Переодевшись маляром, замазав себе все лицо краской, Рубцов успел высмотреть все что ему было нужно. Часовой, оберегающий дверь в кладовую, стоит во внутренних сенцах здания, около самых лесов и козел… его снаружи не видно… Дверь, обшитая железными полосами очевидно должна оказать большое сопротивление, взломать ее без шума невозможно. Есть только один способ, воспользоваться временем, когда в кладовой находятся казначей и двое, а то и один присяжный… Они ходят три раза в день в 8 часов утра, в час дня и в пять вечера… вот все что мог высмотреть и узнать Рубцов, сам и через удалых товарищей. Пользуясь своим костюмом, он точно так же высмотрел и длину, и ширину сеней, расстояние двери кладовой от входной, словом мог без запинки воспроизвести всю эту местность и на рисунке, и в точных размерах в другом здании… Он так и сделал. Нанявшись с товарищами, которые слепо ему доверяли на кирпичный завод, полузапущенный, работавший малыми артелями сдельно, а в этом году стоявший без работы, он целыми днями готовился к исполнению задуманного плана… Поставив из сырца кирпича подобие стен, он с товарищами упражнялся в репетиции этого нападения.

Все дело заключалось в том, чтобы, переодевшись штукатурами и каменщиками, во время обеда мастеровых, а главное в то время, когда в кладовой будут казначей и присяжные, все большей частью старички ветераны, смело броситься на часового, ослепить его сначала известкой, раздробить ему голову ломом, и затем кинуться в незапертую дверь кладовой, и мгновенно покончить с казначеем и его спутниками.

Быстрота и нахальство нападения могли обусловить удачу, и целую неделю готовил Рубцов своих товарищей, указывал место, где стоять, как заходить к часовому перед нападением, словом производилась генеральная репетиция, причем один из разбойников по очереди играл роль часового… вся задача заключалась в том, чтобы не дать часовому крикнуть – а тем более выстрелить. Наконец был выбран день наиболее удобный для нападения. Стоял знойный июльский день, клубы белой пыли словно туманом окутывали город, и Рубцов с раннего утра ушел на последнюю рекогносцировку. Он вернулся около 10 часов утра обратно, сконфуженный и унылый… Ему удалось находиться сенцах, в то время, когда казначей и его спутники спустились в кладовую… он своими ушами слышал, как они задвинули, входя в двери за собой тяжелый железный засов… Таким образом, план сам собой рушился. Убив часового, невозможно было бы атаковать трех человек, защищенных окованной железой дверью… ждать пока они оттуда выйдут… Но с тремя одним ударом не покончишь… а один крик караул! И нет выхода – нет спасения…

Дело приходилось оставить… Как человек вполне разумный, Рубцов сразу покорился невозможности и заявил об этом товарищам… Но те в свою очередь не были так покорны судьбе… Ропот и неповиновение тотчас же разделило их, они стали приставать к Рубцу…

– Ты взманил, а теперь на попятный! Не по чести брат!.. – кричал один из «непомнящих». (Найденов и Фрол Воробей не принимал участия в этом предприятии… они по-прежнему состояли гребцами на своих яликах, стоявших у летнего сада). Остальные разбойники тоже лезли к атаману.

– Взманил – веди!.. Чего струсил-то?! али каменки испугался?! Какой ты после этого атаман? Тьфу! Вот и все! – кричали разбойники, забывая, кто вернул им свободу… они готовы были силой заставить следовать Рубцова за собой, но первый, кто осмелился наложить на него руку, взвизгнул и повадился с разбитой челюстью.

Рука Рубца была не из мягких!

– Подлецы вы и мерзавцы! – крикнул он на остальных, – пропадайте вы пропадом… Не жить мне с вами. Только жаль, что я связывался с вами… вот как попадете в «каменный мешок» обо мне вспомните! – с этими словами он повернулся и пошел к городу… Как не просили, не умоляли его остаться остальные, но Рубцов был слишком дальновиден, он хорошо сознавал, что эти люди, привыкшие к самостоятельной деятельности, «не его поля ягода», и в шайку ему не годятся. Прежде всего он требовал абсолютного, безусловного повиновения и не допускал противоречий…

– Чего же вы хотите от меня, братцы, – обратился он к ним, когда просьбы их превратились в слезную мольбу не покидать. – Если вам жизнь копейка, идите на это дело, может и удастся! Чем черт не шутит! Но я прямо говорю – я не пойду! – вот вам последний сказ – шабаш! Коли одумаетесь, приходи один из вас в «Золотой Якорь» после вечерен, я там буду, коли не одумаетесь, не приходи – мы и квиты!.. Вы в одну сторону, я в другую… Конный пешему не товарищ! Прощенья просим!..

Рубцов ушел.

В тот же день, около восьми часов вечера, в трактире «Золотой Якорь» появился новый посетитель, по виду фабричный, с большою рыжей бородой, закрывавшей ему пол-лица. Он сел за пустой столик и приказал подать себе пару чаю…

Едва успел он выговорить эти несколько слов, как из-за его спины поднялся молодой человек, одетый в костюм рабочего с завода, и быстро, но тихо вышел. Рыжий человек не заметил его.

– Фу ты, даже испугал: – прошептал молодой человек на улице. – Ах, ты аспид эдакий!.. Хорошо же! – и скрылся и глухом переулке.

Через несколько минут к трактиру подъехала извозчичья пролетка, в ней сидел полицейский чин… Войдя, он окинул взглядом публику и подошел к рыжему человеку, который при виде полицейского сделал нетерпеливый жест.

– Ваше высокоблагородие, – тихо сказал вошедший, нагибаясь к самому уху Трехгубного – рыжий мужчина, – был он, – пожалуйте скорей… несчастье…

– Что такое? Что случилось? – быстро поднимаясь с места, говорил ряженный полицеймейстер…

– Нападение на казначейство! – Часовой ранен!..

– А злодей…

– Один – убит, другой – раненый схвачен!..

– Скорей, скорей!.. Оба полицейских кинулись на улицу, и умчались на место катастрофы.

Когда они прибыли на место, толпа народа окружала вход в казначейство… Раненый часовой был сменен другим, но труп заколотого им злодея еще валялся в пыли и грязи у входа в кладовую… Городовые и несколько штукатуров теснились около связанного, раненного разбойника, захваченного сбежавшимися рабочими… Частный пристав на месте производил дознание. Раненный хрипел и стонал.

– Слышь, винится, винится, – говорили в толпе, – которая все прибывала и прибывала…

– Сколько вас всех было? – повторял уже в третий раз частный, но злодей, дико вращая глазами, стонал от боли и не желал отвечать.

– Ты у меня заговоришь! – крикнул полицейский и толкнул его под бок. Раненный дико вскрикнул, глаза выступили из орбит…

– Пятеро! Пятеро – кашляя и задыхаясь прошептал оп.

– Кто у вас был атаман! Кто атаман?..

Молчание, арестованный стиснул зубы, и видимо решил молчать… Последовал еще толчок, кровь показалась не губах несчастного.

– Рубец – Григорий Рубцов, – прохрипел он и повалился замертво.

Его понесли в полицейское управление, убитого тоже… Толпа следовала за ними.

– Рубец! Рубцов! Атаман… Прости Господи и помилуй – слышалось в толпе… Многие крестились и творили молитву, а он, этот знаменитый атаман в это время лежал себе на травке, на берегу реки в Летнем саду, и о чем-то с жаром разговаривал со своим благоприятелем лодочником Найденовым. Он был весел и доволен. И уже составил план нового преступления.

Мать и дочь

В начале июня месяца в город Т. приехала помещица, вдова статского советника, Раиса Валерьяновна Рохшева, и остановилась в Петербургской гостинице, содержимой довольно чисто и опрятно. Она на старости лет решилась сделать эту поездку в губернский город, склоняясь на просьбы и убеждения своей единственной дочери Пашеньки, полненькой, довольно красивой девушки, лет двадцати пяти, которой смерть наскучило жить в деревне… А тут вышел совсем подходящий случай: какой-то петербургский старичок сановник, гостивший по соседству с имением Раисы Валерьяновны, так пленился видами, открывающимися с ее балкона, что предложил ей за ее деревушку цену, о которой она и мечтать не могла… Поняв тотчас, как женщина практическая, что на эти деньги (60 тысяч) можно купить другое имение втрое больше, Раиса Валерьяновна кончила дело с двух слов, и совершенно неожиданно для соседей, и даже для дочери, совершила купчую, получила деньги и перебралась в Т. в ожидании подходящего именьица. Перенесенная из глухой деревни в шум губернского города, Пашенька сначала совсем растерялась, не знала на что смотреть и чему дивиться… и наряд дам, и экипажи, и модные магазины, все прельщало, все удивляло ее… Но, старуха мать была женщина, если не скупая, то в высшей степени аккуратная, и потому не любила тратить ни копейки из заветного капитала, который или носила при себе, или запирала в железную шкатулку сибирской работы, стоявшую под кроватью.

Изредка дозволила она своей Паше маленькие удовольствия, ходила с ней в Летний сад, и два раза оставалась там даже на фейерверке.

Надо сказать, что река, приводящая и движение все фабрики, выше города, вследствие запруд разливается верст на пять, и представляет из себя целый лабиринт мелких островов, проливов и заливов.

Однажды, встретив одного старого знакомого, который ей рассказал про чудеса большего механического завода, и обещал протекцию для осмотра, старуха решилась повести туда и свою Пашеньку, чтобы она и света немножко увидала, да и людей посмотрела… Как видно, знакомый намекнул ей, что мол смотрите, у вас дочь невеста, а там при заводе инженеры да техники – чем не женихи! Старуха вспомнила, что ее незабвенный супруг тоже начинал службу при каком-то заводе инженером.

Собираясь идти осматривать завод, она сама сделалась несколько изысканнее, да и дочери посоветовала сделать тоже, и они ровно в два часа, когда, после обеденного перерыва, работы на заводе начинаются, они подъезжали к главной заводской конторе. Карточка знакомого тотчас же была передана управляющему, и он сам вышел к дамам, и дал требуемое разрешение…

– Но, вероятно, вам надо дать и провожатого, – улыбаясь, заметил он… у нас заблудитесь?

– Если будете настолько милостивы, жеманясь и приседая отвечала старуха, – откомандируйте какого-нибудь из инженеров…

– Извините, сударыня… инженера дать не могу, они все завалены работой, – чуть усмехнувшись, промолвил начальник – а человека толкового и знающего отряжу. – Эй, Дьяков – крикнул он сторожу – пошли из проверочной Ивана Васильева и скажи, что я приказал показать этим дамам, весь завод!.. Генерал откланялся и вышел.

Раиса Валерьяновна сделала гримасу, при известии, что не инженер, а какой-то Иван Васильев будет сопровождать их по заводу и хотела уже тотчас уехать домой, и только благодаря убеждениям дочери, доказывающей, что это будет «неловко» перед его превосходительством, осталась.

Дверь открылась и вслед за сторожем вошел приглашенный генералом Иван Васильев.

Это был молодой человек лет тридцати, с замечательно правильными и красивыми чертами лица. Черные, блестящие глаза его, осененные длинными шелковистыми ресницами, были немного опущены и придавали всему лицу какое-то кроткое и, вместе с тем, доброе выражение.

А между тем, ни того, ни другого качества не было в душе Ивана Васильевича Гребешкова, цехового мастера и любимца начальника завода. Выросший и простой фабричной семье, среди голода, нужды, попреков, толчков и грязи, пробивший себе дорогу путем нечеловеческих усилий и лишений, Иван Васильевич только и ждал случая вырваться из этого зависимого положения, которое долго держало его у рабочего станка за 50 рублей в месяц.

Умный от природы, он приохотился к чтению и успел перечитать почти всю заводскую библиотеку, но это не удовлетворяло его, он выпрашивал книги у инженеров, у артиллеристов, заведовавших мастерскими и проводил каждую свободную минуту за чтением. Книги открыли ему широкий кругозор, а между тем, бедность его технической подготовки, и недостаток общего образования держали его вот уже целые годы все у того же рабочего станка. Вот он уже был старшим мастером, и получал до 75 рублей, но что это было в сравнении с его золотыми мечтами и грезами…