Своими знаниями он особо не гордился – хорошо помнил те времена, когда знание четырех языков приносило ему одни беды. С первых лет жизни Торлейв с матерью говорил по-славянски, с нянькой – по-гречески, с воспитателем – по-варяжски, с челядью – по-хазарски. После переезда в Киев первые несколько лет Торлейва понимала только мать и прочие домашние: он изъяснялся на немыслимой смеси славянских, варяжских, греческих и хазарских слов. Княгиня Эльга часто звала к себе Фастрид с сыном; беседуя с красивым светловолосым мальчиком, она смеялась и ужасалась его ломаной речи, где не понимала половину слов. Очень многие дети на Руси, имея отца-варяга и мать-славянку, с каждым из родителей говорили на его языке; сама Эльга и все ее братья и сестры были такими. Ладожские варяги еще понимали язык чуди. Но четыре языка производили путаницу в голове малолетнего Торлейва и других детей дома. Он и сейчас помнил, как трудно ему было разобраться: какие слова понимают в русско-варяжской дружине, какие – кияне полянского племени, какие – Акилина и другие челядины из греков, какие – Илисар и его родители-хазары. Выросшие в одном положении, Торлейв, Патрокл, Илисар и Влатта с детства говорили на смеси языков, которая стала служить им чем-то вроде особого языка, понятного только им.

Но если дети Акилины могли расти, как им заблагорассудится, то законному сыну Хельги Красного в Киеве пренебрежение не грозило. Помимо Бёрге, за его воспитанием как мужчины присматривали и оба ближайших знатных родича – воеводы Асмунд и Мистина. Торлейву предстояло многому научиться, чтобы быть достойным своего рода и судьбы. К счастью, мальчик оказался очень способным, и к двенадцати годам, когда Асмунд вручил ему первый меч, его речь очистилась и он почти не путал языки. Слабее всего у него был хазарский – на нем он сейчас мог говорить только с Илисаром.

Да еще и Агнер Одноглазый за полмесяца в Киеве приучил весь дом говорить «хабиби»!

Однако благодаря собственному опыту Торлейв без удивления слушал Хельмо, у которого смешались в голове родное саксонское наречие, выученное от кого-то западно-славянское и еще латынь, достояние образованных людей при Оттоновом дворе.

– Так для чего ты приехал?

– Приехал он узнать, не перебьют ли их всех, как они только в Киеве покажутся, – вместо Хельмо ответил Станимир.

– Их всех? – Торлейв едва не подпрыгнул. – Вас много?

Дернул головой – оглядеться; трое его бережатых тоже привычно бросили взгляды по сторонам, двинув руки к рукоятям ударных ножей (более серьезного оружия на гуляниях, конечно, ни у кого не было).

– Здесь пока я один! – Хельмо показал палец. – И в доме у Станимира мой слуга, Куно. Остальные ждут на Моравской дороге, в двух переходах отсюда. Нас четверо: я и Рихер из королевской канцелярии, диакон Теодор и аббат Гримальд. При нас десять слуг.

– И куда вы с таким воинством?

Аббат, да еще диакон! Уж не желает ли Оттон, после недавнего посрамления епископа Адальберта, снабдить Русь новыми учителями веры! Но уж в этот раз его о том не просили.

– Мы имеем посылание от… господина нашего Оттона к королям Ругии – Хелене и сыну ее Святославу. Но пока об этом знаете лишь вы двое. – Хельмо доверительно взглянул на Станимира и Торлейва. – Досточтимый епископ Адальберт не встретил здесь доброго приема и на обратном пути едва не погиб, мы не можем верно знать, хорошо ли встретят нас… и не прикажут ли убить или заковать. Опасаясь беды от народа либо правителей, решили мы сперва разведать и заручиться поддержкой… как гости и послы, кого Бог велел оберегать.

– Не думаю, чтобы кто на вас с дубьем кинулся, – с сомнением ответил Торлейв. – Вспоминают вас, немцев, это да. Но это не мне решать. Это нужно…

Он еще раз огляделся, уже с новым чувством, зная, кого ищет.

– Будь так добр, амикус меус, чтобы пойти к королеве Хелене и склонить ее благосклонно принять нас. Мы не оставим без подарков и ее, и ее сына, и, разумеется, тебя, ради твоей дружбы. Господин наш Оттон больше прежнего желает дружбы и мира с ругами и снабдил нас в достатке… доводами, чтобы подкрепить их. У нас очень, очень важные вести для королевы Хелены, клянусь санкти^[24] Вальпурга фон Айхштетт!

– Важные вести? – Торлейв пристально взглянул в его встревоженные светло-карие глаза, но тут же отвел взгляд. – Хорошо. Я пойду к коро… к княгине и скажу ей о вас. Завтра утром… или к полудню ближе, как отдохнут. Сейчас возле нее лишних ушей слишком много. Да и не дело на гулянии ее заботами томить.

– Благодарю тебя! – с облегчением ответил Хельмо. – Гратиас тиби аго!^[25] И Део гратис^[26], что послал мне такого верного друга в этой далекой и опасной для христиан стране!

Глава 4

Слово свое Торлейв сдержал и назавтра еще до полудня отправился к старшей княгине. Однако, увидев его у себя в избе, Эльга ахнула и прижала руку ко рту. Опрятной чистой одежде племянника явно противоречило разбитое лицо.

Поклонившись, Торлейв выпрямился, и Эльге бросилась в глаза кровавая ссадина через бровь, едва засохшая, такая же ссадина на переносице, возле другого глаза багровый синяк, не считая мелких ссадин. По несколько неловким, осторожным движениям было видно, что под одеждой кроются ушибы. Разбитые костяшки пальцев говорили сами за себя.

Сидевший здесь же Мстислав Свенельдич негромко, выразительно просвистел.

– О Пантократиос Теос!^[27] – Эльга подалась вперед. – Тови, что с тобой?

Торлейв слегка поморщился, насколько позволяла разбитая бровь:

– Безделица. Не о чем говорить.

– Это они вчера на ночь глядя с парнями порезвились, – сказал Мистина. – Я сам уже ушел, мне Велько рассказал. Он тоже расписной пришел, но не настолько.

– С какими парнями?

– А с Игморовой братией. – Торлейв взглянул Мистине в глаза, без слов обращая к нему просьбу держать свою осведомленность при себе.

– Для этого была причина? – Эльга опять посмотрела на Торлейва, нахмурившись, смарагдовые ее глаза сердито сверкнули.

Что приближенные Святослава не любят ее собственных ближиков и между ними порой случаются мелкие и крупные стычки, для Эльги новостью не было. Но при виде разбитого лица Торлейва в ней загорелся материнский гнев и жажда наказать обидчиков.

– Нет, госпожа. Одна удаль молодецкая. Но я пришел тебе сказать о деле поважнее. Хорошо, что ты тоже здесь, Свенельдич.

…И правда, причины никакой не было. Попрощавшись со Станимиром и его немецким гостем, Торлейв, все еще в удивлении от этой нежданной встречи, вспомнил, зачем все собрались на луг, и направился к девичьему кругу. Когда вода в ведрах кончилась, а девушки обсохли у костров и отдышались, Витляна завела новый хоровод. Это было важной частью начала лета, и здесь требовалось умение и присутствие духа. Сначала круг движется слева направо – противусолонь, и так заходит на Темный Свет. Девицы шли с важным видом, сознавая важность этого действа и скрывая тайный страх: на Темном Свете каждый шаг может иметь немалые последствия.

– Я посею белый лен, – запела Витляна.

– Ой, дид-ладо, тонкий лен! – подхватили прочие.

И тонок, и волокнист,
Ой, дид-ладо, волокнист!
Уродился белый лен,
Ой, дид-ладо, белый лен!
И тонок, и волокнист,
Стал лен зеленети,
Ой, дид-ладо, зеленети!
Стал лен созревати,
А я молодешенька
Начала горевати:
С кем лен мне брати?

Девушки по очереди отвечали ей за свекра, за свекровь, за суженого, и все помогали работать. То, что правильно сделано на Темном Свете, обернется удачей и в белом свете, и Витляна сейчас делала работу богини, дарящей земным полям хороший урожай, женским рукам – удачную работу на весь год, а самим себе – хорошее замужество.

Правена к тому времени вернулась в круг. С самого утра радость бурлила в ней, серые глаза Торлейва стояли перед взором – взгляд пристальный и тем самым обещающий… что? Она ему не ровня, и не будет его мать ее сватать, как тем летом сватала у княгини Малушу, – об этом Правена прекрасно знала. Но так далеко заглядывать не хотелось. Она уносилась мыслями в темноту рощи, воображая, как он обнимет ее, и сердце замирало. А что потом? Да как будто ничего… там видно будет. Венец устремлений юной девы – подтверждение любви того, кто запал в сердце, от чего взгляда пробирает сладкая дрожь. А то, что бывает потом – бывает уже не с девой.

И вдруг какие-то люди… Станимир-боярин какого-то лешего притащил! Вот надо им непременно о делах говорить, и непременно с Торлейвом! Шли бы к Свенельдичам, к Вуефасту, к Острогляду, к Асмунду – мало ли в Киеве бояр и старцев! Пусть целый год проговорят, но вечер Зеленого Ярилы для другого! И хотя Торлейв держал ее за руки, Правена чувствовала: Станимир и незнакомец рядом с ним для него важнее, чем она.

Вся ее радость от плясок улетучилась, она с трудом подавляла уныние. Но вот, в очередной раз оглянувшись, Правена заметила в толпе знакомую светловолосую голову, и от сердца отлегло. Он отделался от Станимира и вернулся!

Но тут же рядом с Торлейвом возник Унегость. Младший сын воеводы Вуефаста имел от роду лет восемнадцать-девятнадцать. Продолговатое лицо, очень высокий лоб, полускрытый рыжевато-русыми кудрями, и чуть раздвоенный подбородок он получил от отца-варяга; большие карие глаза, черные длинные брови, почти сросшиеся над крупным носом, – от мужской родни матери, знатного киевского рода Угоровичей. Он видел, что расписное яйцо Правена никому еще не вручила, и не терял надежды им завладеть. Стараясь не упустить ее из виду, он передвинулся и загородил от Торлейва вереницу дев.

– Гостята, – вежливо сказал Торлейв. – Отойди, не засти.

Спокойная уверенность в его голосе означала: нечего тебе здесь высматривать. Унегость был уже почти сговорен, и вовсе не с Правеной.

– Так отодвинь! – дерзко и с досадой ответил тот, оглянувшись.

Без лишних слов Торлейв схватил Унегостя за ворот и пояс и, чуть отступив в сторону, рванул его назад. Стоявший тут же Патрокл-Орлец как бы невзначай подставил ногу, и Унегость, широко взмахнув руками, опрокинулся на стоявших позади. Сшиб кого-то, но ему живо помогли утвердиться на ногах и с веселым свистом толкнули вперед, обратно на противника.

Вокруг весело загомонили, радуясь новому развлечению. Торлейв за эти мгновения успел развернуться и встретил Унегостя еще на подлете ударом в челюсть – тот опять отлетел. Торлейв даже рад был этому случаю – игра рожка, песни и пляски его не веселили, но наполнили лихорадочным возбуждением, и оно требовало выхода.

Не успел Унегость подняться с земли, как вокруг него возникли знакомые рожи, полные дурного азарта.

– А кто это здесь такой дерзкий, что боярского сына бьет? – заорал Игмор. – А ну, гридьба, поучим невежу!

Вокруг Игмора, как мелкие грибы возле большого, мигом выросли три его брата – Добровой, Жар и Грим. Торлейв знал их почти всю жизнь – в детстве это были ближайшие приятели юного князя.

– Кус Эммэк^[28]! А ну, орлы, айда^[29]! – рявкнул Агнер, которому не требовался вещун, чтобы понять, что сейчас будет.

«Орлы» не нуждались в приглашениях – и так стояли наготове, но не вмешивались, пока драка шла один на один. Миг, и обе ватажки кинулись друг на друга. Замелькали кулаки, кто-то, получив весомый удар под душу, не устоял и отлетел к тропе. Девичий круг попятился.

– Не бежать, увырьи^[30]! – строго крикнула Витляна. – Дальше поем!

Не так легко было продолжать пение, когда рядом шла, быстро расширяясь, драка. Но обряд нужно завершить и положенным порядком выйти обратно на белый свет, иначе не оберешься бед!

Парни и мужики со всего луга сбегались к месту драки. В толпе кого-то задели, крики «Наших бьют!» все ширились, и скоро азартная свалка захватила десятки человек. Подошедшие позже и не ведали, из-за чего она началась, ну да какая разница? Все праздничные драки не почему-то, а ради удали.