Присаживаюсь за стол и открываю один из ящиков. Знакомый запах вновь напоминает мне о папе – я словно получаю удар под дых. Ящик завален всякой всячиной, и все эти мелочи мне знакомы, даже скрученная в рулон, испачканная чернилами бумага для склеивания поврежденных корешков. Вытаскиваю старую жестяную коробку из-под мятных пряников «Кендал». Помню, как папа угощал меня по выходным. «Смотри не проговорись маме с Ханной», – шептал он, и я отправляла сладости в рот, а потом долго их рассасывала, смакуя каждую нотку божественного вкуса.

В уголке лежит странно теплая на ощупь зажигалка. Красивая вещица – чистое золото, и на ней выбиты папины инициалы. Откидываю крышку. Наружу выбрасывается и тут же гаснет высокий язычок пламени. Кладу драгоценность на место. В самой глубине нижнего ящика нахожу папин портсигар, завернутый в старую, пожелтевшую тряпицу. На некоторое время задумываюсь, затем разворачиваю его. Папы больше нет, однако меня посещает чувство, что я вторгаюсь в его личное пространство, ведь это одна из самых дорогих его сердцу вещей.

– Это подарок, – рассказал он, впервые показав мне портсигар.

Папа положил его на ладонь и позволил мне провести пальчиками по гладкой поверхности.

– Его вручили моему деду – твоему прадеду – за службу во время Второй мировой. Вручил очень важный человек. Знаешь, что эта штуковина уникальна? По-моему, второго такого больше нет.

– Он дорого стоит? – спросила я.

– Это ценная вещь, но ценность ее измеряется не только деньгами, ведь портсигар занимает в нашей семье особое место. Это славная часть нашей истории. Наверное, можно сказать, что он бесценен.

Красивый, приятный на ощупь футляр сделан из золота со вставками из эмали благородного темного цвета. Глядишь на них – и словно проникаешь взглядом в глубину озера. На оборотной стороне – фирменный логотип «Фаберже». Я открываю портсигар. Внутри еще сохранился слабый запах сигарет, вызывающий у меня ностальгические воспоминания. Снова заворачиваю драгоценность в тряпочку и убираю в тот же угол, где она лежала.

Всю жизнь у меня такое тоскливое ощущение, что мы с отцом всегда тянулись друг к другу, но так и не дотянулись.

Вечно на нашем пути вставала мать.

Для отца она была на первом месте. Отец был ей предан. Помню, как они входили в столовую; всегда вместе, всегда он держал руку на ее талии. Прикуривал для матери сигареты, изысканно благодарил за потрясающее ведение домашнего хозяйства. Отец не отрывал от нее любящего взгляда.

Интересно… не будь матери, стала бы я для него единственной в мире принцессой?

Детектив Энди Уилтон

Максин, прищурившись, смотрит на газетную вырезку, что принес Энди, и читает вслух:

– «Полиция просит содействия у населения в поиске свидетелей происшествия, случившегося во время охоты на территории Лейк-Холла, Даунcли, Уилтшир. Пятнадцатилетний Барри Тугуд из Даунсли, получивший пулевое ранение в голову, в настоящее время проходит лечение в госпитале принцессы Маргарет в Суиндоне. Медики оценивают состояние подростка как критическое. Имеется потенциальная свидетельница. По сообщениям очевидцев – женщина в возрасте около тридцати лет, длинные каштановые волосы, карие глаза. Одета была в охотничий костюм. Имя свидетельницы неизвестно, однако есть основания полагать, что она являлась одной из участниц охоты. Полиция просит отозваться каждого, кто видел описанную женщину или синий „фольксваген-гольф“, припаркованный в районе Даунсли утром 29 января».

– Ни женщину, ни машину так и не нашли, – рассказывает Энди. – Семья Холт не может утверждать, что женщина участвовала в охоте. Один из загонщиков сообщил, что женщина вроде бы разговаривала на повышенных тонах с каким-то охотником, но с кем – точно сказать не мог. С его слов, парочка держалась поодаль от основной группы и в то же время очень близко к тому месту, где подстрелили Барри.

– Полагаешь, что Холты разделались со свидетельницей и утопили ее в озере, чтобы не попасть в беду? По-моему, это притянуто за уши.

– Вероятно, ее убил один из гостей, а может – и сами Холты, и никакой натяжки я здесь не вижу. Именно так и решают проблемы люди подобного сорта. Обычное дело. Они считают, что закон не для них.

Сельская местность внушает Энди недоверие. Укрытия от непогоды здесь не найдешь; один неверный шаг – и угодишь в лужу грязи. Все же он предпочитает чистые городские улицы. В городе, если к тебе приближается злоумышленник, ты всегда услышишь его шаги, но здесь…

Коттедж, который они сегодня решили посетить, находится в самом центре деревни. Старый дом обычного работяги – здесь таких стоит шесть штук в ряд. Красный кирпич, соломенная крыша.

Навестить они решили старого джентльмена по имени Фред Тугуд. Фред – дядя пострадавшего на охоте парнишки. Кстати, в день происшествия он был одним из загонщиков.

Сморщенный и сухой Фред, проводив их с Максин в заднюю комнату, со стоном опускается в кресло. Видимо, в нем старик и проводит большую часть времени. Пульт от телевизора, рядом – графин с апельсиновым соком. Что еще нужно? На спинке кресла виднеется сальное пятно там, где обычно покоится голова Фреда.

Внутри эти типовые домики крошечные, на задах – небольшой участок земли. Дворы отделены один от другого невысокими каменными заборчиками. В садике у соседнего дома прыгает на батуте крупный ребенок, и Энди изнемогает от его постоянного визга.

Они расспрашивают Фреда о давней охоте.

– Со мной тогда была моя любимая собака – сука по кличке Джесси. Помню, на улице стоял ужасный холод. Крепкий мороз держался целый день. Этих охотников я видел только за ланчем, и то издали. Ели-то мы отдельно от них, а все остальное время выгоняли зверя. За ланчем они здорово выпили – да так всегда бывает. Когда время обеда – будь начеку.

– Вы вообще помните ту женщину, которую считали свидетельницей?

Фред качает головой.

– Уж кто-кто, а леди Вирджиния ее точно знает. Она была в курсе всех подробностей, и Мэрион ее за эту дотошность очень уважала. Простите, что не могу вспомнить ничего дельного.

– Кто такая Мэрион?

– Это экономка Лейк-Холла. До сих пор живет здесь, в деревне. Ее сменила дочь, Антеа, а Мэрион-то работала там всю жизнь. Правда, говорят, сейчас у нее шарики заезжают за ролики.

– А как дела у Барри? – осведомляется Энди.

Как ни странно, им до сих пор не удалось ничего узнать о судьбе подстреленного на охоте подростка.

– Ну, он и до несчастного случая не блистал, а сейчас вообще ни на что не годен. Стыдобище… Неплохой был мальчишка, с мягким сердцем. Слыхал, что он подался в Уэльс вместе со своей мамашей.

– Ну что ж, простите, что побеспокоили, – вздыхает Энди.

Мальчишка на батуте пытается исполнять элементы художественной акробатики, и его конечности во время прыжков перекрещиваются под невероятными углами, словно у деревенского пугала. Силуэт ребенка четко вырисовывается на фоне свинцового неба. За оградами задних дворов до самого горизонта простираются глубокие борозды вспаханных полей.

– Что можете сказать о Холтах как о работодателях? – напоследок спрашивает Фреда Энди.

– Врать не буду. Ничего плохого от них не видел. Кто-то со мной поспорит, ну – тогда с ними и поговорите. Хотя вряд ли кто остался в живых.

Он задыхается от смеха и, отдышавшись, называет несколько имен слуг, работавших в те времена в имении Холтов. Сев в машину, Энди изучает список.

– Хотя бы один из этого десятка должен знать секреты хозяйской семьи…

Вирджиния

Полиция молчит. Нет ничего хуже неизвестности. Все время думаю: чем они сейчас занимаются?

Каждое утро просыпаюсь с вопросом: неужели это случится сегодня? Стараюсь не выпускать из виду Джослин. Хочу знать, что она делает, когда находится дома. Вдруг ей что-то удастся вызнать, а я не в курсе?

Звонит телефон, и я подпрыгиваю от неожиданности. Нервничаю. Ожидание изматывает, так что нахожу любые предлоги, чтобы куда-нибудь выйти. К удивлению участников, посетила на этой неделе заседания церковного цветочного комитета и приходского совета. Впрочем, не могу сказать, что особо отвлеклась от своих терзаний.

– Что там с вашим трупом в озере? – интересуется Марджори Истлейк, когда мы вместе заполняем бак для воды.

Марджори та еще нахалка, однако таких – тьма тьмущая.

– Полиция разбирается.

– Никаких новостей?

– Пока нет. Извини, если разочаровала.

Марджори корчит гримасу, которая точно не улучшает ее выражение лица, на котором уже сто лет как написано сдержанное неодобрение.

– Наверное, это довольно странное ощущение – сознавать, что у тебя в озере столько лет плавал труп, – картинно передергивается она.

– Вовсе нет.

– Ну, ты сделана из более прочного материала, чем я.

Кто-то из участников комитета делает несколько шагов в нашу сторону, явно пытаясь уловить смысл разговора. Неужели нечем больше заняться? Отворачиваюсь от Марджори и расставляю чашки с блюдцами. Больше сюда ни ногой…

Дома продолжаю внимательно наблюдать за Джослин. От вопросов уклоняюсь. Очевидно, найденный в озере череп занимает все ее мысли. Мои, впрочем, тоже. Дочь вполне способна устроить драму из подобного события, поэтому следует сделать все, чтобы у нее не возникло подозрений, которые могут многое испортить.

Уже начинаю думать: не стоило мне вмешиваться в это дело с ее заявлением на вакансию в детсаду. Наверное, чем больше времени Джослин будет проводить вне дома, тем лучше. Если старые воепоминания не подталкивать, возможно, они и не всплывут.

Предлагаю дочери свою помощь в присмотре за Руби – пусть посвятит себя поискам работы. Разумеется, она разыгрывает удивление. Моя поддержка ее злит, словно Джослин считает, что у меня есть какой-то тайный план, однако мы обе отдаем себе отчет, что выбирать в ее ситуации не приходится.

Джослин и Антеа разошлись по делам. На улице дождливо и грязно, так что мы с внучкой составляем план, как развлечься не выходя из дома. Руби предлагает устроить показ мод и самозабвенно роется в моих шкафах.

Спальня моя после смерти Александера стала совершенно стерильной. Что сказать – комната вдовы, тихая и опрятная. Уж и не вспомню, когда последний раз на моей кровати в беспорядке лежали платья и завернутые в папиросную бумагу туфли в раскрытых коробках. Внучка добирается даже до моих шелковых шарфов, и теперь они, словно опавшие знамена, висят на спинке кровати и на трюмо.

Руби внимательно изучает мои наряды. Рассказываю ей о принципах кроя и материалах, из которых пошиты платья. Внучка очарована; восторгается великолепными, обтянутыми тканью пуговицами и изысканными украшениями из бисера. Мы обе испытываем неземное блаженство. Сколько бы я ни рассказывала Джослин о красивой одежде, сколько бы ни приучала ее носить, модой дочь так и не заинтересовалась.

Руби меряет мои платья, а я сижу на кровати посреди полного хаоса и наблюдаю, как она крутится перед зеркалами. Разумеется, наряды ей велики – платья падают с плеч и волочатся по коврам, талия съезжает до коленок, а задники туфель хлопают по лодыжкам. Зато как весело!

– Вот это мне нравится больше всего! – заявляет внучка.

– Одно из моих любимых платьев. Когда-то была в нем на сказочном вечере у Аннабель. А знаешь, что я с ним надевала?

– Что, бабушка?

– Тайны хранить умеешь?

Она быстро кивает.

– Тогда иди ко мне.

Руби ковыляет ко мне в огромных для нее туфлях, и я открываю ящик прикроватной тумбочки.

– Смотри сюда…

Вытаскиваю ящик полностью, ставлю его себе на колени и нажимаю на нижнюю часть сочленения передней и боковой стенок. Внутри открывается тайничок, и Руби ахает, бросив взгляд на спрятанный в маленьком отсеке браслет.

– Бриллианты! – говорю я.

– Настоящие?

– Разумеется. Мне подарил их твой дедушка.

Надеваю на Руби ожерелье, и драгоценность подчеркивает цвет ее глаз.

– Хочешь, нанесу тебе макияж?