Странно, но ни ворчливая гуньба сына, ни грязный пол, ни по-настоящему невкусная еда не могли испортить его прекрасного настроения.

Дверь распахнулась, и, словно подтверждая предположение Шейны, в шинок ввалилась ватага нищих. Они расположились в дальнем углу в ожидании щедрости хозяина. В воздухе заструилась вонь давно не мытой одежды, пахнуло потом и горем.

– Дерьмом несет, – буркнул Йонатан. – Пошли отсюда.

Половой принес нищим хлеб и кашу, и те набросились на еду. Один из нищих встал, пересел за соседний с Мешуламом стол, достал книжечку Псалмов и погрузился в чтение.

Йонатан наклонился к отцу и негромко произнес:

– Татэ, посмотри, какой благородный вид у этого нищего.

Мешулам вздрогнул. Йонатан говорил совершенно обычным голосом, как до болезни. Честно говоря, ничего благородного в нищем Мешулам не увидел, но, желая продолжить разговор в таком тоне, ответил шепотом:

– Да, вид действительно благородный.

– Дай ему золотую монету, отец. И попроси благословения.

Мешулам вдохнул поглубже, стараясь сдержать волнение. Он уже забыл, что его сын, его мальчик, может так разговаривать. Не откладывая дело в долгий ящик, он тут же поднялся с места и пересел за стол нищего. Тот оторвался от псалмов и посмотрел на Мешулама. Взгляд у него действительно излучал благородство. Теперь, сидя напротив, он заметил то, что сразу разглядел Йонатан.

– Откуда путь держите? – спросил он для начала разговора.

– Из Лиженска, – ответил нищий, и Мешулам приятно подивился благозвучности его голоса.

– А мы в Лиженск, к цадику.

– Хорошее дело, – одобрил нищий. – Ребе Элимелех воистину святой человек.

– За благословением едем. – Мешулам вдруг почувствовал необычное расположение к этому нищему. – Сын у нас сильно болеет. Вот, – он протянул нищему золотую монету, – пожелайте и вы полного выздоровления моему мальчику.

– Разве он болен? – удивился нищий. – Выглядит совсем здоровым.

Мешулам перевел взгляд на Йонатан, и тот ответил ему доброй улыбкой, жестом, который Мешулам успел позабыть.

По дороге в Лиженск чудо не отступало. Шейна и Мешулам боязливо беседовали с сыном. О погоде, о ваннах в Крынице, о проплывающих мимо пейзажах и других несущественных мелочах. Юноша отвечал спокойно, здраво, разумно – он снова стал их любимым Йонале, будущим раввином, гордостью отца и матери. Он словно не помнил о своих выходках, своих скандалах, причинивших столько горя родителям.

– По Марте не соскучился? – осторожно спросила Шейна.

– По Марте? – улыбнулся Йонале. – Конечно! Вернемся домой, первым делом почешу ее за ушком.

Мешулам и Шейна переглянулись. Марта не пережила пинка, которым наподдал ее Йонатан. А узнав о смерти кошки, он злобно требовал сжечь труп нечистого животного.

«Что же произошло? – не переставая, спрашивал себя Мешулам. – Получается, безумие настолько поглотило разум моего сына, что, придя в себя, он ничего не помнит. Словно кто-то другой вселился в его тело и жил вместо него. Слава Богу, это кончилось. Но не может ли безумие вернуться? Вот о чем надо спрашивать цадика, вот об этом надо просить!»

Но в Лиженске их ожидало большое разочарование.

– Об аудиенции не может быть и речи, – решительно заявил служка. – Ребе занят до конца праздников. Приходите через два месяца.

– Через два месяца? – ахнул Мешулам. – Мы не можем так долго ждать!

В ответ служка лишь тяжело вздохнул:

– Эх, дела праведные, богоугодные. Сколько их нужно успеть сделать, и не перечесть. Но для всего нужны деньги, а наш сумасшедший мир так устроен, что праведность находится в руках одних людей, а деньги в руках у совсем других.

Спустя два часа Мешулам и Йонатан оказались в комнате ребе Элимелеха. Вместо начала разговора Мешулам положил на стол двенадцать золотых монет, символ двенадцати колен Израилевых. Когда приходят к праведнику, хорошо начать с пожертвования. Ведь цадик заботится о многих и многих бедняках, которые ищут у него спасения. Деньги, пожертвованные через служку на синагогу, это одно, а врученные прямо цадику – совсем другое.

Ребе взял монеты, покрутил, посмотрел и вымолвил:

– Мейлеху дают целых двенадцать монет, а пророку Элиягу хватило и одной.

– Что? Что вы сказали, ребе? – не поверил своим ушам Мешулам.

– Пророк не хотел, чтобы меня перед Рош а-Шана отвлекали от работы, – ответил ребе Элимелех, – и взял на себя лечение твоего сына. Ты хочешь знать, не вернется ли болезнь?

Ребе перевел взгляд на Йонатана, и тот затрясся, как лулав в Ошана Раба.

– Благодаря деньгам, которые ты передал сегодня служке и мне, – продолжил ребе Элимелех, – во многих домах на праздник будет хорошая еда и много света. А это значит, что голодные дети наедятся досыта и будут радостно благословлять Всевышнего. В заслугу их радости болезнь больше не вернется. Но с одним условием: твой сын перестанет интересоваться тем, что ему пока знать не положено.

Восходящее солнце следующего дня застало их по дороге в Краков. Розовое свечение утреннего неба сливалось с золотым блеском в душе Мешулама. Предчувствие надвигающейся радости не обмануло. Счастье сидело на соседнем сиденье, простое и понятное, как вдох, и Мешулам был уверен, что больше оно их не оставит.

5460–5560 (1700–1800) XVIII век

За пологом тайны

Серые тучи низко висели над лесом, почти цепляясь за вершины сосен. Лошадь, похрапывая, легко тащила телегу по накатанной дороге. Балагула, беспокойно поглядывая на тучи, то и дело слегка приударял вожжами по блестящей от пота спине лошади.

– Неровен час гроза, – наконец произнес он, обращаясь к двум путникам, зарывшимся в сено. – Под деревьями не укроемся – вымочит до нитки.

Путники согласно покивали, не проронив ни слова. Они читали наизусть псалмы, готовясь к встрече с ребе. Более плотный, с длинной, начинающей седеть бородой Шимон, танцевал на двух свадьбах, успешно торговал и лесом и зерном. Его друг, Реувен, аскетичного склада, с желтоватым вытянутым лицом, отец шестерых детей, удачно держал аренду нескольких мельниц. Друзья могли бы запросто катить к ребе в роскошном экипаже и, укрывшись под кожаным верхом, не думать о непогоде. Но! Настоящий хасид берет пример с ребе, а духовным наставником хасидов был не кто иной, как Авраам Ангел, сын великого Магида из Межерича.

Ангелом его прозвали за полную отрешенность от дел этого мира. Завернувшись в таллит, увенчанный короной тфиллин, ребе Авраам проводил дни и ночи погруженный в тайны каббалы. Небесные пути были ему знакомы куда лучше улиц Фастова, в котором располагалась его резиденция. Стоит ли добавлять, что образ жизни ребе Авраам вел более чем скромный, и поэтому прикатить к нему в экипаже казалось хасидам верхом неприличия. Самым правильным и достойным было бы прийти пешком, и раньше Шимон с Реувеном так и поступали. Но годы берут свое, и месить грязь украинских дорог друзьям было уже не по силам.

Эта поездка вышла незапланированной. Обстоятельства заставили. У каждого еврея свои беды, а вот дверь спасения у всех одна – ребе. Шимон имел неосторожность взять большую ссуду, деньги принесли прибыль, но непредвиденные обстоятельства съели приварок дочиста. Вырвать из бюджета столь солидную сумму для возврата долга Шимон не мог, поэтому приходилось без конца одалживать и возвращать, просить об отсрочке и снова переодалживать – в общем, сплошная головная боль. В конце концов он решился на поступок: продать лесоторговое дело, на вырученные деньги погасить долг и зажить спокойно. От Ангела Шимон ждал совета и благословения.

Реувена точила другая беда, худшая из тех, которыми мир награждает мужчину: его жена обладала невыносимо вздорным характером. Скандальная без повода и сварливая без причины, она буквально сводила Реувена с ума.

– Соли тебе в глаза, а перцу в нос, – неслось из открытого окна в спину мужу, направлявшемуся на утреннюю молитву.

– Солому в рот, а щепку в ухо, чтоб не знал, что первым вынуть, – приветствовала она Реувена после полуденной молитвы.

– Я тебя так люблю, что не пожалела бы для тебя даже собственной смерти, – объявляла жена после ужина.

– Ты мое сокровище, мой клад. И место твое, как у настоящего клада, в земле, – желала она на сон грядущий.

Реувен терпел много лет, и вот терпению пришел конец. Он твердо решил разводиться и ехал к Ангелу за советом и благословением.

Лес кончился, дорога вилась по равнине, тусклый свет, лившийся через разрывы в тучах, наполнял ее от земли до самого верха, как вода наполняет стакан. Равнина казалась бескрайней, серую полосу низких строений на горизонте с трудом можно было отличить по цвету от неба.

– Вон там Фастов. – Балагула уверенно ткнул пятерней в сторону строений. – Скоро приедем.

Очереди пришлось дожидаться почти до вечера. Слава Богу, не до утра! Помогло согласие друзей зайти к ребе вдвоем. Обычно посетители хотят остаться с праведником наедине, дабы без стеснения беседовать о своих заботах. Но Шимон и Реувен во всех подробностях были осведомлены о беде товарища и не держали друг от друга тайн.

Ребе Авром прочитал два квитла, задал несколько вопросов, а затем прикрыл лицо краем таллита и надолго задумался. Наконец он снял таллит с головы и внимательно посмотрел на друзей.

Шимон хорошо помнил рассказы других хасидов о всепроницающих глазах ребе, от которых не скроешь ни одной мысли. О священном трепете, охватывающем человека, когда Ангел останавливал на нем свой взгляд. Увы, он ни разу не испытал ничего похожего. Ребе Авраам смотрел на своих хасидов, как отец смотрит на детей, учитель на учеников, умудренный жизнью старший товарищ на друзей по несчастью.

– Вот что, – негромко произнес он. – Если вы спрашиваете моего совета, то Шимону не стоит продавать лесоторговлю, а Реувену надо отложить в сторону мысли о разводе.

Вот так да! Одной фразой ребе отмел хорошо обоснованные построения, логически безупречные доводы, тщательно подобранные доказательства. Цадик говорит «нет», а это значит, что через его уста сам Всевышний говорит «нет».

Друзья оставили Фастов в дурном настроении. По дороге они пытались хоть как-то утешить друг друга.

– Наверное, – предполагал Шимон, – ребе Авраам увидел, что все образуется само собой и не нужно принимать столь драматические шаги.

– Да, – соглашался Реувен, – к своим болячкам мы уже притерпелись, кто знает, какую новую холеру можно заработать, расставшись со старой лихоманкой.

И пошла, покатилась своим чередом привычная, налаженная жизнь. Неделя привычно следовала за неделей, выстраивались один за другим месяцы, прошел почти год со дня разговора с праведником, а никакого облегчения не наступало, и не было заметно даже малейших признаков его приближения.

В один из дней, когда кредиторы особенно яростно вцепились в израненную грудь Шимона, он не выдержал. Ну ведь все, все просто идеально сходилось: с одной стороны, озверевшие заимодавцы, с другой – необычно щедрое предложение о покупке. Шимон продал лесоторговое дело, закрыл долги и, вложив оставшиеся деньги в торговлю зерном, резко увеличил оборот капитала. Как ни посмотри, блестящая финансовая операция!

Узнав о поступке товарища, Реувен пришел домой в смятенных чувствах. С одной стороны, слово ребе – золотое слово. А с другой – столь явный финансовый успех без помощи Всевышнего невозможен. Вот и думай, вот и гадай. Он попробовал поделиться своими сомнениями с женой, но в ответ услышал знакомую песню:

– Чтоб на твоих кишках вешали белье! Чтобы не ты ребе квитлы писал, а врачи для тебя рецепты!..

Реувен только рукой махнул, взял с полки том Талмуда и постарался так глубоко уйти в чтение, чтобы не слышать скрипучего голоса жены:

– Чтоб ты не узнал унижений и хворей старости! Чтоб я таки умерла, а ты женился на дочери ангела смерти!..