– Дела амурные, – отмахнулся Сорокин с деланым равнодушием, якобы перебирая бумаги на Акимовском столе. Саныч-то заприметил особенное выражение единственного ока руководства.

– Может, и амурные. Только в тот же день, четверти часа не прошло, она наведалась к Людмилке, моей Антоновне… Помните такую?

– А как же, вдова налетчика, которая колхозников стрижет, как овец.

– Вы имеете в виду не ту Милочку, – колко заявил Иван Саныч, – моя, хоть и перекупка, женщина честная. Не строит из себя порядочную и под корень не стрижет, а очень даже оставляет на вырост. Всего-то на треть меньше выплачивает продукцию. Это по-божески.

– Однако, – протянул капитан, прикинув в уме денежные итоги такой вот стрижки.

– А что? – Остапчук решил до конца защищать доброе имя своей старой доброй осведомительницы. – Никто это кулачье не заставляет, постояли бы в официальной очереди.

– Да не обижаю я твою зазнобу, не обижаю. Давай ближе к делу.

– В общем, поговорил я и с Милочкой. И она мне поведала, что девица, похожая на супругу товарища летчика Тихонова…

– Погоди, сразу вопрос, – прервал Сорокин. – Как ты узнал, что о ней речь?

– Фото показал, – невозмутимо пояснил Саныч.

– Откуда…

– А вот. – Иван Саныч достал газетную вырезку, показал. На фото красовалась Тихонова совершенно в ином образе, поэтическом, возвышенном, что-то декламирующая с редким воодушевлением, раздувая хищные ноздри.

– Это что такое, откуда?

– Поэтический вечер студентов Литинститута, – объяснил Остапчук, – стишки читали.

– Молодец, – одобрил капитан, – давай дальше.

– Ну а дальше, что дальше. Эта вот, носатая, которая, с одной стороны, критику на органы наводит…

– Иван Саныч, стыдно.

– …сама, с другой стороны, различные интересные вещицы перекупке таскает.

– Трофеи?

– Бывает, и новые, Милочка говорила. Заказики оформляет, иными словами – достать того-сего краденого, для интерьеру или из мануфактуры. А на этот раз она уже у Милочки спрашивала, не возьмется ли она смаклеровать кому машину, мало б-у, так еще без документов.

– Ваня, а ты теперь сам не клевещешь?

– Не я первый начал. И вовсе не клевещу. Милочка врать не станет, честная баба, и на себя павлиньи перья не натягивает. Вот и выходит, что Тихонова эта в «Вечерку» заметочки пописывает, а у самой кувшинное рыло в пуху.

И настолько похоже изобразил и длинный нос, и задранную губу гражданочки Тихоновой, что Сорокин не выдержал, хрюкнул, но тотчас посерьезнел.

– Ваня, не стоит женщину трепать вот так, за глаза.

– Да я бы и в глаза!

– Иван Саныч, не забывайся.

– Прощения просим, – саркастично покаялся Остапчук и присовокупил: – Я бы ей и в глаза все вывалил. Так она, слониха тощая, ворота не открывает – поговори с такой тихо. Не стану же я под воротами скандировать.

Помолчали. Сорокин, убедившись в том, что сержант пар подспустил, задал вопрос по делу:

– Интересное твое сообщение. А как давно-то это было?

– Да третьего дня, вроде бы так.

Сорокин насторожился:

– Так что, не исключено, что это как раз тот самый день, когда угнали машину?

– Возможно, и так.

– Вряд ли такая дамочка по рынкам на электричках ездит?

– Согласен. Может, как раз тогда она прибыла на машине, а обратно – пешком.

– А вот была ли она с мужем, как в этой вот корреспонденции заявлено? Или одна…

Сорокин почесал в затылке, то же самое сделал и Саныч.

– Что, сама у себя машину угнала? – с сомнением спросил капитан. – Милочка согласилась помочь?

– Утверждает, что нет. Она по старью, антиквариатам, машины – совсем другой масштаб.

– Уловил. Но для чего машину самой у себя угонять?

Иван Саныч сузил и без того неширокие глаза:

– Для денег. И не удивлюсь. Эта двоедушная девица может, по ней видно, до денег жадная, вечно в нарядах да шляпках.

Сорокин погрозил пальцем, как маленькому:

– Года наши не те, домыслы строить. Сначала надо выяснить, когда имел место угон…

– Если имел.

– Не торопись. Сначала поговорить… – тут в его кабинете зазвонил телефон, Сорокин отправился к телефонному аппарату.

Остапчук налил чаю, отрезал ломоть хлеба, круто посолил, почистил чеснок и собрался уже перекусить, как командование явилось обратно.

– Отложи-ка чесночок, товарищ Остапчук, все-таки рабочий день и граждане придут.

Иван Саныч хотел было отшутиться, что тем более надо подкрепиться, чтобы нечисть корежило, но в выражении начальственного лица было нечто такое, что пресекало шутки. Поэтому Остапчук отложил чеснок и смиренно спросил, кто конкретно из граждан придет.

– Да вот как раз товарищ Тихонов со своей половиной. Дошел-таки Акимов до дачки, да, видно, не сработало Серегино обаяние.

– Муженек звонил?

– Он. Взвинченный, как с похмелья. Сначала на повышенных тонах, мол, на каком основании мою жену вызывают по возмутительному поводу?

– Ага, – подхватил сержант, – наябедничала благоверная.

– Все верно. Пришлось растолковать, что ни для него, ни для его личной супруги исключений в законе не предусмотрено. Он громкость убавил. Договорились, что сейчас он отпросится с работы и придут оба. А вот, надо думать, Серега.

В кабинет проник Акимов, снял фуражку, промокнул лоб.

– Цел и на двух ногах, – констатировал капитан, – это хорошо.

– Что, жарковато пришлось? – спросил сержант.

– Да, характер у дамочки! Видно, что белая кость. Так и ждал, что вот-вот вырвет перчаточки и начнет по физиономии хлестать, – поведал Акимов, улыбаясь, – хотя против двух моих домашних лесопилок совершенно не тянет.

– И что, так прямо в дом пустила? – ревниво уточнил Остапчук.

– Не вдруг, – успокоил Саныча Сергей, – не хотела пускать на территорию и в точности, как ты говорил, вопила из-за забора. Но тут как раз глава семейства прибыл.

– На чем? – быстро спросил Сорокин.

– На служебной карете. Только мы с ним мило разговорились – глядь, летит белорыбица его. Я ничего, отошел в сторонку, жду, молчу.

– А ты стратег, – одобрил Саныч.

– Есть опыт. В общем, когда ее некому стало перекрикивать, она и заглохла. Я дело изложил, повестку вручил и откланялся. Тихонов пообещал, что сейчас будут.

– Вот и отлично, молодец, – заметил Николай Николаевич. – Так, товарищи, как появятся – сразу ко мне. Говорить я буду. Все доступно? Выполняйте.

Глава 3

Долго ждать Тихоновых не пришлось, явились, причем пешком. Капитан, глянув в окно, увидел, как по дороге к отделению со стороны Летчика-испытателя шествуют эти двое. Сам полковник в гражданском шел, глаза вниз, рядом, едва поспевая, семенила, нервничая, супруга – одетая, как на парад, на высоченных каблуках, в вычурной шляпке, легком плаще. Яркая, как бабочка, и как ошалевшее насекомое залетала вперед, маяча перед мужем, преграждая путь, что-то втолковывала, на чем-то настаивала, то и дело тыча Тихонова в грудь пальчиком. Возможно, они бы и раньше пришли, но супругу приходилось покорно останавливаться, выслушивать, кивать – и лишь после этого продолжать путь.

Сорокин порылся в памяти: товарищ полковник моложе его, а смотрится стариком. Понятно, что военные годы никого не красят, да и пришлось немало пережить, и все-таки… «Заездила ведьма, – с сочувствием подумал он, с вежливой улыбкой поднимаясь навстречу посетителям, – вот угораздило же тебя. Правильно говорят – любовь зла».

– Прошу вас, товарищи, присаживайтесь.

Тихонова по-хозяйски села на стул, который стоял напротив, у стола Сорокина, а муж спокойно уселся на табурет у стены. По всему было видно, что он собирался передоверить супруге вести разговор, только Сорокин не позволил.

– Товарищ полковник, к столу, пожалуйста. Иначе писать будет неудобно.

Супруга, подняв брови, красивые, сами по себе изогнутые – видно было, что их не касались всякие дамские пинцеты, – высокомерно спросила:

– Что именно Евгений Петрович должен написать?

– Заявление об угоне вашего автомобиля, – вежливо пояснил Сорокин.

– В этом нет никакой необходимости. Мы уже обратились…

Капитан прервал, разъяснив:

– Есть общеустановленный порядок, и согласно этому заявление о происшествии подается в отделение милиции, на территории которого оно имело место. У нас этого заявления нет, следовательно…

– Заявление подано, только не к вам!

«Ишь ты», – подумал Сорокин, поднял руку:

– Прошу прощения. Кому принадлежит автомобиль? Кто значится хозяином по документации?

Тихонов наконец отверз уста:

– Я.

– В таком случае попрошу вас, товарищ полковник, все-таки пересесть ближе к столу и принимать активное участие в разговоре.

– Готов, – отозвался летчик-испытатель, совершенно не по-боевому, вяло и безынициативно. Послушно встал и пересел.

– Изложите, пожалуйста, последовательность событий. Когда, как обнаружилась пропажа, при каких обстоятельствах, в общем, как дело было.

Заметив, что эта чернявая затычка, раздувая ноздри, собирается снова влезть со своими замечаниями, Сорокин предупредил:

– Напоминаю порядок поведения на официальных мероприятиях: соблюдать порядок и отвечать лишь тогда, когда вопрос адресован вам. Благодарю… Прошу вас, товарищ Тихонов.

Собираясь с мыслями, отчего на высоком лбу собрались складки, Тихонов помолчал, потом начал:

– Три дня назад… три дня, Мурочка?

Сорокин тотчас предписал:

– Говорите лишь о том, что помните сами.

«И как это он решения о взлете принимает? Или жена у него всегда на правом плече сидит?»

Полковник улыбнулся, виновато, без обиды и гонора:

– Я в самом деле не помню. Голова не тем занята.

– Три, три дня, вечно ты… – подтвердила Мурочка с такой утомленной брезгливостью, что у капитана руки зачесались. Выдать бы ей по тощей корме.

– Спасибо. Мы приехали на рынок за провиантом.

– В будний день, с утра? – уточнил Сорокин.

– Да, мне был предоставлен внеочередной отпуск в связи с… это не важно.

– Хорошо.

– Приехали на рынок, оставили автомобиль за пределами, у ворот. Я вернулся первым – увидел, что машины нет, решил, что жена уже уехала. Отправился на электричке, а вечером, когда супруга вернулась, выяснилось, что и она без машины. Собственно, вот и все.

Капитан раздраженно потер ухо. Не каждый день приходится выслушивать подобную ересь.

– Предлагаю уточнить. Итак, вы приехали вместе, вместе же вошли на рынок, все верно?

– Так точно.

– А почему вышли по отдельности?

Снова встряла Мурочка:

– Странные вопросы вы задаете, товарищ капитан.

– Вы, гражданка Тихонова, подождите, и до вас очередь дойдет.

– Ах, напугали, – съязвила она.

Капитан, не ответив, вернулся к так называемому главе семейства:

– Итак, товарищ полковник, почему вы ходили по рынку по отдельности? Знали, что покупать?

О, тут летчик на удивление быстро сориентировался:

– Конечно. Я купил отличные ноги, хвосты на холодец, картошки липецкой, луку, крымского и обычного, рису на плов, морковь, масло сливочное и растительное, свеклы на борщ, кочан капусты…

Сорокин слушал и ужасался, правда, про себя.

– Вы что ж, и продукты выбирали сами?

– Так домработницы у нас нет теперь, – улыбнулся Тихонов. – Я, знаете ли, люблю, чтобы продукты были свежие и на столе, и в кладовке.

– Понимаю, – заверил Сорокин, – сумки, я полагаю, получились изрядные.

– Увесистые.

– А вы, товарищ полковник, не удивились, что жена уехала на машине, оставив вас наедине с прилавками и с большими сумками?

Вновь Тихонов не успел ответить, поскольку встряла Мурочка. Очевидно разгорячившись, она завела невнятное, но громкое бормотание, точно проснувшийся в ночи унитаз. У нее, как оказалось, был некоторый дефект речи: начинала говорить быстро, и все слова превращались в кашу. Сорокин призвал, не без злорадства: