Фредерик Бегбедер: Библиотека выживания. 50 лучших книг

Frédéric Beigbeder

Bibliothéque de survie

© Editions de L'Observatoire/Humensis, 2021

© Браиловская Э. Я., перевод на русский язык, 2022

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Омега-Л», 2023

* * *

Виктору Лютро

«Я думаю, что мы должны читать лишь те книги, что кусают и жалят нас. Если прочитанная нами книга не потрясает нас, как удар по черепу, зачем вообще читать ее?»

Франц Кафка, из письма к Оскару Поллаку, 1904

«Быть свободной!.. Я произношу это слово вслух, чтобы оно, такое красивое, но потерявшее свое первородство, вновь ожило, обрело полет и присущий ему зеленый отсвет крыла дикой птицы и леса…»

Колетт, «Преграда», 1913

«Тот, кто написал до вас, сделал это для вас».

Уго Пратт, «Разговор с Эдди Деволдером», 1990

Наставление по литературной некорректности

Мы живем в XXI веке уже двадцать один год, однако литература XXI века все еще не отличается от литературы XX века. В 1921 году французская литература переживала тотальную революцию. Новые романы начала XX века не имели ничего общего с романами XIX века. Пруст и Селин за три десятилетия изменили все. Дадаизм и сюрреализм вывели из моды классическую поэзию. В 2021 году мы далеки от подобных изменений. Никаких новых форм, потрясающих изобретений, синтаксических переворотов, авангардных ниспровержений и бурных клокотаний, свойственных 1921-м году. В каком направлении движется современный роман? Кто великие писатели нового века?

При таком положении наш краткий очерк литературы нового века призван ответить на вопрос: писатели XXI века будут теми же, что и в XX веке, за вычетом умерших? Отбор происходит уже сейчас. Мы ощущаем, как по-прежнему лидируют Уэльбек и Жоффре. У нас Модиано и Кундера остаются великими мастерами, а в Америке Брет Истон Эллис потерял свою корону. Как выясняется, Арагон не ошибался, будущее действительно за женщинами: в этой книге на очень хорошем месте блистают Мэгги Нельсон и Дебора Леви, Виржини Депант и Ясмина Реза, и прославляются молодые писательницы София Ауин, Бландин Ринкель, Мари-Эв Тюо и Эмма Беккер, потому что критики тоже делают ставки. Мы становимся участниками скачек на звание преемников больших писателей. Я делаю крупную ставку на Джонатана Литтелла как на постлитературного экспериментатора своего поколения. Сколастик Мукасонга с легкостью утверждается, используя тему геноцида в Руанде, Филипп Лансон, Рисс и Валери Манто обладают мастерством изящно описывать катастрофы. Современный роман колеблется между силой реализма и заигрыванием со Злом. Кристоф Тизон предлагает «спин-офф» Лолиты, Симон Либерати смело выступает против дьявольской красоты убийства Шэрон Тейт, Сильвен Тессон – наш Блез Сандрар, но не такой мифоман, Венсан Равалек со звучанием своей постджианской музыки остается лучшим современным автором коротких рассказов…

Мне захотелось сделать набросок панорамы и показать, что французская литература не мертва, она даже стремится мутировать, как коронавирус, чтобы безвозвратно не исчезнуть в грядущем мире.

Данный труд представляет собой обзор пятидесяти лучших книг, произвольно выбранных французским гетеросексуальным белым мужчиной старше пятидесяти лет, который, что еще усугубляет его положение, родился в Нёйи-сюр-Сен. На стартовой решетке гонки, не обходящейся без жертв, себя я квалифицирую последним. Почему предпочитаемые мной романы порой оказываются оскорбительными, обидными или шокирующими? Потому что я могу себе это позволить. Мои вкусы сродни стремлению буржуа водиться со всяким сбродом. Во Франции, с момента судебного процесса по обвинению в оскорблении общественной и религиозной морали над Бодлером и Флобером в 1857 году (проигранного первым и выигранного вторым), литературную свободу мы ставим превыше всего.

Цель книги, которую вы держите в руках, состоит в том, чтобы сказать, что литература не должна быть подслащенной, очищенной или рафинированной. Лучшие книги зачастую бывают похотливыми, отталкивающими, заплеванными, непристойными; они эксплуатируют наше нездоровое любопытство, выставляют напоказ то, что общество хотело бы замаскировать, раскрывают темную сторону нашей человеческой природы; они производят прекрасное из порочного, исследуют пределы, переходят все границы, нарушают запреты. А главное: они лезут в то, что их не касается.

Хорошая книга – та, которая не поучает.

Я никогда не думал, что мои первые два эссе о литературе, опубликованные в 2001 и 2011 годах, будут носить прозорливые названия: «Лучшие книги XX века. Инвентаризация перед распродажей» и «Конец света. Первые итоги». Я начал работу над этой книгой, когда полиция стояла на страже перед книжными магазинами, закрытыми правительством Франции. Уверяю вас, что я предпочел бы ошибиться, но в 2020 году и в самом деле наступил конец моего мира. Я считал себя пессимистом из эстетических соображений, однако ничего не мог поделать с тем, что предчувствовал будущее. Десять и двадцать лет назад я описывал литературу, находящуюся под угрозой смерти: теперь эта угроза стала официальной, с марта по ноябрь, когда подобную деятельность государство сочло несущественной. «Библиотека выживания. 50 лучших книг» – это боевое руководство, опубликованное в 2021 году, в мире, где биополитическая система запретила продажу книг; термин принадлежит не мне, а Мишелю Фуко. Так он называет контроль государства над нашими телами (в книге «Надзирать и наказывать», 1975). В 2021 году Матье Лен в своей «Инфантилизации» предлагает более занятное выражение: «государство-няня». Здесь считаю необходимым предостеречь моего читателя еще до того, как новым биополитическим указом наша няня объявит вне закона любую культурную деятельность, кроме прогулки со своей собакой в радиусе ста метров вокруг ближайшего полицейского участка.

Необходимо смотреть правде в глаза: закрытие книжных магазинов французским министерством здравоохранения стало кульминацией процесса уничтожения литературы, начавшегося задолго до этого. Прежняя мания цензуры достигла высшего предела. Она вытекает из культуры отмены, порожденной американской политкорректностью, в свою очередь инициированной в 1990-х годах.

Тут я должен сделать признание, которое разочарует моих поклонников: я политкорректен. Мне представляется абсолютно необходимым не допускать публикации сексистских, расистских или гомофобных текстов. Если на званом обеде я услышу, как один из гостей обзывает кого-то «грязной шлюхой», «грязным негром» или «грязным педиком», я запущу в него стулом – поскольку опасаюсь, что слабыми ударами своих кулаков не добьюсь никакого результата. В 80-е годы я начал свою карьеру литературного обозревателя в журнале Globe. В 2000 году я выступил против рекламного расизма в романе «99 франков». Я снял фильм, где говорилось про однополый брак, еще до легализации этого института во Франции («Любовь живет три года», 2011 год). Я написал роман и сделал по нему фильм, чтобы бороться с сексизмом, расизмом, трансфобией и педофилией в мире моды (роман «Помогите прощению» – в 2007 году, фильм «Идеаль» – в 2016 году). Я даже был юмористом в утренней передаче радиостанции France Inter в течение трех сезонов, то есть доказательство моего конформизма не вызывает сомнений. Но сегодня я вынужден признать, что политкорректность разрушает свободу слова множеством способов, каждый из которых выглядит весьма благообразно. Общей чертой между санитарным кризисом и культурой отмены является сверхчувствительность. Мы вступили в изнеженную эпоху. И уже не просто не соглашаемся быть больными, но и отказываемся быть раздосадованными. Каждый из нас готов на время стать сыщиком: на улице, если увидит прохожего без маски, и в Twitter, если кто-то напишет фразу, которая нам не понравится. Мы критикуем полицейское государство, хотя проблема в нас самих: гражданах-полицейских. Почему все вдруг стали такими обидчивыми?

Борьба с дискриминацией приводит к тому, что мы дисквалифицируем книги из-за пола их автора, его судимости, даты его рождения, его социального происхождения или цвета кожи. В конечном итоге мы требуем запретить произведения, автор которых не является примерным гражданином, или чья биография не соответствует предмету, о котором он говорит, и выбрасываем лишнее из рукописи, содержащей отрывки, способные оскорбить то или иное меньшинство. Одни требуют, чтобы мы перестали приглашать в СМИ авторов, с которыми они не согласны; другие хвастаются, что больше не читают произведений, написанных лицами мужского пола. Идея политкорректности изначально была благородной, но у нее был один изъян: она предполагала, что у литературы есть миссия, состоящая в том, чтобы возвышать сознание, указывать путь к лучшему миру, говорить о хорошем, не увлекаясь плохим, наставлять народные массы и вести их к совершенному счастью.

Однако роль литературы совсем не в этом. Как написал Филипп Соллерс в своей последней книге: «Литература служит не для того, чтобы говорить о хорошем. Она будоражит» («Секретный агент», 2021). В Нидерландах социальные сети раскритиковали голландскую переводчицу американской поэтессы Аманды Горман за то, что она белая. Перед лицом столь масштабной и злобной полемики Марика Лукас Рейневелд вынуждена была отказаться от участия в этом проекте. Итак, мы входим в мир, где переводить чернокожих должны только чернокожие. Это отрицание открытости. Я всегда считал, что литература служит именно для того, чтобы узнавать то, чего не знаешь. Переводчица ничего не «присваивала»: она пыталась поставить себя на место другой женщины. Единственное, что от нее требовалось, это обладать талантом. Писатель, который говорит о том, в чем он не разбирается, может быть не менее блистательным, чем писатель, который говорит о том, в чем он разбирается. Литература должна позволять творцам воображать себе такую жизнь, которая отличается от их собственной. Все дело в любознательности. Панург говорит Пантагрюэлю, что он голоден, на тринадцати языках, включая греческий, латынь, баскский и три языка, выдуманных самим Рабле. Литература – это жажда общения с чем-то посторонним, чужим. Это желание объять весь мир. Если препятствовать писателям говорить о жизни других и на их языке, то с таким же успехом можно было бы немедленно закрыть границы, запретить поездки и окончательно отделить людей друг от друга. Ой, извините, именно это сейчас и происходит.

У одних произведений исправляют названия (роман «Десять негритят» Агаты Кристи переименован в «Их было десять»), другие произведения требуют полностью изъять из книжных магазинов (дневники Мацнеффа). «Спящую красавицу» обвиняют в пропаганде изнасилований, «Унесенных ветром» считают расистским романом, как и «Книгу джунглей» Киплинга. «Кармен» критикуют за инсценировку феминицида, но что делать с Бернаром-Мари Кольтесом и его «Битвой негра с собаками» (1980)? Стоит ли переименовать эту пьесу в «Битву пострадавших от расизма с семейством псовых»? А что сказать про «Как заниматься любовью с негром, не выбиваясь из сил» Дани Лаферьера (1985), первый гиперпровокационный роман члена Французской Академии гаитянского происхождения, рассказывающий о безудержной сексуальной жизни молодого чернокожего, который спит с белыми девушками в Монреале под звуки джаза, чтобы отомстить за рабовладельчество? Изымаем из книжных магазинов или нет?