждое утро в замке, – с ворчания Соляриса и тарелки пшённой каши с маслом, которой он, проснувшись раньше, разжился на кухне трактира к моему пробуждению. Засыпая, я лелеяла всего две надежды: что после удара об алтарь у меня не будет снова трещать голова и что Солярис проснётся прежним. Первая надежда, увы, не оправдалась, зато вторая…

Поедая свою порцию пшёнки в изножье постели, Сол живо рассуждал о событиях прошлого дня и оттого практически не жевал кашу, глотая её впопыхах комками. Та была приготовлена на воде, а не на молоке, как у меня, – теперь я невольно подмечала такие вещи, узнав о Солярисе чуть больше тогда в пещере. И ещё больше узнав вчера, когда он, свернувшись калачиком под мехами, прижимался к моей груди и мелко дрожал. Однако стоило солнцу взойти, как уязвимость Сола рассеялась, словно предрассветная мгла, и передо мной вновь предстал мужчина непоколебимого вида и с такими же непоколебимыми помыслами. Всё снова было хорошо. По крайней мере, с ним.

Пока я промывала заживающий висок и собиралась, Сол ждал меня на улице. А вместе с ним ждал и королевский хирд – оказывается, отец отправил целых десять отрядов на наши поиски. Ступая в их сопровождении в замок, я невольно поглядывала на Соляриса, который, в свою очередь, поглядывал на меня. Делал он это почему-то со слабой улыбкой, отчего я невольно возвращалась мыслями в таверну… и испытывала тоску. Вчерашний день был поистине ужасным, а та комната, проданная нам за две заколки с рубинами, на самом деле не стоила и пяти серебреников. Но почему же мне так хочется туда вернуться?

В замке Дейрдре стоял неизменный балаган, который, впрочем, и должен был стоять там во время пира Вознесения. В Медовом зале бренчала тальхарпа, поварята таскали туда-сюда тележки с закусками и брагой, а сами гости, изредка встречающиеся в каменных коридорах, весело приветствовали меня. Похоже, никто из них даже не заметил моего исчезновения – отец наверняка сохранил это в тайне, чтобы не приманивать акул на свежую кровь. Лишь несколько человек, разумеется, были в курсе всего и всегда.

Матти, которая выбежала к нам с Солом навстречу, выглядела бледной и заплаканной, а Гектор молча высунулся из кузницы, когда мы проходили мимо. Только завидев меня, Маттиола приложила руку к сердцу и с облегчением выдохнула, но не успела обменяться со мной и парой слов, как сопровождающий хирд тут же отодвинул её и повёл нас с Солом дальше. Нам даже не дали заглянуть в покои, чтобы привести себя в порядок, – хирд слишком торопился показать меня королю живой и невредимой, чтобы получить щедрую прибавку к жалованью.

Однако, когда мы очутились перед двойными дверями, расписанными орнаментами Круга с золотыми свитками вместо наличников, я вдруг поняла, что хирд так спешит вовсе не из-за жалованья. Дело в чём-то ином… Иначе нас бы не привели именно сюда.

Мы вошли в тронный зал – место, где озвучивались самые важные государственные решения и где людей приговаривали к смерти. Отец никогда не садился на трон без веских причин и никогда не звал меня к себе, чтобы просто обнять. Это было самое красивое помещение во всём замке… и самое жуткое.

В отличие от остальных комнат, где всё было выложено светло-синим камнем, тронный зал был цвета слоновой кости от полов до потолка. Из-за этого он хранил куда больше неприятных историй, чем мне или отцу хотелось помнить: швы между каменными плитами потемнели со временем, окрасившись в грязно-бордовый цвет от той крови, что заливала их из года в год. Кровь проела и стены тоже – пятна на них, будто в насмешку над добродетелью, ныне скрывали золотые гобелены с легендами о великой Дейрдре. Её же нефритовая статуя размером с двадцатилетний дуб располагалась прямо за троном: каменные руки воздеты к небу, а на голове диадема со вставками мелких бриллиантов, которые сияли как звёзды. Что в детстве, что сейчас мне было жаль Дейрдре: как же это, должно быть, трудно – без конца смотреть на зверства, что учиняет сын твоих сыновей, и даже не иметь возможности отвернуться!

Потолок в тронном зале был таким высоким, что казалось, его нет вовсе. По бокам же тянулись узкие витражные окна и зеркальные колонны, благодаря которым солнечный свет достигал даже самых тёмных уголков. Я увидела в их отражении лицо Соляриса, идущего рядом впереди хирда, а затем увидела и то, как оно вдруг помрачнело. Похоже, то, что местом встречи был выбран именно тронный зал, насторожило не меня одну.

– Рубин! Дочь моя!

Королевский трон, установленный на платформе под застывшим взором Дейрдре, напоминал свалившийся с горы гранитный валун. Невзирая на то что изначально сей трон предназначался для старшего брата Оникса, которого он убил и драгоценное имя которого — Оникс – забрал себе, мой отец тоже соответствовал его образу: такой же холодный и с такими же острыми гранями, которые могут ненароком ранить. Сейчас его лицо вновь закрывала тисовая маска, но самочувствие Оникса явно улучшилось, раз он нашёл силы принять нас с Солярисом в столь формальной обстановке. По его правую руку стояли трое советников, а по левую сидел писарь с раскрытой книгой указов.

– Истинный господин! Достопочтенный господин Мидир, господин Гвидион и господин Ллеу, – по очереди поприветствовала каждого я, поклонившись с таким важным видом, будто всё-таки приняла предложение трактирщицы заглянуть в городскую баню перед уходом.

Хоть я и сменила тот вонючий наряд из сукна на её чистый хангерок, но на фоне тронного зала всё равно выглядела нелепо (а пахла, наверное, ещё хуже). В любой другой день отец первым бы сделал мне замечание на сей счёт, но сейчас он молчал, сосредоточившись на борьбе с родительскими чувствами – выражать их к детям на публике даже после неудавшегося покушения в Дейрдре было не принято. Сол, остановившийся рядом со мной, выглядел ничуть не лучше – в плохо отстиранном мною костюме с засохшими пятнами крови и такой взъерошенный, будто я не причёсывала его за завтраком. Правда, в отличие от меня, внешний вид мало его волновал, а ещё меньше волновал этикет: Сол не поклонился и даже не поприветствовал никого из собравшихся. В присутствии высших господ он всегда молчал, словно прикидывался тем самым королевским зверем, которым его все считали. Звери ведь не знают общий язык и не ведают приличий, правильно?

– Драгоценная госпожа, вы так напугали нас! – заговорил Мидир первым. Судя по чистой одежде и в кои-то веки выбритому лицу, он успел хорошо отдохнуть после возвращения с границы Найси. – Когда поисковой хирд доложил, что нашёл на берегу Цветочного озера ваши вещи…

– Мы готовились к худшему, но надеялись, конечно, на лучшее, – подхватил Гвидион, ещё немного пошатывающийся после пира и слишком довольный для того, кто действительно волновался за мою жизнь.

– Новость, что с вами приключилась беда, здорово всех переполошила, – вставил Ллеу, заложив руки за спину, отчего колокольчики на его запястье издали мелодичный звон.