Илюшин по дороге объяснил: Яровая обучает тех, кто хочет стать писателем. Курс состоит из двух частей. Первые три месяца желающим преподают литературное мастерство. В течение следующего месяца Яровая делится секретами продвижения. Как добиться, чтобы твою книгу заметили? Как вести переговоры с издательством? Как позиционировать себя в соцсетях? И так далее.

– Что вообще пишет эта Яровая? – поинтересовался Сергей и посигналил таксисту, сунувшемуся под его БМВ.

– Формально – современную прозу. Но я бы сказал, это жанр «А вот был еще такой случай». Она берет за основу некую вполне бытовую историю, например, взаимоотношения свекрови и невестки, которые не могут ужиться в одной квартире, и начинает разворачивать ее в сюжет. Сначала героини просто ссорятся. Сын разрывается между любимой матерью и обожаемой женой. Мать для него жизни не жалела, отдавала всю себя, выхаживала по больницам и прочая, и прочая, и прочая… А жена – ангел! Богиня, хоть и склочная. Постепенно ситуация накаляется. Дамы плюют друг другу в борщ и швыряются фамильным сервизом. И вот конфликт достигает апогея. Мать случайно узнает, что невестка беременна не от сына. Скандал, все рыдают, посрамленная невестка бредет прочь, прижимая к себе живот. Маман торжествует победу.

– Ты сейчас пересказываешь реальную книгу или фантазируешь на ходу? – удивленно спросил Сергей.

– Реально существующую. Называется «Живи и мучайся».

– Тьфу ты! И что, это весь сюжет?

– Нет, в том-то и дело.

– А что там дальше?

Илюшин негромко засмеялся:

– Вот механизм воздействия этой квазилитературы на неокрепшие умы! Всем интересно узнать, что дальше. А дальше мать видит сына подавленным, переосмысливает свое поведение и стыдится. Наводит справки и выясняет, что невестка была изнасилована, переживала это как тяжкий позор, а потому никому не сказала ни слова. О беременности узнала слишком поздно. Мать находит ее в заброшенной лачуге на окраине Бутова уже с ребенком, прижимает к груди и обещает, что они вырастят малыша вдвоем. Тут появляется и сын. Он шел по следам матери. Они с женой бросаются друг к другу в объятия, он целует младенца в выпуклый лобик и шепчет: «Теперь ты мой сын». Они возвращаются домой, все счастливы. Занавес!

– Господи, – сказал Бабкин. – И вот эта шняга продается миллионными тиражами?

– Миллионными тиражами сейчас ничего не продается. Но Яровая очень популярна. Регулярно появляется в телевизоре, ее любят звать на всякие шоу, где обсуждаются матери, бросившие детей, или отец семейства, который ушел к однокласснице дочери. У нее отличная биография, этим отчасти и обеспечивается ее успех. К тому же ее много экранизируют.

Бабкин объехал сломавшийся автобус и плавно встроился в ряд.

– Какая связь между биографией и успехом? Мы же говорим о художественных книгах? Это выдумка, плод воображения.

Макар длинно присвистнул.

– Ну чего? – хмуро спросил Сергей.

– Твоя культурная неискушенность даже мила. Погугли на досуге писателя Ежи Косинского. Которого с треском вышибли из интеллектуальной писательской элиты США, когда выяснилось, что он сильно драматизировал свое жизнеописание. Серёга, тексты и их творцы идут в неразрывной связке. К любой написанной истории должен прилагаться миф о ее создателе. Поэтому писатели изо всех сил беллетризируют свои биографии. Делают литературу из корявенького материала собственной жизни.

– И какой материал у Яровой?

– Ее вручили публике под соусом «Женщина, которая с самых низов шла к своей мечте». Трудилась учительницей русского и литературы, репетиторствовала, но в какой-то момент осознала, что не может больше так жить, и продала единственную собственность – квартиру родителей, доставшуюся в наследство. На вырученные деньги отправилась покорять горы. В итоге поднялась на Эверест, а по возвращении написала свою первую книгу. Успех был такой, что с ней заключили контракт на следующие три. С тех пор у нее стабильно раз в четыре месяца выходит книжка.

– Подожди-подожди… – Они встали на светофоре, и Бабкин повернулся к Макару. – Какая связь между покорением горы и той историей, которую ты мне рассказал, про свекровь и невестку? Она же не на Эвересте ее услышала, в очереди на подъем?

Илюшин снисходительно похлопал его по плечу:

– Ты. Рассуждаешь. Логически.

– Нет, ну объясни.

– Биография Яровой – крючок, цепляющий читателя. Необходимо дотащить его до текста. Заставить купить книжку, а там уже начнут работать другие крючки. Но, между прочим, Яровая действительно поднялась на Эверест и побывала везде, где говорит. Полно свидетелей и фотографий.

3

Первое, что поразило Сергея, – это возраст участников. В аудитории перед Яровой сидели натуральные школьники. На их фоне покойный Габричевский смотрелся аксакалом.

«Это что за котята?»

Ближайшая к нему девочка широко улыбнулась и высунула язык. Из него торчала малиновая серьга, похожая на маленький чупа-чупс.

Илюшин пошел к Яровой, а Бабкин сел и огляделся.

Пожалуй, эти малютки были старше, чем ему показалось. Лет двадцати, двадцати трех… Однако никто из них не выглядел взрослым. Сергей посматривал на них, пытаясь понять, отчего принял их за школьников. Из-за синих волос? Татуировок? Ободков с кошачьими ушками? Мордашки у них были детские, вот что. Глазки ясные, беззаботные.

Присмотревшись, он понял, что котят всего пятеро. Как и положено малышам, они шумели больше всех, ползали, суетились и постоянно что-то жевали.

За ними молча воздвигалась вторая колонна учеников.

В глубине души Сергей полагал, что писатели должны быть если не седыми, то хотя бы слегка побитыми жизнью. Эти вторые почти оправдывали его представление. Две женщины в стоптанных кроссовках и безразмерных серых толстовках. Безликий мужчина в пиджачке с эполетами перхоти. Толстуха с оживленным румяным лицом, улыбающаяся так, словно готовилась разрыдаться. Двое тощих белозубых молодцов в черных костюмах, похожие то ли на свидетелей Иеговы, то ли на сотрудников похоронного агентства, у которых выдался чрезвычайно продуктивный день.

В отдалении, на задних партах, сидели еще двое. Первый – мужчина лет тридцати пяти. С точки зрения Бабкина, он единственный из всех выглядел вполне респектабельно: кашемировый свитер, дорогие кроссовки, стрижка не из прошлого века, а современная… Выглядел бы, если бы не странная неподвижность его лица и тела. Допустим, Илюшин тоже имел обыкновение замирать в какой-нибудь исключительно нечеловеческой позе, скрутившись буквой зю. Но от Илюшина при этом не сквозило трупным окоченением. Респектабельный же казался натуральным зомби, только после стилиста и парикмахера.

Справа от него подкрашивала губы девица неопределенного возраста. Рассмотрев ее, Бабкин мысленно крякнул.

Природа и косметолог были к девице щедры. Локоны её золотились. Загар темнел. Ресницы вились. Губы клубились. Бабкин понимал, что губы, в принципе, клубиться не могут, не должны… И в то же время чувствовал, что конкретно эти именно клубятся.

Закончив с губами, красавица убрала помаду в сумочку и вытянула руку, разглядывая маникюр. Это была безупречная бимбо, тот самый карикатурный типаж, который ожидаешь встретить где угодно, кроме курсов литературного мастерства.

Единственной среди присутствующих, кто действительно выглядел как писатель, оказалась хозяйка заповедника. На Яровой были джинсы и серое кимоно, накинутое на черную футболку; на спине вышиты танцующие журавли. Руки без украшений. Шапка густых черных волос. Очки в широкой оправе, ярко-красная помада – чтобы привлекать внимание к ее мимике, когда она говорит, догадался Сергей. Она держалась со спокойным достоинством, без суетливости.

– Дорогие мои, послушайте, пожалуйста, – звучно обратилась к аудитории Яровая.

Илюшин сел возле Бабкина. В классе наступила тишина.

– У меня печальные новости, друзья. Погиб наш товарищ, можно даже сказать – коллега… Погиб Илья Габричевский.

По классу прокатился шум. Сергей внимательно наблюдал за собравшимися. На лицах у всех выразилось удивление, кроме двоих – Зомби и Дивы. Эти сидели с непроницаемым видом.

– К сожалению, смерть Ильи была… – Яровая тяжело вздохнула. – Смерть была насильственной. Сюда приехали детективы, которые ведут расследование. Они хотели бы задать вам несколько вопросов. Мы отложим занятие на полчаса, но после проведем полный семинар, как полагается. Среди нас есть те, кто куда-то торопится?

Таких не нашлось.

– Что ж, тогда перерыв. Друзья мои, не уходите, пожалуйста, из аудитории.

Бабкин подался к Илюшину и вполголоса спросил:

– Ты сказал ей про кота?

– Воздержался. Только предупредил, что это частное расследование и к ним могут приехать официально уполномоченные лица. Здесь собрались все, кто ходил на занятия вместе с Габричевским. Я спросил, есть ли здесь те, кто с ним близко общался. Яровая ответила, что в ее группе таких нет.

Над доской белела растяжка: «ТУК-ТУК: это стучится к тебе твоя новая книга. Это стучатся слава и успех. Открой им дверь!»

Бабкин с Илюшиным принялись отбивать по одной овце от стада и опрашивать в коридоре. Особых надежд на свидетелей Сергей не возлагал – и предчувствия оправдались.

– Мы с ним почти не общались. – Девушка с кошачьими ушками пожала плечами. Была она очень хорошенькая, только один глаз накрашен, а второй нет. Вокруг накрашенного раскрывался павлиний хвост из блесток. – Илья очень демонстративный. И противный. И вечно на сиськи пялится. И кривляется, вечно что-то из себя выжимает. Ему бы в театральном учиться… И он ни о чьих текстах не отзывался хорошо. Только критиковал. Очень неприятно!

– Он незадолго до смерти утащил чужого кота, – будто невзначай сказал Илюшин. – Вы не представляете, зачем Илье мог понадобиться кот?

– Нуууу… – Она задумалась. – Может, чтобы было с кем поговорить? Он вроде бы один жил…

Остальные свидетели смогли добавить немногое. Габричевский в группе держался особняком. На других учеников Яровой смотрел сверху вниз. Считал себя самым талантливым.

– У нас было одно занятие, посвященное чтению вслух. – Толстуха нервно почесала шею, бросила взгляд на Макара и отчего-то густо покраснела. – Любовь Андреевна говорит, что это очень важно – проговаривать свои тексты. Когда очередь дошла до Ильи, он встал и такое принялся читать… – Она округлила глаза. – Реальная порнуха! Мне кажется, он извращенец. Нет, я за свободную самореализацию, и вообще писатель должен быть дерзким, смелым… Но это было как-то чересчур. Любовь Андреевна его осадила. Я теперь думаю: его, наверное, из-за этого и убили? Да?

Она с надеждой уставилась на Бабкина.

– Это мы и пытаемся установить, – солидно сказал он.

– Ужас! Просто ужас! – В глазах ее вспыхнул жадный интерес. – А как это случилось? Его зарезали?

Но, кроме толстухи, больше никто не проявил интереса к обстоятельствам гибели Ильи Габричевского. И говорили о нем не столько с неприязнью, сколько с неловкостью. И вспомнить им было нечего. Нет, они не знали его друзей, понятия не имели, как он проводит досуг, они вообще тяготились им, он их высмеивал и разоблачал их писательские амбиции.

Бабкин подумал, что в его время таких, как Габричевский, называли разболтанными. На совместных фотографиях группы Илья выглядел как подросток: тощий, рыжеватый, с мелкими чертами. Везде он вызывающе скалился и пытался пристроиться поближе к писательнице.

Последней с сыщиками беседовала Яровая.

– Я, к сожалению, ничего не могу сказать вам о его жизни. – Она развела руками. – Сейчас я думаю: мы ведь созванивались с ним в день его смерти… Обсуждали новое задание на следующий семинар. Невозможно поверить, что всего несколько часов спустя… Прав, тысячу раз был прав классик: внезапно смертны. Вне-зап-но. Вот в чем беда. Знаете, мне он скорее нравился. Под коркой эпатажа я видела существо, глубоко уязвленное жизнью. Он как будто всем заранее выставлял счет.