Маша снова замолчала. Перед ней сидели люди, которые знают, что такое остаться одному. Пережившие многие катаклизмы, ощутившие на себе горечь потерь, но сохранившие веру в лучшее. Им не требовалось долгих пояснений.

На некоторое время под яблоней воцарилась тишина. Кто-то тихонечко вздыхал, кто-то, положив руки на колени, смотрел в землю, кто-то, облокотившись на забор, наоборот, глядел куда-то вдаль.

Маша ждала. Подсознательно она боялась, что старики, и так сталкивающиеся с различными проблемами, не примут ее просьбы. Собственно, решение, которое она нашла, может выйти боком и ей, но женщина устала бороться с бюрократическими вывертами, ей не очень нравилось подгонять всех под один шаблон.

Когда она вникла в проблему этой троицы, ей почему-то сразу подумалось о Заводье. Вспомнилось детство, когда она могла забежать во двор Никитича, чтобы не мчаться к своему дому, и легко попросить молочка или булочки. И ей вынесут целую кружку молока, и батон вареньем намажут, и на крыльцо усадят, и скажут, чтоб не частила, пила и ела с удовольствием, а не на бегу. А еще ей вспомнилось, как у калитки стояла Шумиха с большой миской первой клубники в руках и кричала на все село:

– Вовка-а-а! Ягоду возьми!

И, услышав ее, к калитке вихрем неслись и Вовка, и Наташка, и Машка. Они усаживались прямо тут, на пышной траве у забора, и лопали мытую клубнику за обе щеки. Потом дружно кричали спасибо матери Вовки, ставили миску за калитку и мчались по своим делам.

В Заводье не было чужих детей и внуков, все были свои, родные оглоеды, хулиганы, умницы и «Вот такие!» ребята.

– Вы не думайте, с ними воспитатель будет. Вы только решите, где их поселить, ну и чем занять. Я не знаю, но мне кажется, что им… Я ж была в Павловке, но там не то, там города больше, люди за заборами. А у нас, у нас… – Маша сама не понимала, почему слезы льются из глаз, почему сердце не стучит, а бьется.

– Опять! Маш, да хватит уже капать себе и нам на нервы. Мы ж это, не против. Мы о другом задумались – о том, что беда, зараза, ни малых ни старых не щадит, – вздохнув, высказалась Мартыниха.

– Да обговорили они уже все, доча. Поселим у Никитича, у него дом большой. Мартыниха меню составила. – Дюма хитро подмигнул соседке. – Валентин будку уже собирает. Мы, как те пионеры, всегда готовы.

– Ой, я ж вам не сказала. Я и продукты привезу, и одежду сменную для ребят, и туалетные принадлежности, – торопливо стала перечислять Маша.

– Да погоди ты, не части. Ты вот что скажи: щенок-то мальчик али девочка? – деловито осведомился Митрич.

– Девочка, – удивленная вопросом, ответила Маша.

– Ясно, а имя у нее есть?

– Нет еще.

– Жаль. Вдруг у нас краски такой не окажется или картина не получится? – почесал макушку Митрич.

– Какие краски, какая картина? – спросила, ничего не понимая, Маша.

– Да ну их, Маш, не слушай. И краску найдем, и картину придумаем, – утверждающе сказала Мартыниха.

Выпав из реальности, дочь Семена Сергеевича растерянно поглядывала на стариков. Закралась у нее бредовая мысль о том, что не все в порядке с разумом коммунаров, но нет, вот же они, вполне вменяемые.

Похихикивание Митрича, улыбка на лице отца и уже откровенный смех Мартынихи совсем сбили ее с толку.

Ситуацию спасла Светлана Николаевна:

– Маша, ты когда планируешь деток привезти?

– А, что? Так это, в следующее воскресенье, – ответила женщина.

– Ну вот и ладушки. А пока давай подробнее о каждом, – попросил ее рассудительный Никитич.

Разговаривали они долго, вопросов было много…

Прошла неделя. Наступило воскресенье. В одиннадцать утра в Заводье въехал детдомовский микроавтобус. Коммунары снова собрались возле дома Дюма.

Первой вышла Маша, за ней появился мальчик лет одиннадцати с переноской для животных в руке. За ними из машины выпрыгнули девочка и мальчик, потом появилась женщина лет тридцати. Водитель, высадив пассажиров, сдал немного назад.

Они стояли напротив друг друга. Одиннадцать коммунаров и три настороженных ребенка, уцепившихся друг за друга. Из переноски доносилось звонкое повизгивание.

Маша уже хотела представить их, но тут вперед вышел Лешка Сглаз. Сухонький старичок небольшого роста, одетый в зеленые шорты и желтую футболку, приподнял ладонь над бровями, посмотрел на ребят живыми карими глазами и обратился к старшему:

– Здравствуй, старшой. Меня Лексей Никифорович зовут, но ты не заморачивайся, можешь просто дед Леша звать. А тебя?

– Ваня, – тихо ответил мальчик.

– Иван, значица. А скажи мне, Иван, как вы щенка назвали?

Дети посмотрели друг на друга, потом Ваня повернулся к деду и, как-то изменившись в лице, совсем тихо сказал:

– Никак еще.

– Ясно. Тогда пошли за мной на экскурсию.

Махнув ребятам и строго взглянув на коммунаров и Машу, Лешка Сглаз повел детей во двор к Семену Сергеевичу.

– Вот, – показал он на голубую с белым крестом будку, – это для Атоса. Про мушкетеров знает кто-нить чего?

Ваня кивнул головой, младшие тоже закивали.

– Пошли дальше, – потянул их за собой дед и привел во двор к Мартынихе.

– Тута у нас Ромашка жить будет, а енто Вилюю дворец расписали.

Перед детьми стояли две будки: одна – слева от крыльца, вторая – справа. Зеленая в белую ромашку была понятна, а вот вторая, раскрашенная в бело-черную полоску, вызвала интерес.

– Дед Леш, а почему у Вилюя будка в полоску? – спросил Ваня.

– А это не у Вилюя, это у его хозяйки настроение менялось, вот она и намалевала. Ладно, пошли дальше, нечего собаку смущать, вишь, стыдно ему за такое непотребство.

Мальчишки улыбнулись, девочка хихикнула.

Огромная морда сома, выглядывающая из водорослей, на будке во дворе Митрича пробила детей на смех. Нет, они не хохотали, они просто хмыкали все трое и с каким-то хитрым умыслом поглядывали на щенка в переноске.

Лешка Сглаз заметил переглядывания и тихонько вздохнул: что-то будет. Следующий двор был его.

– Вот, – указал он рукой на сверкающую ошкуренным гладким деревом новую будку, – дом для вашего щенка. Ну а я, значица, хозяин двора и дома.

Ваня поставил переноску на дорожку, открыл дверцу. Черный с рыжими подпалинами щенок весело выскочил из тесного домика и деловито описал травку.

– Вот же пискля, не успела в дом войти, уже территорию пометила, – беззлобно ворча, сказал дед.

Дети снова улыбнулись.

– Ну и как звать будем енту разбойницу? – спросил дед, наблюдая, как щенок деловито исследует двор.

– Белка, – сказала девочка.

– А тебя как звать? – повернувшись к ребенку, спросил дед Лешка.

– Ната, – немного смутившись, ответила девочка.

Лешка Сглаз знал, как зовут детей, но, когда он увидел, как они смотрят на чужих им стариков, понял, что нельзя с ними с высоты возраста фамильярничать.

Он, может, и слова-то такого никогда не употреблял, просто интуитивно почувствовал, что сейчас надо этим трем опаленным бедой душам. Потому и вышел вперед и повел их по деревне.

– Хм, Ната, а ты орехи рисовать умеешь?

– Не пробовала.

– Вот и я не пробовал. Значит, будем вместе придумывать, – констатировал дед.

Потом он посмотрел на среднего мальчишку, спросил, как его зовут, и сказал:

– Слушай сюда, тезка. Вон, видишь, наши стоят под яблоней? Беги к ним, спроси Митрича. Скажи, что нам краска нужна коричневая, зеленая, белая, ну и желтую тоже пусть дают. Понял?

Мальчишка махнул головой и, сорвавшись с места, вприпрыжку побежал к коммунарам.

Оставшиеся у яблони коммунары и Маша обсуждали бытовые мелочи. Машину с водителем, воспитательницей и Никитичем отправили на разгрузку к дому Никитича.

Подбежавший к ним мальчишка остановился возле Маши, тронул ее за руку и спросил:

– Мне Митрич нужен…

Услышав просьбу ребенка, Митрич подошел к нему:

– Ну, я Митрич. Чиво случилося?

– Дед Леша сказал, что нам нужна краска: коричневая, зеленая, белая, желтая, – быстро выпалил Леша.

– Это ж че вы там рисовать надумали? Как собаку-то нарекли?

– Белка, орехи, – ответил мальчик.

Митрич обернулся к коммунарам, развел руки в сторону и молвил:

– Вот такие ромашишечки!

Засмеялись все, кроме Маши. Она не понимала, что происходит, причем здесь краски и орехи. А происходило обыкновенное чудо. Мудрые старики смогли достучаться до закрывшихся миру маленьких сердец, отогрели их не правильными словами и жалостью в голосе, а заботой о таком же маленьком, но совсем беззащитном существе.

Будем жить

Три недели душевных откровений, неожиданных открытий и забавных приключений подошли к концу. Завтра коммунары ждали приезда Маши.

Ждали директора детдома и Ваня с Наташей и Лешей. Загорелые, румяные, окрепшие, с ссадинами на коленках и царапинами на руках, они сидели на крыльце Митрича и, оглядываясь по сторонам, заговорщицки о чем-то шептались.

– Баб Шуре ветки у сирени подпилить, Валерьянычу дорожку в огород почистить, опять заросла, – по-взрослому покачав головой, шептал Ваня. – У Шумихи в калитке петли смазать, деду Леше надо воды в бочку натаскать.

Младшие деловито кивали в ответ.

– Леш, ты масленку у Никитича взял?

– Ага, сказал, что велик скрипит.

– Ясно. Ножовку я у Валентин Сергеевича одолжил, правда, он не знает, но ничего, мы по-быстрому до баб Шуры, и я положу на место.

В это же самое время Мартыниха довязывала рукав свитера для Наты. Митрич с Никитичем шарились по огородам, собирая с веток яблоки и груши. Шумиха складывала в просторную сумку банки с вареньем и консервацией. Дюма, Валентин Сергеевич и Светлана Николаевна упаковывали книги, купленные для ребят еще неделю назад.

Лешка Сглаз дежурил в яслях. Столкнувшись с безудержным любопытством, потрясающей скоростью передвижения и способностью засыпать в самых неожиданных местах, коммунары единогласным решением посадили новобранцев в собачьей шкуре за забор.

Во дворе деда мужики соорудили приличный загон, окружив его невысоким заборчиком. Утром владельцы щенков приносили своих сорванцов в ясли. Дежурили по очереди. Дед сидел на складном стульчике и наблюдал за возней щенят. Белка, Ромашка, Атос и Сом играли в свои щенячьи игры, а Сглаз присматривался к ним и вслух комментировал:

– Это ж кто у нас такой толстопузый? О, Ромашка. Закормила тебя Мартыниха, вона попа какая, аж заносит на поворотах.

Немного поерзав на стуле и достав из кармана яблоко и складной нож, дед стал отрезать от фрукта дольки и вкушать дар природы. Вдруг он замер, не дотянув отрезанную дольку до рта, и смачно выругался:

– О, едрить его колено. Или я сумневаюся, или мне кажется, но у нас назревает проблема. Надоть к Валерьянычу сгонять.

Немного поскрипев, он поднялся и поспешил к дому соседа.

Тем временем юные тимуровцы-разведчики бегали от дома к дому, подлавливая моменты, когда хозяина там не будет. Вот и сейчас Ната заметила шагающего в конец деревни Сглаза и со всех ног побежала к Ване.

Валерьяныч встретил Лешку Сглаза на крыльце, где маявшийся ногами лесник устроил себе лечебные процедуры. Сидя на лавочке, он опустил ноги в небольшую бадейку, наполненную каким-то отваром, и укрыл их старым пледом.

– Здорово, Валерьяныч! – попривествовал его Сглаз.

– И тебе не хворать, Леша, – ответил ему лесник.

– Долго еще сидеть будешь?

– А что надо?

– Хм, надо посмотреть на кое-кого.

– Леш, я на девушек давно не заглядываюсь.

– Да ну тя. Там ить не токма девушки, тама и вьюноши.

– Куда это ты меня приглашаешь? – подозрительно прищурившись, спросил лесник.

– Ты это, заканчивай процедуры, и пойдем. Дело сурьезное.

– Вот же катастрофа ходячая. – Валерьяныч кряхтя вытащил ноги, обтер полотенцем, надел стоящие рядом тапочки. – Куда идти-то?

– До меня пойдем, – мялся в нетерпении Лешка Сглаз.