Отдышавшись, он стащил с себя дайверский костюм и надел длинные штаны и белую открытую рубаху, завязанную на поясе. Подключив костюм к сарферу, он перенес остальное снаряжение обратно в багажник. Как бы он ни мечтал о богатствах, рано или поздно ему пришлось бы вернуться к обычным ныркам и искать сокровища среди мусора. Может, даже рискнуть и поохотиться за добычей на линии обрушения в городе, где боссы и их банды установили свои границы и заявляли свои права на то, что лежало внизу.

Палмер знал, что самое простое решение всех проблем – связаться с какой-нибудь бандой, как поступили большинство его друзей. Постоянные нырки, вода и еда в изобилии, дружеское общение, множество возможностей для знакомства с женщинами. Его забрасывали подобными предложениями с тех пор, как был обнаружен Данвар. Он мог с ходу занять высокое положение, сколотить собственную команду. Было нечто соблазнительное в том, чтобы не смотреть каждое утро на направление ветра и на карту, решая, куда отправиться на этот раз, чтобы заработать немного денег. Решения принимал бы кто-нибудь другой, говоря ему, что следует делать. Эта мысль вызывала чувство грустной обреченности, но вместе с тем утешала.

Палмер не мог так поступить по той же причине, по которой имел столько возможностей, – он знал, что все это обман. Да, он добрался до Данвара, но лишь до вершины самого высокого пескоскреба и лишь с помощью двухсотметровой форы в виде воздушной шахты, которую проложил в дюнах Егери. Он сомневался, что когда-либо вернется в Данвар. Слишком много шрамов. И потом, то, что он достиг верха самой высокой башни, ничего не значило – лишь Вик смогла бы добраться до лежавших внизу улиц. Нет, весь этот город был мыльным пузырем. Вряд ли оттуда удалось бы что-либо достать. Возможно, ничего, кроме карты, что была у него в руках.

Он сидел в кокпите сарфера – ветер заряжал его костюм – и разглядывал сложенный листок бумаги. Вероятно, следовало сделать несколько копий на случай, если с оригиналом что-нибудь случится. Что могло быть ценнее этой карты? Палмер уже давно подумывал о том, не продать ли ее вместе с заметками Вик. Продать мечту, и пусть за ней гоняются другие. Он мог даже сделать отдельные карты каждого из ее любимых мест для нырков – их было около двадцати, напротив каждого стояла звездочка, – и продать разным добытчикам или бандам. Но эта одноразовая сделка вряд ли принесла бы достаточно денег, чтобы уйти на покой. Оставив же карту себе, он мог бы рассчитывать на беззаботное существование до самой смерти, если бы сумел нырнуть достаточно глубоко.

Палмер подумал, что стоит разведать места в Лоу-Пэбе, называвшемся на карте Пуэбло. Большинство отметок Вик находились на желтых участках карты, где стояли названия небольших городков и поселков. Однако на территориях, которые не обвела Вик, имелись сотни других названий – старые поселения, которые, возможно, не обнаружила даже она. У него была идея: начать неспешно обследовать эти области, выясняя, есть ли там никому не известные городки, лежащие не слишком глубоко. Проблема заключалась в том, что в каждом неглубоком месте, скорее всего, кто-нибудь уже побывал. А если и нет, влага и воздух добрались до их содержимого, превратив возможную добычу в гниль. Но попытаться стоило.

У Палмера заурчало в животе. Он не завтракал, и, вероятно, обед ему тоже не светил. Он выбирал места для нырков возле Спрингстона еще и для того, чтобы не пропустить еженедельный ужин с семьей. Все началось случайно, но мать предложила повторить, а теперь им предстояло собраться в третий раз. Как долго будет поддерживаться эта традиция, прежде чем их пути разойдутся? Палмер не очень любил подобные сборища и знал, что когда-нибудь первым положит конец этой видимости нормальных семейных отношений. Но сейчас в «Медовой норе» были лучшие в городе еда и пиво, и все это ничего не стоило ему.

При одной мысли о холодном пиве рот Палмера наполнился слюной.

– Ладно, ладно, – проворчал он себе под нос, вставая, чтобы поднять паруса. – Еще неделя. Но потом нужно будет составить план.

7
Разорванная связь

Роб

Роб поправил большое увеличительное стекло перед своим лицом, фокусируя изображение. Линза держалась благодаря трехчастному рычагу с пружинами – сокровищу, которое Грэхем добыл во время очередного набега; Роб выпросил его и, смазав, привел в надлежащий вид. Подняв паяльник, он коснулся горячим жалом влажной губки, которая зашипела, будто гремучая змея, а затем вернулся к работе над сломанной дайверской маской «Рэйкар-3000».

Маска видала лучшие времена. Несколько больших конденсаторов лопнули, из них вытекала серая клейкая жидкость, пачкавшая плату. Одна цепочка резисторов целиком обуглилась. Роб заменял деталь за деталью, стараясь не думать, что стало с дайвером, который носил эту маску. Такой ремонт редко заказывал тот, кто изначально владел вещью.

Чтобы отвлечься от мрачных мыслей, Роб полюбовался делом своих рук. Вид текущего припоя неизменно гипнотизировал его. Под жалом паяльника кусок тусклой серой проволоки превратился в мерцающую серебристую каплю. Роб коснулся контакта на плате управления маски, и припой потек, будто песок вокруг дайвера, опускаясь под воздействием силы тяжести и едва заметных манипуляций Роба, а потом затвердел, став крошечной точкой, именно там, где требовалось, – как по мановению волшебной палочки.

Роб наклонился и подул на новое соединение, хотя припой уже начал остывать, становясь тускло-серебристым. Особой необходимости в этом не было, Роб сделал так скорее из суеверия – что-то вроде поцелуя на счастье.

– У нас заканчиваются пятнадцатиомные, – сказал Роб, беря из коробки маленький резистор. Коричневые, зеленые, черные, золотые – маленькие цветные полоски на корпусе каждого резистора означали число, код, в тайны которых его посвятил Грэхем. Роб удивлялся: как, во имя всего святого, люди старого мира могли вести расчеты, пользуясь такой дурацкой системой? Возможно, каждый ответ был для них неким сочетанием цветов?

– Понял, – ответил Грэхем. – Я знаю, где можно найти еще.

Старый добытчик и дайв-мастер перебирал за соседним верстаком трофеи, собранные за день. Роб слышал, как он просеивает их через сита, чтобы избавиться от песка. Теперь, когда Роб чуть ли не все время проводил в мастерской, Грэхем почти не занимался ремонтом. В последние три недели он перекладывал большую часть этой работы на Роба, который делал ее вдвое быстрее и увереннее. Сам же старик совершал пять или шесть нырков в день, обследуя те части Спрингстона, до которых не успели добраться другие, или добывая предметы, полезные только для него самого.

Пропаивая последние соединения, Роб восхищался изысканностью деталей главной платы. Люди считали его волшебником за то, что он умел соорудить что угодно из любых деталей, но кто создал сами эти детали? Он только заменял испорченное, смотрел, как одно связано с другим, как течет электричество, превращаясь в информацию. Настоящими магами были те, кто сотворил эти микросхемы, те, чьи руки наверняка были в миллион раз точнее его собственных.

Роб донимал Грэхема вопросами о людях старого мира, надеясь понять их. Он полагал, что у старика, всю свою жизнь собиравшего их технологии, наверняка имелись свои мысли и теории на этот счет. Откуда они узнали столько всего? Каким образом им удавалось создавать подобное с нуля? Работая со старыми технологиями, Роб видел, что древние люди обладали куда более обширными познаниями, чем любой из жителей Спрингстона когда бы то ни было.

«Мы есть, а их нет», – обычно отвечал Грэхем. Несмотря на его одержимость предметами из прошлого, он, казалось, совершенно не интересовался людьми, которые пользовались ими. «Мы живы и дышим, и это самое умное, что есть в мире», – сказал он как-то раз и рассмеялся, будто это была лучшая шутка всех времен.

Завершив ремонт «рэйкара», Роб выключил паяльник и положил его на подставку, чтобы горячее жало ничего не прожгло и не начался пожар, – урок, усвоенный на собственном печальном опыте.

– Готов испытать маску, – сказал он.

Грэхем проворчал что-то в знак согласия. Роб видел по настроению старика, что добычи в этот день было немного. Даже совершая вдвое больше нырков, Грэхем приносил все меньше трофеев. Казалось, он искал то, о чем не мог говорить.

Роб любил побыть один в мастерской: появлялась возможность с чем-нибудь повозиться или что-нибудь испытать. Около года назад ему стало ясно, что почти никто из дайверов не понимает, как работает их снаряжение. Он всегда обижался на своих братьев, когда они отвечали на его вопросы насчет техники словами «Ты еще маленький, не поймешь» или «Ты не дайвер, Роб». Тогда Роб стал спрашивать по-другому – «Эй, Коннер, динамическое смещение нужно поставить на двенадцать, верно?» или «Палм, ты ведь держишь свой гармонический стабилизатор на максимуме?» – и понял, в чем дело. Ответом ему были пустые взгляды, неуверенные кивки, слова «ну конечно, болван», поскольку таких понятий, как динамическое смещение или гармонический стабилизатор, просто не существовало. Братья Роба и все их друзья-дайверы ежедневно пользовались этой технологией, но с тем же успехом могли прибегать к магии. Никто не понимал, как работает та или иная вещь.

Даже большинство ремонтников не имели понятия о базовых принципах. Они лишь пытались перепаять схемы, получив то, что было раньше, или меняли детали, пока костюм не начинал работать. Никто больше не делал костюмов с нуля, разве что собирал их из частей других костюмов. Роб, задававшийся множеством вопросов, сильно разочаровался, выяснив, что ответов нет ни у кого. И он начал экспериментировать – сперва со старыми ботинками отца, вибраций которых хватало, чтобы имитировать целый дайверский костюм. Надо лишь набросить гармоническую пустоту на пространство типичного дайвера, удерживая его за пределами зоны вибрации, и… готово!

Еще он возился с оголовьями и масками, которые люди выбрасывали, считая, что они не подлежат ремонту. Если у ныряльщика что-нибудь выходило из строя, он не чинил это, а доставал новый предмет снаряжения. В Грэхеме Робу нравилось как раз умение делать настоящий ремонт. Да, на это требовалось больше времени. Да, вероятно, дешевле было зарядить баллон и нырнуть за заменой. Но для Роба ремонт вещи был подобен выслушиванию ее истории, рассказа о ее создании – о каждой руке, касавшейся ее, каждой царапине и вмятине: шрамы, хранящие память.

Роб не был дураком и прекрасно понимал: Коннер спихнул его Грэхему, чтобы тот стал для него кем-то вроде няньки. Мальчику это было не по душе, но ему нравилась мастерская, и теперь он, как правило, ночевал там, найдя себе уютное местечко под верстаком. Ему хотелось учиться, и он ежедневно изводил Грэхема, подозревая, что дайв-мастер знает об устройстве костюмов очень много, но не показывает этого.

Роб синхронизировал «рэйкар» с собственным оголовьем. И там и там вспыхнули зеленые огоньки.

– Питание включено, – сказал он. – Синхрон в норме.

Тонкий пучок проводов тянулся от воротника его рубашки к старым дайверским ботинкам отца – Роб выложил их пенопластом и разместил внутри батареи и электронику. Подключив к проводам маску и оголовье, он надел оголовье на лоб, чувствуя холодное прикосновение контактов в тех же местах, что всегда. Маску Роб опускать не стал, чтобы все видеть.

Рядом с верстаком располагалась большая испытательная камера с песком, позволявшая не совершать вылазок для проверки снаряжения. Квадратная в плане – два на два метра – и глубиной в пять метров, она имела стальные стены, защищавшие от воров и не дававшие погружаться слишком глубоко, если снаряжение давало сбой.

Недавно Роб едва не похоронил себя в пескамне и, слегка напугавшись, пообещал своему брату Коннеру, что не станет больше нырять. Он не врал – у него и в самом деле не было желания заниматься тем, чем занималась его семья. Хотя Роб все лучше управлял потоком песка, он действительно боялся нырять, в чем никогда не признавался, особенно братьям. Его вполне устраивала работа в мастерской, и он погружался лишь для испытаний, всегда в присутствии Грэхема, который мог вытащить его, если бы что-нибудь пошло не так.