Настала какая-то совершенная тишина, точно голову обернули ватой. Даже этой дурехи шумной… как ее? Мурочка, да. Даже ее слышно не было. Обернувшись, Колька заметил, что ее и нет.

Хотя какая ему разница? Почему-то взгляд сам блуждал по комнате. Точно живые, лезли в глаза все эти посторонние вещи – круглый тяжелый стол, накрытый для застолья, лампа под красивым абажуром, картины, фотографии, тарелки, подносы на стенах, уродливый светильник с бабой, в руках – факелы. Куда угодно смотрел Колька, только бы не на отца. Это незнакомый человек лежал на этом чужом черном диване, с отсутствующим, неузнаваемым лицом, и руки у него не батины, надежные, умелые, теплые, а блеклые и наверняка ледяные.

Как этот врач сказал? «Черепно-мозговая травма», «потеря сознания». Хорошо, когда вот эти все вещи имеют название. Если знаешь, как это именуется, уже и не так страшно. Нет, страшно. Неужели после всего, что перенесено, после войны, после всего самого страшного можно потерять отца? Не услышать больше его голоса, не увидеть улыбки. Как же так?

«Мы должны были сейчас сидеть за столом, подшучивая над мамой, подтрунивая над мелкой, беззубой. Оля должна быть рядом, и я бы ухаживал, подкладывая ей на тарелку морковку и селедку».

Вот, и у этих стол накрыт, тоже скатерть, тарелочки-вилочки. Красиво как все расставлено, со вкусом. «Интересно, сколько времени?» – Колька глянул на ходики на стене. Они остановились, а поднять шишечку было некому. Он потянулся, но вовремя спохватился: «Что это я, в чужом доме распоряжаюсь?»

Решился, взял отца за руку, и невольно успокоился – нет, ладони не холодные, а теплые. Да и лицо под снежно-белой повязкой не страшное, не острое, и синевы нет под глазами, пусть и плотно закрытыми. Показалось даже, что под веками шевелятся глазные яблоки.

– Ничего, – сказал Колька вслух, то ли отцу, то ли себе, – ничего страшного. Сейчас приедут врачи, и все будет хорошо. Я точно знаю.

Он чуть сжал отцовские пальцы – и вновь почудилось успокаивающее, теплое пожатие в ответ. Колька до боли в ушах вслушивался, не раздастся ли как спасение, как ответное «ау!» в дремучем лесу, сирена скорой. «Должно быть, уже близко. Сейчас она приедет – и все устроится. Все-все. Исключительно хорошо все устроится».

Однако первым, как водится, прибыл не тот, кого ждали. На пороге, отряхиваясь, как собака, отдуваясь, возник Сорокин. Приблизился, потрепал Кольку по плечу:

– Тезка, иди-ка отсюда, не мешай. Там на месте Палыч, расскажешь ему, что да как, – и мягко, но настойчиво проводил, выставив его за дверь.

Глава 5

И снова, должно быть, икалось сержанту Остапчуку. Ведь, поспешая на место несчастья, Акимов думал: «Сволочь Саныч. Накаркал», точно сержант был в чем-то виноват.

А скорее, обида сыграла свою роль. Ведь Остапчук, отпросившись, в пятницу днем успел сбежать к тещеньке, на другой конец города, и вызывать его сейчас не было никакого резона. Пока он доедет из одного медвежьего угла в другой, уже незачем будет.

Ну и дождище! Плащ-палатка у Акимова отменная, а вот сапоги подкачали, отходит подошва. Волшебный мастер-обувщик Рома Сахаров, в пятый раз нанося чудо-клей, предупредил:

– По сырому, Сергей Палыч, лучше не ходить, новые сапожки нужны.

А Сорокин успокаивал:

– Ничего, если быстро перебирать ногами, то не успеешь и промокнуть.

Сапоги у него тоже были не ахти, но держались все-таки молодцами.

– Мотоцикл бы, Николай Николаевич, – переводя дух, на ходу попрошайничал Сергей.

– Позже, – капитан-сердечник не склонен был на бегу решать вопросы. Сориентировавшись на месте, Сорокин распорядился: до приезда опергруппы установить, переписать, по возможности опросить свидетелей.

– Главное – отдели тех, кто в самом деле что-то видел, от понабежавших. Но осторожно. Сразу не отшвыривай, возможно, кто-то что-то видел, слышал, пусть и не явно. Ты меня понял?

Акимов заверил, что да.

– Действуй. – И, выяснив, куда перенесли потерпевшего, отправился, как заметил Сергей, на дачу к Тихоновым.

«Кольки нигде видно не было, то ли не узнал еще, то ли уже там, – соображал Акимов. – Однако надо бы обеспечить сохранность следов – а как я их сохраню?»

Тут с неба опрокинули очередное ведро, и стало совершенно неловко держать народ на улице. Акимов крикнул:

– Товарищи свидетели, кто что видел, слышал, может сообщить, попрошу пройти со мной в отделение! Пойдемте, граждане, чего зря мокнуть?

И те, кто и так шел своей дорогой, остановились узнать, что случилось, и те, кто в самом деле считал, что что-то видел, – их было всего трое, отправились за лейтенантом. Причем так скоро, что Колька, вернувшись на место, только ошалело оглядывался. Вроде бы минуты не прошло, как Сорокин его отправил, – а вот уж и нет никого. Колька, открыв зонт, смирно стоял под ним и ждал Акимова, понимая, что бегать туда-сюда нет никакого смысла.

Тут с грохотом и дребезжанием прибыл автобус с опергруппой. Водитель распахнул дверь, выгрузились один за другим: незнакомый товарищ в штатском, в кожаном плаще и шляпе, дамочка в дождевике, глаза навыкате, губы поджаты, в руках – неведанной красоты фотоаппарат, да еще с прикрученной магниевой вспышкой. Последним выбрался знакомый уже медик Симак Борис Ефимович, маленький, сухой, похожий на воробья, разговорчивый, всеведущий и вездесущий. Выбравшись из автобуса, он немедленно начал возмущаться, что сыро и погода несносная. Увидев Кольку и узнав его, поздоровался, но ворчать продолжил:

– Погода фуфло и уйма постороннего народу.

– Я не посторонний, – криво усмехнувшись, объяснил Колька, – мой отец пострадал.

– Прости, – с чувством проговорил медик, – жив?

– Да.

– Это хорошо, а где он?

Колька указал.

– Потерпевший жив, – вслух повторил Симак, и, повернувшись, возмутился, – а что тогда меня выдернули? Скорой было бы довольно.

– Нет ее еще.

– Нет так нет, пойду гляну, раз уж все равно тут, – сказал он и отправился на дачу, предоставив коллегам возиться под дождем.

И снова Колька паинькой стоял в сторонке, с трудом сдерживаясь, чтобы не помчаться за Симаком. Он понимал, что помочь ничем не сможет, а помешать – помешает. Там и так уже есть одна никчема, Мур-Мурочка эта…

Тут он увидел, как отодвигается доска из забора, огораживающего Санькину голубятню, и оттуда лезет сам Приходько.

– Че, как?

– Жив.

– Фу ты, – и лишь после этого, протянув руку, хлопнул в утешение по плечу.

Немедленно возник товарищ в кожанке, развыступался:

– Тебе что тут, кино? Марш домой.

Санька нагрубил в ответ:

– Полегче тут! Это вот сын дяди Игоря!

– Товарищи, это что за шкет? – спросил муровец.

Приходько нагрубил еще раз:

– Ишь, сыщик! Имя пострадавшего не знает!

Колька, отвернувшись от неловкости, дергал приятеля за мокрый рукав. Кто знает, чем бы выступление Саньки закончилось, но тут возник запыхавшийся Палыч.

– А, Коля, ты тут. Здравия желаю, товарищи.

– Участковый, почему посторонние на месте происшествия? – придирался муровец. – Обеспечь порядок.

– Есть, – козырнул Акимов, справедливо полагая, что нечего тратить время на бесноватого. – Николай, я за тобой.

– Мне бы домой, Сергей Палыч, а то там Ольга одна, и мать должна вернуться с Наташкой.

– Да ненадолго. Расскажешь все, что видел-слышал, и домой, – неловко утешил Палыч. – Что ты. Не бойся, главное, что жив. Отвезут к Склифосовскому, а там врачи свое дело знают, сам не раз на личном примере убеждался. Пошли, пошли, чего время зря терять. А то, не ровен час, кто-то типа Аньки Приходько до мамы твоей добежит с новостями.

Санька немедленно вызвался:

– Я сгоняю.

– А, Приходько, легок на помине. Ты откуда вылез?

– От птичек, – пояснил паренек, пожимая плечами. – Вы-то как позабыли, что голубятня тут рядом?

– Да помню я, помню. Не подумавши ляпнул.

– Ну вот. Так я как раз кормил, и оттуда все видел.

– Все видел? – переспросил Колька.

– Все.

– Чего ж раньше не подошел?

– Как покормил, так и спустился. Чего бегать-то?

– Так, погоди, Коля. И ты, Санька. Пойдем с нами в отделение, в сушь, там и поведаешь все, что видел.

Разумный Приходько повторил предложение:

– Я вам сейчас все сразу расскажу – и побегу до Пожарских. Как раз раньше тетки успею.

Подумав, Акимов согласился:

– Излагай.

Санька выпалил:

– Новенькая, блестящая, серебряная «Победа», номер черный, оканчивается на цифры восемь и семь!

– Откуда выехала?

Санька указал рукой.

– Как разглядел цвет, цифры? Темно ведь, фонарей нет.

– Как раз молния ударила, – пояснил Приходько.

Колька подтвердил:

– Было, точно. И я помню.

– С тобой после, – остановил парня лейтенант. – И вообще лучше бы тебе не подслушивать, а то свои мысли растеряешь. Саня, припомни-ка, фары горели? Водитель сигналил? Может, скрип тормозов слышал?

– Не было ничего, ни фар, ни сигнала, ни скрипа тормозов, – уверенным тоном заявил Санька. – Летел, как дурень, на полной скорости, не тормозя. Вот Кольку обогнул.

– Уловил, – заверил Акимов, потирая лоб, – спасибо! – Поторопил: – Ходу, Санька, ходу. Торопись. Антонине Михайловне поклон передай и скажи, что ничего страшного, жив и будет в полном порядке.

Приходько собрался было бежать на своих двоих. Но тут его внимание привлек автобус, точней, водитель. Он курил, отворив дверь, свесив ноги из кабины и поплевывая. Санька свистнул особым образом, с переливами, шофер удивленно поднял глаза, присмотрелся:

– Санька? Это ты тут?

– Тут.

– Твоя, что ль? – Он мотнул головой на голубятню.

– Моя, дядя Федор, моя.

Шофер, поискав глазами руководство, которое шлялось где-то под дождем, причем в стороне от прочих смертных и совершенно не там, где следовало бы, вдруг спросил:

– А что, ты спешишь куда? Подброшу тебя, чего по дождю бродить.

– Да мне тут, неподалеку, на Советскую.

– Так и мне в те края. Поехали.

– А остальные? – для очистки совести спросил мальчишка.

– Не растают, – заверил водитель, – я их там, у отделения, обожду. Пусть трудятся.

Автобус скрылся. Сергей лишь присвистнул:

– Ну Санька! Взял и уехал, автобус угнал. Что ж мы с ними-то не отправились?

– Подождем еще, Сергей Палыч, – тихонько попросил Колька, не отрывая глаз от Тихоновской дачи.

Акимов вздохнул и заметил:

– Хорошо, скоро уж. А вот уже сирена, слышь?

Гудела по новой дороге скорая, появилась и она, блестя мокрыми боками, причалила к даче Тихоновых, из нее вышли люди в халатах, с носилками, вошли в калитку.

– Подождем, – уловив Колькин умоляющий взгляд, заверил Сергей.

* * *

Симак, дойдя до указанной ему дачи, в которую перенесли пострадавшего, уткнулся в закрытую калитку. Подергал, потом, глянув вверх, заметил двоих, курящих под дождем на балконе на втором этаже дома. Один спросил:

– Вы к нам?

– А к кому ж, – подтвердил Борис Ефимович, – если вы тут за хозяев. Как к вам войти?

Человек сказал:

– Момент, – и уже через минуту, открыв дверь, пригласил внутрь, протянув руку:

– Тихонов. Зачем-то жена закрыла, уж простите.

– Ну бывает, – заверил Симак, – ну пойдемте, пойдемте.

Прошли в дом, аккуратно вытерев ноги, очутились в гостиной. Симак увидел на диване человека с перевязанной головой, закрытыми глазами, заботливо укрытого пледом, и капитана Сорокина, который сидел рядом на табурете, точно охраняя.

Какая-то черненькая дамочка за столом курила, куталась в платок и постреливала настороженными зелеными, как у кошки, глазами. Симак поздоровался:

– А вот и я. Мое почтение, Николай Николаевич.

– Здравия желаю, Борис Ефимович.