Что касается чэры эр’Тавии, чей пряничный домик находился напротив моего, то эта старушенция, отметившая в прошлом году свой двухсотый день рождения, жила особняком, водя дружбу лишь с многочисленными кошками, которые каждую весну будили воплями всю округу. Про эту почтенную госпожу можно было сказать старой пословицей: любовь, в отличие от соседей, слепа. Чэра эр’Тавиа проводила все свободное время, неся дозор возле окон. Слежка за округой – ее хобби и страсть всей жизни. Вот и сейчас я разглядел ее кривоносый профиль в окне второго этажа. Как обычно снял шляпу и, как обычно, не дождался ответного приветствия. Я совсем не обижаюсь на такое к себе отношение – в двести лет вполне простительно быть несколько… эксцентричной.

Возле ворот моего особняка я встретился с кошкой. Она лежала прямо на дорожке, перекрывая мне путь. Обычная, серая, худая, но с чистым блестящим мехом и ясными, чуть зеленоватыми глазами. Возможно, это была питомица чэры эр’Тавии, а быть может, просто вольная путешественница. В таком случае – она счастливица. В Рапгаре мало бродячих животных. В «высоких» районах их поиском и отловом занимаются городские службы, а в бедных кварталах жрут скангеры или оголодавшие тру-тру, или проводящие темные ритуалы чернокожие оганы.

Увидев меня, кошка неохотно встала, потянулась, зевнула и посмотрела мне прямо в глаза. Взгляд у нее был отнюдь не кошачий. Мне он показался слишком разумным. Так что я, ощущая, как по спине пробежали мурашки, снял шляпу, приветствуя зверька. Та благосклонно прищурилась и в несколько маленьких шажков отошла в сторону, на газон, засыпанный пожелтевшими, шуршащими листьями, завалилась на бок, с явным намерением поспать часок-другой.

У нас, лучэров есть легенда, что когда Всеединый вновь ушел в Изначальное пламя, он оставил после себя свою первую соратницу – Великую двухвостую кошку, ту самую, которой поклоняются ее дети – мяурры, называя Лунной кошкой, чьим обликом считают луну. Так вот, поверье у моего народа очень простое: Двухвостая ходит по миру, живет рядом с нами в образе такой вот незатейливой светло-серой мышеловки, гуляющей сама по себе. Но когда лучэр умирает, именно она провожает его душу в Изначальное пламя, где ту ожидают все радости новой жизни, родственники и Всеединый в придачу.

Не скажу, что я религиозен. Скорее наоборот – молчаливый атеист, не лезущий в чужую веру, никого не учащий как следует жить, чему поклоняться и в кого верить. Я уважаю все религиозные конфессии, даже такие многообразные, как у магаров, такие странные, как у хаплопелм, и такие темные, как у оганов. Во всяком случае, до тех пор, пока меня не стараются обратить в чью либо веру, я остаюсь очень терпимым чэром.

Еще раз напомню – я стараюсь быть атеистом, хотя и знаю, что Изначальный огонь, Всеединый и прочая, о чем говорят святые отцы во время воскресных месс – правда. Но вот в Двухвостую верю беззаговорочно, даже в наш безумный век прогресса, железных дорог, электричества и рельсовых орудий. Да и как в нее не верить, когда она в любой момент может прийти за мной? Чэр Тиль эр’Картиа давно уже живет в долг.

Так что я стараюсь быть почтительным с племенем ночных охотников и никогда их не обижаю.

На крыльце меня ждал очередной «сюрприз». Фиалки из ближайшего цветочного горшка оказались безжалостно вырваны и разложены в хаотичном беспорядке вперемешку с яблочным огрызком, шестью дубовыми листьями, клубком перепутанных ниток и вскрытой консервной банкой из-под сгущенного молока.

Я счел возможным выругаться вслух.

– Эти вандалы не успокаиваются, – хмыкнул Стэфан. – Мне кажется, их развлечения зашли слишком далеко. Пошла вторая неделя. Быть может, стоит все-таки вызвать жандармов?

– И что я им скажу? – проворчал я, с мрачным видом изучая загаженное крыльцо. – Что кто-то рвет герань и фиалки, выкладывая перед моей дверью гербарии вперемешку с мусором?

– Думаю, это чэра эр’Тавиа. Она еще с твоим отцом ругалась.

– Не надо возводить напраслину на бедную старушку, – возразил я. – Максимум, на что она способна – разбить камнем окно. Да и то в лучшие годы своей жизни. Сейчас она не так проворна.

Амнис хмыкнул, явно сомневаясь в моих словах.

Я не знал, кто пачкает мое крыльцо. Это продолжалось уже девять дней, и Бласетт, мой слуга и по совместительству дворецкий, устал убирать мусор. Пару раз он пытался организовать засаду, чтобы поймать вандалов, но его ждала неудача. Он упускал тот скоротечный момент, когда на крыльце оказывались битые стекляшки от винных бутылок, листья, трава, цветы или обглоданный рыбий скелет.

Я постучал в дверь и прождал почти три минуты, пока мне открыли.

– Чэр эр’Картиа? – Бласетт был удивлен до глубины души. – Но разве вы не должны были вернуться во вторник?

– Мои планы изменились, – сказал я, входя в большой полутемный холл. – Опять экономишь электричество?

Он ухмыльнулся:

– Не считаю, что следует платить пиклям излишне много, чэр. Позвольте вашу трость.

Я молча протянул ее и начал разуваться. Слуга крутанул трость вокруг запястья, словно заправский жонглер из цирка-шапито, находящегося в окрестностях Маленькой страны.

– Но-но! – возмутился Стэфан. – Нельзя ли поделикатнее, человече?!

Я передал его слова дворецкому.

– Ах, простите ваша милость! – подобострастно сказал Бласетт. – Я совершенно забыл, с кем имею честь общаться!

Ему доставляло удовольствие подразнить амниса, особенно если я не возражаю против этого.

– Лучше бы тебе вспомнить и поскорее! Иначе ты рискуешь лишиться пальцев! – пробубнил Стэфан. – Хватит топтаться на месте! Давай уже! Отнеси меня на подставку. Нет! Не в кабинет, дубина! Я не собираюсь общаться с Анхель сию минуту! В библиотеку. Как, кстати говоря, тут обстановка?

Я вновь поработал переводчиком между ними.

– Предгрозовая. Ее милость рвет и мечет.

Мило «беседуя», они удалились, оставив меня в одиночестве. Амнис не шутил насчет пальцев. Однажды один жулик, привлеченный серебром, пытался украсть трость, и живо лишился руки. Старина Стэфан счел, что еще не пришло время менять хозяина.

Слуга обернулся в мгновение ока и помог мне снять пиджак.

– Полли опять наготавливает? – спросил я, принюхиваясь к доносящимся из кухни запахам.

– Она всегда ждет вашего возвращения, чэр.

Бласетт не похож на остальных дворецких, что служат богатым семьям Рапгара. Он не чопорный, не цедит слова, не кажется исполнительным и подобострастно вежливым. Мой слуга – плут, картежник и шулер. Разумеется, все это осталось в далеком прошлом, но старые привычки тяжело изжить. Быстрые, цепкие глаза, ловкие руки и большая сообразительность никуда не делись. Он служит у меня уже больше десяти лет, с тех пор, как какой-то местный барон из Ямы захотел переломать Бласетту кости за паленую игру, и бывшему игроку в Княжеский покер потребовались пристанище и защита.

Мой дворецкий невысок ростом, кругл, как воздушный шар, и кажется эдакой булочкой, пышущей румяным энтузиазмом. Его лицо с пухлыми лоснящимися щеками, лукавыми бледно-зелеными глазами и тонкой полоской усов над не менее тонкой верхней губой – живое и подвижное. Несмотря на свою полноту Бласетт, когда надо быстр, ловок и проворен, точно охотящийся за коброй магарский мангуст. Одет он обычно несколько небрежно, можно сказать даже вызывающе – чистая светло-серая рубашка, васильковый галстук с незатянутым узлом, жилет в светлую коричнево-желтую полоску и точно такие же брюки. На носу – золотое пенсне.

Клоун, а не дворецкий. Впрочем, мне нет дела до его гардероба до тех пор, пока Бласетт выполняет свои обязанности. А выполняет он их идеально, и жаловаться мне не на что.

– Я забрал ваш смокинг из чистки, чэр. Прибывшая корреспонденция на вашем столе, – он шел за мной, отчитываясь о проделанной работе. – Спешу вам напомнить, что завтра у чэры эр’Тавиа день рождения. Двести один год.

– Думаю, будет любезным послать ей цветы.

– Как скажете, чэр. Но прошлый букет она вышвырнула на помойку.

– Это не повод быть невежливым, Бласетт. Возможно, ей не понравились розы. Давай на этот раз попробуем хризантемы. Белые и желтые. В достаточном количестве. Купи их у цветочницы на улице Модисток. И отправь с курьером.

– Что написать в записке?

Я на секунду задумался, изучая в окно пожелтевший сад, за которым скрывалась кладбищенская ограда.

– Ничего особенного. От чэра эр’Картиа с почтением и уважением.

– Старая ведьма этого явно не заслуживает, да простит мои слова чэр. Никогда не забуду, как этот божий одуванчик засветил булыжником в окно обеденного зала. Возможно, мусор – ее рук дело.

– Вы со Стэфаном просто сговорились, – возмутился я. – Очерняете несчастную старуху. Она и мухи не обидит.

– Осмелюсь возразить, чэр. Сто лет назад ваша соседка была замужем за одним из Палаты Семи. Это все знают, и, как говорят, без нее не принималось ни одно важное политическое решение в Рапгаре. К тому же у этой леди есть причины рассыпать на вашем крыльце мусорное ведро – ведь у вас неплохие отношение с господином МакДрагдалом.

– Не вижу связи.

– Она считает, что полковник пнул одну из ее кошек, чэр.

– А он пнул?

– Конечно, нет, чэр! – возмутился Бласетт. – МакДрагдал предпочитает пинать только врагов Рапгара. Но попробуйте объяснить это «почтенной» чэре!

Он достал из кармана жилета золотой «Мьядо-хуэр» – мой подарок ему в честь десяти лет безупречной службы. Дворецкий ужасно гордится ка-гаскими часами и всегда находит причину посмотреть на стрелки.

– Приказать подать чай, чэр? Как всегда? В Дубовом зале?

– Да, благодарю. Через полчаса, – я подумал, что до этого времени стоит сходить в кабинет.

– А что делать с ужином? Не раньше восьми?

– Пожалуй.

– На одну персону? Госпожа Мьяка вновь не придет? – спросил он, словно бы невзначай.

– К сожалению, – сухо ответил я.

Прима-балерина национального театра мне давно надоела, на поверку она оказалась скучной и немного вульгарной особой, так что мы разбежались после трех встреч, опечалив всех моих домашних. Слуги все еще тешат себя надеждой, что я найду замену Клариссе и, чего доброго, наконец-то женюсь. Бласетт как-то обмолвился, что дому давно нужна хозяйка. Мне, кажется, он сговорился со Стэфаном и Полли.

– Купи мне завтра свежий номер «Времени Рапгара».

– Он будет у вас на столе утром, чэр.

– Это все. Хотя нет. Крыльцо требует уборки.

Дворецкий закатил глаза и, сетуя, что пора поставить капканы на хулиганов, удалился по увенчанному охотничьими трофеями коридору.

Я решил, что будет вежливым заглянуть на кухню, поприветствовать Полли. Она всегда рада меня видеть. Войдя в Дубовый зал, я посмотрел на стеклянный потолок, заваленный листьями, сквозь который проникали тусклые, золотистые, не жгучие лучи осеннего солнца.

Когда один из моих предков проектировал этот дом, он пожалел одиноко стоящий молодой дубок и выстроил особняк вокруг дерева. Спустя века, дуб вырос, и теперь его ствол торчит прямо посредине зала. На высоте двадцати футов дерево окружает стеклянная крыша, а над ней колышется крона.

Пару раз во время сильных зимних ветров, оторвавшиеся ветки падали, разбивали стекло, приходилось делать ремонт, но на дуб я не в обиде. Он такой же член моей семьи, как и остальные немногочисленные жильцы огромного дома. Я лазал по этому дереву еще мальчишкой…

С кухни раздавался приглушенный гул камнепада. Оба голоса Полли ни с чем не перепутаешь.

– Я так тебе скажу, моя девочка. Приготовление блюд – это искусство. И, как всякое искусство, оно содержит в себе маленькие тайны. Те же самые худосочные жвилья. Не смотри, что люди, а их кухня славится на весь мир. Мол, она изысканна, бесподобна и очень пикантна. А знаешь почему? У стряпни жвилья, у этой высокой кухни тоже есть секрет. Не нужно много ума, чтобы приготовить зеркального карпа с чесноком и тмином или булгонскую утку, или хорошую кохеттскую пасту с ветчиной, или гусиную печень в мадере с тмином. С этим справится и криворукий поваренок. Все дело в соусах. Жвилья знают их пятьдесят тысяч и по праву гордятся этими рецептами. С хорошим соусом можно съесть все, что угодно.

Грохот посуды на мгновение заглушил слова поварихи.