Он выглядел так, будто не ложился сегодня. Только тут я заметила, что у него мокрые волосы, а плащ на плечах точно так же потяжелел от воды, как и у воинов под навесом. Я коснулась завязки на своей шее, которую успела затянуть, и прямо спросила:

– Ты отдал мне плащ, в который должен был переодеться сам?

Миролюб несколько секунд смотрел на меня изучающе, а потом покачал головой:

– Неважно это. Ты сейчас пойдешь в дом, а я возьму сухой плащ и пойду с воинами.

– Искать?

Он кивнул, а я вновь подумала: «Какой же он невероятный. Как же он заботится обо всех своих людях! Ну кто ему этот ребенок?»

Миролюб вдруг резко обернулся, и за его плечом я увидела ту самую Уладу – мать пропавшего мальчика.

– В дом иди! – коротко приказал Миролюб, и женщина, бросив на меня быстрый взгляд, послушно вернулась в сени.

Уходя, она задержала ладонь на дверном косяке, и, заметив ее браслет, я застыла, озаренная узнаванием. Я уже видела его на девушке из своего сна. Княжич улыбался ей, и ей это нравилось. Этот мальчик… сын Миролюба? Тогда понятно, почему Улада смотрит на меня с ненавистью. Ведь я – та, кто займет законное место рядом с княжичем и чьи дети навсегда заберут у ее сына право считаться наследником.

Я медленно подняла взгляд на Миролюба. По его лицу было ясно, что мое озарение не прошло для него незамеченным. Он смотрел хмуро и устало, словно ожидая каких-то моих слов или действий, а я терзалась сомнениями: рассказать ли ему то, что я видела во сне? Или, может, хотя бы намекнуть, что стоит спросить о судьбе мальчика у Альгидраса? Впрочем, я знала, что ничего в итоге не скажу, потому что просто не представляла, как это сделать. Может быть, сказать Добронеге? С этой мыслью я решила было вернуться в дом, как вдруг услышала шум у ворот.

– Хвала Перуну! – выдохнул Миролюб и сбежал по ступенькам под проливной дождь.

Через двор шел человек, вокруг которого уже собрались воины. Миролюб вклинился в кучу своих людей, бесцеремонно всех растолкав. Из-за шума дождя ничего не было слышно. Впрочем, вся процессия быстро направилась в мою сторону. Тут же кто-то сильно задел меня плечом, и навстречу воинам по ступеням сбежала Улада. Я отстраненно заметила, что она босиком и в домашнем платье. Ее истошный крик «Добрушенька!» перекрыл шум дождя.

Она вырвала ребенка из рук несшего его воина и бросилась к крыльцу, оскальзываясь на жидкой грязи.

– Ну, будет… будет! – услышала я и поняла, что за моей спиной стоит мать Миролюба вместе с Добронегой. – Я же сказывала, все хорошо будет, – голос Милонеги звучал сурово, однако глаза светились. – В тепло неси скорее.

Улада ничего не ответила, лишь сильнее прижала к себе ребенка, поднимаясь по ступеням.

– В моих покоях натоплено! – подал голос подошедший Миролюб, взглянув через плечо Улады на бледного мальчугана.

На этот раз Улада отрывисто кивнула и вихрем бросилась в сени. За ней по пятам бежали две невесть откуда взявшиеся девочки и престарелая женщина. Все они говорили разом, создавая невероятный шум.

– Стыд помни! – вдруг сурово сказала Милонега, обращаясь к сыну.

Мне показалось, что Миролюб смутился. Во всяком случае, он сбился с шага и замер, так и не поднявшись на последнюю ступень. Я по-прежнему жалась к перилам на площадке крыльца, так что наши лица сейчас были на одном уровне. Миролюб повернулся ко мне, словно собираясь что-то сказать, потом посмотрел на Добронегу и наконец на мать:

– Мне жарко натопили, чтобы я обогрелся. Добрушу прогреть надобно.

– Кто его нашел? – раздался над всеми нами голос князя, который незамеченным вышел на крыльцо и сейчас стоял за плечом Добронеги. Мать Радима вздрогнула, однако не обернулась, замерев в полушаге от князя, который сверлил сына взглядом поверх ее плеча.

– Хванец, – ответил Миролюб и обернулся, ища глазами Альгидраса.

Однако того уже не было видно. Воины снова сгрудились под навесом и что-то шумно обсуждали.

– Где нашел?

– Спрошу. – Миролюб развернулся было бежать на поиски хванца, когда Милонега неожиданно шагнула вперед и сжала его плечо:

– Пусть в дом идет, Миролюбушка. Обогреется и расскажет.

Княжич медленно обернулся к матери, потом покосился на отца. Щека Любима дернулась, как от судороги, однако он ничего не сказал. Тогда Миролюб кивнул и, накинув капюшон, шагнул под дождь.

Милонега зябко обхватила себя за плечи и проговорила, ни к кому не обращаясь:

– Как тогда всё: воины, ворота настежь и свирец на руках с дитем. Разве что дождя не было.

Взгляд Добронеги, брошенный на мать Миролюба, был полон боли и сочувствия.

– Он не свирец, Милонега, – негромко откликнулся князь. – Он проклятый богами хванец.

С этими словами Любим одним плавным движением проскользнул мимо Добронеги и спустился с крыльца прямо под дождь. Без плаща. Сперва я подумала, что он идет навстречу Миролюбу, который уже выцепил из группы воинов Альгидраса и вел его к нам, однако князь резко свернул вправо и пошел в сторону хозяйственных построек.

– Хванец… свирец… Одни боги ведают, как это страшно – ждать в покоях, пока твое дитя неведомо где. Я до последнего вдоха мужа твоего не забуду, Добронега.

Краем глаза я увидела, как Добронега сжала руку княгини и обернулась к мужчинам, подходившим к крыльцу. И если последние крохи здравого смысла еще пытались объяснить все происходящее совпадением с моим проклятым видением, то появление Альгидраса похоронило эту надежду. Шагнув на первую ступеньку крыльца, Альгидрас скинул с головы капюшон и низко поклонился женщинам. Я не слышала приветствия Милонеги, не слышала, что он отвечал. Я не могла оторвать взгляда от его правой кисти, замотанной в промокшую тряпицу, и мне было чертовски страшно осознавать, что, спроси кто-нибудь, что у него с рукой, я могла бы с уверенностью ответить: ожог.

Бьется сердце тревожным набатом,
Заглушая доводы разума.
К прошлой жизни не будет возврата,
Я к тебе будто нитью привязана.

С каждым днем все прочнее путы
И все призрачней шанс на спасение.
Дымкой тайны, как прежде, окутан,
Ты со мной, мое наваждение.

Глава 2

Спустя несколько минут мы сидели в обеденном зале в ожидании возвращения Альгидраса с Миролюбом, которые ушли переодеться в сухое. Я не сомневалась, что явятся они нескоро, потому что вряд ли Миролюб удержится от соблазна расспросить Альгидраса о произошедшем. И я оказалась права. Даже учитывая количество комнат и переходов в этом доме, отсутствовали они дольше, чем нужно для переодевания. Нестерпимо хотелось узнать подробности их разговора, но пришлось смириться с тем, что мне, как и всем женщинам, будет озвучена официальная версия.

Милонега приказала накрыть на стол, и я, устроившись в углу на низкой лавке, наблюдала за повеселевшими девочками, сновавшими туда-сюда и споро расставлявшими угощения на столе. Конечно, это был не праздничный обед, однако в доме нашлось не только вяленое мясо и окорок, но и горячие пироги.

Наконец мужчины появились в зале. На обоих была сухая одежда, причем на Альгидрасе даже по размеру. Я ожидала, что он будет в одной из рубах княжича, поэтому очень удивилась, а еще вдруг с новой силой заскучала по Свири. По тому дню, когда Альгидрас сидел в доме Радима в одной из его рубашек и вырезал деревянные фигурки. Сейчас это воспоминание казалось родным и очень далеким. Я невольно скользнула взглядом по Альгидрасу, словно ожидая, что он дернет плечом, поправляя сползшую рубаху, и заметила, что его ладонь перетянута свежей повязкой.

Миролюб подошел к матери, протянул руку, чтобы помочь ей встать, и замер не двигаясь. Эта половина дома была вотчиной княгини, и Миролюб не нарушал традиций, терпеливо ожидая действий матери.

– Ну, иди, я тебя хоть рассмотрю, – произнесла Милонега, выпуская руку сына и протягивая ладонь Альгидрасу.

Тот неуверенно шагнул вперед.

– Иди-иди. Не робей.

Альгидрас подошел к женщине и коснулся протянутой ладони. Милонега провела свободной рукой по его волосам, взъерошивая мокрые пряди.

– В доме будешь, пока не обсохнешь, – произнесла она, и ни Альгидрас, ни Миролюб не решились возразить.

– Сколько тебе весен?

– Девятнадцать, – сипло ответил Альгидрас.

Я с замиранием сердца ждала расспросов об острове хванов. Мое тело напряглось в нестерпимом желании шагнуть вперед и коснуться его руки, защитить от боли. Альгидрас нервно повел плечом, и я вдруг поняла, что это напряжение не только мое. Оно и его тоже. Он так же ожидает вопросов и так же их боится.

– Как твое имя?

– Олег.

– А как нарекла тебя мать?

– Я не знал матери. Отец нарек Альгидрасом.

Я ощутила иррациональное волнение. Это был первый раз, когда хванец произнес свое настоящее имя. Оно звучало не так, как его произносила я. Чуть мягче. А на звуке «ль» словно ручей перекатывался по камням.

– Красивое имя, – произнесла Милонега, вновь касаясь волос Альгидраса. – И мальчик ты красивый. Чужеземной красой. Садитесь за стол. Пироги стынут, – тяжело опершись на руку сына, она первой направилась к своему месту.

Альгидрас поколебался мгновение и все же протянул руку Добронеге, правую, забинтованную. Та осторожно коснулась его локтя и, указав взглядом на повязку, негромко спросила:

– Что там?

– Обжег. Несильно.

Я нервно усмехнулась, вызвав удивление Миролюба, который подошел ко мне, чтобы проводить за стол.

– У тебя рука холодная, – поделилась я наблюдением с княжичем.

– Застыл, – улыбнулся Миролюб одним уголком губ, а потом вдруг наклонился ко мне и прошептал на ухо: – Согреешь?

Я шарахнулась в сторону, вызвав у него веселый смех. Он ведь пошутил? Однако уверенности не было, потому что утреннее напряжение уже исчезло с лица княжича, а в глазах поселились лукавые смешинки. Нашел место для заигрываний!

Милонега усадила Альгидраса между собой и матерью Радима. Я устроилась по левую руку от Добронеги. Миролюб – по правую от матери. И я, признаться, была очень рада, что нас с ним рассадили так далеко. Его неожиданная игривость настораживала. А еще так я могла спокойно поглядывать в сторону Альгидраса, потому что сидела с самого края и не было ничего странного в том, чтобы смотреть на всех собеседников разом. Поэтому я могла без помех наблюдать за тем, как нервно скользят его пальцы по вышитой скатерти, как он нерешительно то обхватывает кружку с медовым отваром, то убирает руку, так и не отпив. Наконец Милонега первой сделала глоток из своей кружки и покачала головой:

– Хороший отвар. В студеный день – первое дело.

Миролюб, уже вовсю жевавший пирог, обернулся к Альгидрасу, перехватил мой взгляд и подмигнул. Я выдавила из себя улыбку и тоже сделала глоток из кружки. Мне показалось, что напиток алкогольный, потому что по горлу и груди сразу растеклось тепло. Я поспешно схватила пирожок, вспомнив, что почти ничего не ела на завтрак. Алкоголь я переносила плохо, а лишних проблем не хотелось.

Милонега отщипнула кусок от лепешки и, задумчиво прожевав, обратилась к Добронеге:

– Правду говорят, что побратимство они с Радимом разорвали?

Добронега, так и не притронувшаяся к еде, тут же отодвинула кружку и кивнула.

– Плохо дело. Из-за чего, Альгидрас?

Я почувствовала что-то вроде детской обиды. Почему она не зовет его Олегом? Почему запомнила его настоящее имя? Это только мое.

Альгидрас никак не показал, что обращение его удивило. Он несколько секунд раздумывал над ответом, а потом, неловко спрятав перевязанную руку под стол, произнес:

– Воеводе от того побратимства добра не было. Я… другой. Люду это не любо.

– Ты еще и умный мальчик. И сильный, – заключила Милонега, а я с замиранием сердца увидела, как Добронега коснулась локтя Альгидраса и тот вздрогнул от неожиданности.

– Как ты Добруша нашел?