– Да. Вот здесь – ее родичи и друзья рода, – Хельмо отложил один обрезок пергамента, – вот здесь – сторонники Хелены, здесь – сторонники Святослава. Сперва идут самые влиятельные, потом менее. Чтобы ты не искал, я сразу тебе укажу: вот здесь Мистислав, – Хельмо ткнул в верхнее имя одного списка, – а вот – Вефасто. При твоем уме ты и сам поймешь, что значит, если сын одного женится на дочери другого. Весь расчет был на то, что Святослав поддержит любое дело, способное ослабить двор Хелены. Что он не любит этих схизматиков так же, как и мы, и будет в этом на нашей стороне. Теперь же, если главари той и другой стороны делаются родней… наше дело осложняется.

– Дьявол бы их побрал! – Мгновение подумав, Рихер несильно ударил кулаком по столу.

– К этому шло. Бертруда рассказывала: Хелена управляет уже принадлежащими руси землями, ее люди собирают дань, частью даже живут в тех землях как наместники. Святослав и его люди жаждут новых завоеваний, рассчитывая на добычу и славу. Они уже лет семь вели спор, на что направить свои силы: на завоевание или управление и удержание. Теперь, видимо, до чего-то договорились, если дошло до такой свадьбы. И если Святослав правда сам собрался в Хазарию… только отнюдь не с проповедью…

– Дьявол! Если он завоюет Хазарию, то сам возомнит себя императором… то есть хаканусом.

– Кто же его коронует? – Хельмо усмехнулся. – Папа в Риме? Патриарх в Константинополе? До этого еще далеко. Пока ему важно знать, что дома его не свергнут, пока он будет в походе. Судя по той истории с его братом Ульбо, эти его опасения весьма велики… и небезосновательны. Герцог Мистислав – приемный отец Ульбо. Святослав боится, что если он уйдет из Киева со всеми верными людьми, Мистислав вернет Ульбо из ссылки и сделает князем. И даже Хелена их поддержит. Пока у него есть такие опасения, ни в какую Хазарию он пойти не сможет.

– Но значит, – Рихер прищурился, – ему нужно, чтобы Мистислав исчез!

– Это невозможно, он слишком крепко держится за Хелену… или она за него. Конечно, они ненавидят друг друга, Мистислав и князь. Но пока жива Хелена, им приходится друг друга терпеть. Хотелось бы знать, до чего они договорились – каковы условия их примирения и этой свадьбы.

– Нам следует вовсе ее не допускать, – раздался голос от помоста, где в темноте сидел еще один из их спутников.

Хельмо слегка вздрогнул: казалось, сама темноте заговорила.

– Ты видишь какой-то способ… – Рихер взглянул в ту сторону, но во тьме сидящего было почти не видно.

– Пока нет. Но мы должны его найти. Сам бог привел нас сюда, пока еще не поздно.

– Ты что-то знаешь о самих этих… женихе и невесте? – спросил Рихер у Хельмо. – Они любят друг друга или только повинуются отцам?

– Жених любит другую деву.

– Вот как! – Рихер оживленно обернулся к нему. – Бэати́ссима ви́рго Мари́а! Это было бы просто счастьем! Ты точно это знаешь?

– Знаю. Я видел своими глазами… нет, не то чтобы видел, но я слышал от Станимира, что этот юноша вступил в драку на празднике летних костров за другую девушку.

– Что за девушка? – спросил голос из темноты. – Чья дочь?

– Она дочь… О ней и ее семье Бертруда ничего не говорила, но Станимир сказал, что эта семья – тоже из сторонников Святослава.

– Део гратис! Это же великолепно! Если он женится на ней, то этого союза, – Рихер потыкал тонким пальцем в клочки пергамента, – не будет!

– Он не женится на ней. Я расспрашивал Станимира. Она слишком низкородна для Вефасто, ее мать, кажется, даже не из свободных. Тот никогда не согласится.

– Это чепуха! – Рихер почти засмеялся. – Мы должны… тебе стоит поскорее найти случай с ним сдружиться. Как его имя?

– Уни… Унигест.

– Добейся, чтобы он открыл тебе сердце, и пообещай помочь, – велела темнота. – Если мы поможем ему обвенчаться с той девушкой, Вефасто ничего не сможет сделать.

– Обвенчаться? – Хельмо задумался. – Но кто будет их венчать?

Рихер молча сделал знак в сторону помоста, где храпел отец Теодор, а отец Гримальд все еще молился, стоя на коленях, с четками в руках. Будто хотел сказать: этого добра у нас хватает.

– Не знаю… – с сомнением ответил Хельмо. – Они же язычники.

– Дьявол их побери! – Рихер ударил по столу. – И как же они справляют свадьбы?

– Неважно как. Им можно иметь разом несколько жен. Даже если мы поможем ему с той девушкой, Вефасто заставит его взять и вторую… дочь Мистислава. Нужно как-то заставить их испытать отвращение друг к другу.

– Ревность? Знает ли невеста о его склонности к другой?

– Этого я пока не знаю. Но та драка наделала много шума…

– Нужно как следует это обдумать. Но быстрее, скоро ли должна быть свадьба?

– Этого я тоже не знаю.

– Узнай. Попросись в гости… Они не родня твоему дружку Торлибу?

– Кажется, они все здесь друг другу родня! – Хельмо досадливым движением сгреб все клочки в одну кучу. – Торлиб мне говорил – его дед был братом деда невесты. Или дядя – братом дяди… дядей брата… там кто-то чей-то сводный дядя и побочный дед… дьявол их разберет!

– Он должен знать все подробности. Завтра же поедешь к нему и все выяснишь, – велела темнота. – И запомнишь, как «Патер ностер».

– Как скажешь. Но…

– Кстати, тебе еще предстоит устроить, чтобы Торлиб учил наших отцов хазарскому языку, – напомнил Рихер. – И тебя самого заодно – от скуки он сделается разговорчивым.

– Помоги мне, преподобная Вальпурга Айхштеттская! – Хельмо возвел глаза к высокой кровле.

– Ничего, потрудишься во имя Господа. Однако мы сюда приехали не для того, чтобы научиться трещать по-хазарски. Отец Гримальд хочет перед смертью прославиться перед Господом, отец Теодор спасается от греховных склонностей, но я-то собираюсь вернуться домой живым и здоровым, а не уйти по сияющей тропе мучеников на небо!

– Давай-ка мы тоже помолимся перед сном, – вздохнул Хельмо и встал, собирая со стола клочки с записями. – И попросим Господа вразумить нас на это дело…

* * *

Утром Хельмо, в сопровождении слуги своего Куно, верхом отправился к Торлейву, но дома не застал: тот вместе с матерью уехал на Свенельдов двор, к Мистине, где сегодня ждали множество гостей на обручение. Зато Хельмо удалось повидать Влатту. В дом она его позвать не могла, но, охотница поболтать, тем более с таким красивым нарядным молодцем, подробно разъяснила, стоя у ворот: покойный муж Фастрид – Хельги Красный, был двоюродным братом Уты – матери Витляны, поэтому без его вдовы и сына на таком важном для рода событии никак не обойтись. Немало посмеялись, уточняя по-славянски слова «дед», «дядя» и «тетя», которые Влатта норовила произнести по-гречески, чего Хельмо совсем не понимал, но главное он уловил: дело семейное и важное. Когда в точности свадьба, Влатта не знала, но была уверена, что не ранее осени – хорошие свадьбы справляют, как урожай соберут, после Дожинок, когда жита для пирогов и пива будет в изобилии. Конечно, два богатых боярина и весной нашли бы, что на стол поставить, но обычай есть обычай, в эту пору только уводом женятся, а боярам это не к лицу.

Передав поклон Торлейву и его матери, Хельмо направился назад в Ратные дома.

– По ней и не скажешь, что она наполовину гречанка, – заметил он Куно, едущему на шаг позади господина. – Волосы светлые, глаза голубые. И такая приветливая…

– Пухляшка была рада с тобой поболтать.

– Но Рихер меня распнет, если я буду тратить время на болтовню с девушками. Правда, если мы и правда просидим здесь целый год, времени нам хватит.

– За эту – не распнет. Дружба с кем-нибудь в доме Торлиба пригодится.

– Ты думаешь? – Хельмо обернулся. – Но она всего лишь девушка, дочь кормилицы… или что-то вроде того. Любопытно – Торлиб ее того… пользует?

– Если да, то еще лучше. Такая, как она, может быть полезнее других. Приучи ее видеться с тобой тайком, и она запустит тебя в дом так, чтобы никто об этом не знал.

– Зачем? – Удивленный Хельмо еще раз обернулся.

– Откуда мне знать? Пригодится – если нам придется провести здесь целый год! Кстати, успеем отрастить бороды, чтобы на нас не таращились!

Вернувшись, Хельмо обнаружил, что тем временем к посланникам Оттона тоже явился гость. И кто – сам отец Ставракий, священник-грек, которого немцы уже видели в гриднице Эльги возле самой княгини. Он приехал верхом, в сопровождении отрока; объяснил свое появление приказом княгини и собственным желанием убедиться, что гости хорошо устроены, имеют все нужное. Был неподдельно приветлив, будто не знал, что перед ним – посланцы Римского престола, которых еще достопамятный патриарх Фотий сто лет назад клеймил мужами нечестивыми и мерзкими, мужами, из мрака западного вынырнувшими, стремящимися во всяком зле достичь предела. Два лета назад Ставракию пришлось столкнуться здесь, в Киеве, куда он только что прибыл, с епископом Адальбертом. Тогда верх остался за ним, но его нынешняя любезность не означала наивности. Едва узнав, что прибыли послы Оттона, он тут же подумал: сызнова явились, порождения края западного, ища напасть на народ новоутвержденный в благочестии и новоустроенный, словно дикий вепрь, подрывая клыками и копытами!

Однако подозрения побуждали отца Ставракия не прятаться от соперников, а напротив, идти им навстречу. Объяснялись по-славянски. Отец Ставракий родился в Греческом царстве, в окрестностях Никомедии на Мраморном море, где уже несколько веков жили переселенцы из славянской Солуни. Греки называли их слависианами, и они до сих пор сохранили родной славянский язык. За его знание отец Ставракий и был избран для посылки на Русь, к Эльге, и через два года в Киеве объяснялся на языке полян без затруднений, даже начал понимать по-варяжски. Средних лет и среднего роста, располагающей внешности, отец Ставракий носил небольшую рыжеватую бородку. Ранняя лысина увеличила его выпуклый лоб, бледно-рыжеватые волосы подчеркивали цвет тоже бледноватых, но живых и приветливых голубых глаз. Длинный голубой камизий, с отделкой из зеленого узорного шелка на широких от плеча и узких от локтя рукавах, на нем смотрелся и роскошно, и скромно, олицетворяя и мощь греческой церкви, и смирение ее слуги.

Отец Теодор оказался болен после вчерашнего и не мог встать. Вынужденный в одиночку принимать такого важного гостя, Рихер объяснил это почтенными годами диакона и усталостью после долгого пути. Отец Ставракий по виду полностью в это поверил, однако в больших глазах его явственно светилась усмешка: как видно, он уже знал о телеге и постельнике, на которых отец Теодор вчера покинул княжеский пир. На отца Гримальда – бледного, с глубокими морщинами и бурыми мешками под хмурыми глазами, – взглянул с куда более искренним сочувствием. Что тот неподдельно болен, было видно даже в полутьме дома.

– Статочно, на столь долгий и опасный путь собрата нашего толкнуло желание заслужить перед Господом, близясь к концу земного пути? – проницательно заметил грек.

– Мне за пятьдесят, – ответил отец Гримальд, похожий сейчас на угрюмую птицу, – в такие годы помышлять надлежит не о продлении своих дней, а о спасении души. Десять лет назад пример таковой подал нам всем Иоанн, монах из Лотарингии. Сам пожелал отправиться в Кордову, к тамошнему халифу, и отвезти послание господина нашего Оттона ради защиты христианской веры. Путь сей прямо привести должен был его на небо… ибо халиф обязан был казнить всякого, кто будет поносить его сарацинскую веру.

– И что же? – с любопытством спросил отец Ставракий. – Монах сей снискал мученический венец?

– Нет. Халиф Кордовский три года не принимал его, чтобы не читать послания господина нашего и не казнить посланца. Тем временем, по просьбе халифа, господин наш Оттон прислал других послов с другим письмом, а то первое письмо Иоанну не велено было вручать. И когда они наконец встретились, то беседовали как добрые друзья, и отвагой своей Иоанн заслужил большое уважение халифа.