Это превращение стало возможно благодаря кропотливой работе Лизы Марантиди, продюсера подкаста, а теперь и редактора книги: Лиза готовила ее с огромным вниманием и отличая важное от неважного. Спасибо! Спасибо нашему «однокласснику» и редактору подкаста Леше Пономареву за соавторство, за интонацию (в том числе музыкальную) и за самое разнообразное соучастие.

Спасибо тем, кто слушал нас. Тем, кто, когда мы встречались в разных городах, говорил: «Спасибо, мне помогли мистики, меня вы поддержали в трудную минуту». Спасибо всем, кто создавал этот разговор. Команде подкаста: редактору-первооткрывателю Диме Перевозчикову, расшифровщику Кириллу Гликману, фактчекеру Юлии Гизатуллиной. Главному редактору «Радио Arzamas» Мике Голубовскому. Всей редакции! Спасибо Софии Емец, Маргарите Семеновой, Тане Кулланде, Полине Ивановой, Дарье Гоголевой, Екатерине Царевой, Максиму Олитскому, Ольге Равданис, издательству «Альпина Паблишер».

И спасибо тем, кто этот разговор будет читать – то есть создавать заново ту школу, в которой нет страха и есть радость. Кстати, у наших героев было одиннадцать (!) слов для обозначения радости.

И всегда, вопреки всевозможной тьме, всем басимуфа^[2].

Ловцы жемчужин. Предисловие Максима Калинина

На протяжении человеческой истории всегда были периоды, когда миллионы людей теряли опору и надежду. Мы хорошо помним события XX века, и многие из нас могут чувствовать себя потерянными прямо сейчас. Но немногие знают о том, что подобной эпохой для целых народов стал VII век. Империи, представлявшиеся вечными, оказались бессильными перед арабским нашествием. Византия стремительно теряла свои восточные территории, а ее недавний многовековой враг, Сасанидский Иран (или Вторая Персидская империя), хотя славился выдающимися воинами и сопротивлялся что было сил, в итоге тоже был захвачен арабами. Разрушение устоявшихся веками общественных отношений, стремительная смена власти, религии, языка на территориях, занимаемых халифатом^[3], лишали людей чувства опоры и заставляли поверить в то, что конец света близок.

Как найти смысл в мире, где твоя вера терпит поражение? Можно ли обрести любовь в обществе, где глаза у всех наполнены усталостью, а ум – тревогой? Как ни странно, именно тогда появились люди, которые не только утверждали, что в основе мира лежит любовь, но находили способы ее обрести в темные времена. Эти люди – сирийские мистики.

В контексте нашего разговора я исхожу из такого рабочего определения мистики: это опыт, в котором человек ощущает божественное присутствие. Мистик – человек, который жаждет этого опыта и готов рассказать о нем и о том, какое понимание Бога и мира ему в этом опыте открылось^[4].

Мистическое движение, о котором мы будем говорить, возникло на территории современных Ирака, Ирана, юго-восточной части Турции и Катара, и в восточном христианстве^[5] аналогов ему не было. Его представители подробно описали свой опыт познания Бога и человека. Сотни дошедших от них текстов – это дверь в мир, не уступающий по своему масштабу каббале, суфизму или дзену.

По-арамейски это движение называли тагурта (taˀḡūrtā), то есть «торговля». Этот термин можно сопоставить с древнееврейским словом «каббала» – «получение», «приобретение». Мы надеемся показать, что ответы, полученные людьми, жившими в полной темноте, без всякой надежды на просвет, остаются значимыми и сейчас, а любовь, добытая сирийскими мистиками среди пустынь и скал, до сих пор способна приносить плоды.

Альтернативная история, или Персидское христианство

Начнем по порядку. Перечисленные нами области – Ирак, Катар, Иран, юго-восточная часть Турции – были частью Сасанидского государства. Оно просуществовало с 224 по 651 год, пока окончательно не пало под натиском арабов. Почти все это время государство Сасанидов было главным военным соперником Римской империи. Взаимодействие этих двух «сверхдержав» непосредственно отражалось на судьбе христианских сообществ, существовавших на их территориях.

Наверное, многие читатели имеют представление о римском или византийском христианстве, ведь в каком-то смысле вся европейская культура ему наследует. А вот словосочетание «персидское христианство» может звучать несколько экзотично. Между тем за ним скрывается явление, о масштабе которого можно судить хотя бы по такому примеру. В VIII веке католикос Тиматеос (780–823), патриарх персидской Церкви, писал^[6], что поставил митрополита в Туркестане (Bēṯ Turkāyē), а еще готовит митрополита в Тибет (Bēṯ Tup̄tāyē) и нескольких епископов в Северную Месопотамию. Митрополит Тибетский! Сейчас это звучит как фраза из повести в жанре альтернативной истории, а для Тиматеоса это было частью его рабочей повседневности. Еще он просил епископа города Дамаска выяснить, что за еврейские рукописи были найдены в районе Иерихона. География одного этого письма охватывает расстояние более четырех тысяч километров с запада на восток и порядка полутора тысяч километров с юга на север. Все эти земли были включены в юрисдикцию Церкви Востока – одной из древних христианских церквей, которая, как считается, была основана еще во времена первого поколения христиан. На протяжении многих веков она развивалась обособленно и потому сохранила множество уникальных черт, восходящих к первым иудео-христианским общинам.

Христианство на этих территориях никогда не было государственной религией. Официальной религией Персидской империи был зороастризм. Зороастрийская власть крайне враждебно относилась к христианскому населению, и очевидных точек соприкосновения, которые позволили бы с ней договориться, у христиан не было. Скажем, с мусульманскими правителями можно было говорить как с монотеистами. Можно было попытаться развеять недоумения относительно того, как у Бога может быть сын и почему христиане обожествляют творение. Можно было даже поговорить о том, содержит ли Библия пророчества о Мухаммеде. С зороастрийцами таких общих тем не обнаруживалось, и восточносирийское предание о том, что Заратустра – это на самом деле пророк Варух, друг, ученик и помощник пророка Иеремии, предсказавший пришествие Христа, едва ли порадовало бы персидских чиновников и жрецов. Поэтому персидские христиане регулярно подвергались преследованиям. Считается, что тут сыграла свою роль и внешняя политика: Римская и Персидская империи находились во вражде, а начиная с Константина Великого римские императоры исповедовали христианство^[7], поэтому христианских подданных шаха воспринимали как потенциальных предателей.

Христиане Персии и в самом деле с сочувствием и надеждой смотрели на судьбу своих собратьев в Римской империи. Но со временем стало ясно, что активная поддержка государства превращает Церковь в инструмент управления обществом, поэтому уже в конце VII века месопотамский монах Йоханнан бар Пенкайе писал, что персидское христианство оказалось в лучших условиях, чем греко-римское. «Силою Победоносного Царя [то есть Христа] мы были процветающими вопреки всем войнам, которые возбуждали против нас цари-тираны»^[8], – говорил он, имея в виду, что в условиях постоянного вызова Церковь Востока избегала застоя и соблазна стать частью государственной машины. При этом Йоханнан горько сетовал на то, что с приходом арабов в Персидскую империю его современники утратили дух любви и перестали быть истинными христианами. Однако именно тогда миссионеры стали двигаться дальше на Восток, в Китай и Среднюю Азию, а движение сирийских мистиков достигло своего расцвета.

Сурьяя, или Сирийский без границ

До сих пор мы говорили о персидских христианах, хотя книга посвящена сирийским мистикам. Давайте разберемся, как сирийское и персидское связаны между собой. Основным языком Персидской империи был пехлеви. Но у персидских христиан был еще особый язык для богослужения, переписки и литературы – один из диалектов арамейского, который было принято называть сурьяя. Это арамейское слово происходит от греческого Syria, то есть «Сирия», а греческое слово в конце концов восходит к аккадскому Ашшур, которым древние ассирийцы называли своего главного бога, город и страну. Сурьяя, то есть сирийский язык, использовался большей частью христиан, говоривших на тех или иных арамейских диалектах, – не только в Персидской империи, но и в Римской. Этот язык восходит к диалекту города Эдессы в Северной Месопотамии^[9]. Эдесса была столицей небольшого государства Осроэна. Диалект этого города имел статус официального языка, на нем создавались литературные и философские произведения. Например, эдесский философ рубежа II–III веков Бардайсан оказал значительное влияние на греческих мыслителей^[10]. Такое положение Эдессы сделало ее культурной столицей, в том числе для арамеоязычных христиан, живших за пределами Осроэны.

Осроэна занимала нестабильное положение между римской и персидской сверхдержавами. В 244 году династия эдесских правителей прекратилась, а еще раньше, в 214 году, Осроэна была аннексирована Римской империей. Однако история сирийского языка и литературы тогда только начиналась. Сирийский язык не только использовался по обе стороны границы, но и передавался с невероятной аккуратностью, а человек, освоивший грамматику этого языка, мог читать и текст, записанный в VI веке на севере современной Сирии, и текст, переписанный в XVIII веке на юге современной Индии. Хочется сравнить это положение дел с использованием латыни в Средние века, но ситуация еще более удивительная: сирийское христианство с середины I тысячелетия было конфессионально неоднородным и не имело общего центра – ни административного, ни образовательного.

Сам термин сурьяя со своей безумной историей – хорошая иллюстрация тех обстоятельств, в которых сирийские язык и культура находились на протяжении веков. После аннексии Осроэны Римской империей сирийский никогда уже не был государственным языком, но использовался поверх государственных и церковных границ. Сирийская культура соприкасалась с греческой на Западе и с персидской на Востоке, а сирийские переводы греческих авторов стали посредниками, через которых эти тексты открылись арабскому миру.

Семена на складе, или Сирийский ренессанс

Итак, в среде персидского христианства, в лоне Церкви Востока, возникла совершенно особая субкультура сирийских мистиков.

Расцвет сирийского мистицизма – это VII–VIII века, но традиция эта продолжалась и дальше: мы можем проследить череду авторов, передававших знания от учителя к ученику или хотя бы имевших последователей, как минимум до начала XI века. А идеи мистиков активно использовались богословами Церкви Востока (и не только ими) вплоть до начала XIV века. Это была эпоха так называемого сирийского ренессанса, и ученое монашество пыталось обобщить опыт тысячелетней традиции, к которой оно принадлежало.

Сирийские мистики, как мы уже заметили, жили на стыке нескольких культур: христианства, зороастризма и ислама. Они были последовательными христианами, но само собой получалось так, что, ставя во главу угла свой духовный опыт, они меньше, чем принято, уделяли внимание традиции, правилам и церковному уставу. Точнее, эти правила они воспринимали как лестницу, по которой нужно взобраться на крышу, – такой образ использует Исаак Сирин^[11]. Когда человек находится на крыше, ему не нужно пользоваться лестницей. И мистики неоднократно пишут об оставлении ими устава в том состоянии, когда они поднимаются выше уровня слов и образов.