Как и прежде, по длинным туннелям, по телу утеса Морниар первой шагала непорочная фигура Девы-Матери с фонарем в сухощавой руке, а по пятам за ней следовал королевский отпрыск. Вскоре они достигли двойных арочных дверей, окованных поперек железными штырями. Фонарь нырнул под мантию – полотнище сумрака вмиг сшило края, Безмолвие заговорило немым шепотом – и вынырнул вместе с другой рукой, держащей древний бронзовый ключ с причудливыми узорами на основании. Дева-Матерь неторопливо вставила его в скважину.

Двери распахнулись, и тут она почему-то скользнула в тень, предоставляя подопечного самому себе.

Впереди простерлась обширная зала с ковровой дорожкой переменчивых красок – она вела к пьедесталу с престолом, на котором восседал Верховный Владыка.

– Подойди же, кровь моя, – приказал он, и дитя повиновалось.

Зала была поистине огромной, но будто излишне пустой, необставленной. Скудное убранство придавало ей строгости, преисполняя ощущением, что рядом – высшая сила. Вдоль колонн по обе руки горели светильники, высились громадные скульптуры Владык-стражей с тремя руками и заостренными книзу масками. В тенистых альковах слева и справа висели гобелены, изображения на которых как будто шевелились. Семя безразлично рассмотрело вышитые вихри драконьего огня, что медленно захлестывают волной несчастных смертных. На другом гобелене смертные явились вознести дары Верховному Владыке, третий повествовал о каком-то прошлом Семени. А вот огненный и морозный рыцари рассекают гобелен на пламенную и ледяную половину.

Сиэли, то живое дерево с арены, высилось нагромождением скрюченных ветвей подле королевского престола. Напротив толпились зерубы-вороны, что изучали Семя, а правее всех стоял великан, живая дозорная башня, в плотном, застегнутом до верха плаще и маске чумного врачевателя.

Ниже у пьедестала находился кто-то раздутый, с кожей цвета бледно-зеленой топи – без рта, зато со щупальцами, что копошились как бы сами по себе. Глаза его – точно россыпь больших черных бусин.

Последнее существо, совершенно нагое, было бы одного роста с монаршим отпрыском, если бы не кривые рога на лошадиной голове. Они колыхались, ветвились во все стороны, как ветвится тракт, чтобы соединиться с соседними дорогами. Кожа была нежно-розовая, а ноги кончались копытами. Нос – точно как у коня, только без волосков; толстый у основания хвост истончался книзу, оплетая копыта.

Семя подступило к престолу и возвело глаза на Владыку – своего отца.

Верховный Владыка переменился. Горящий золотом диск глаза погас, истлел: правая глазница чернела пустотой, зато прежде мертвая левая отныне таила тусклое око сумеречного света, точно лучистый камень, избавленный от своего сияния.

Невозмутимое Семя едва ли заметило, что отец еще не удостоил его прямым взглядом.

– Семя крови моей, ясны ли тебе слова мои?

– Да, – монотонно ответило Семя.

– Семя мое, ясен ли тебе долг твой?

Оно кивнуло.

– Глупое дитя! – гаркнул голос Сиэли. – Разве ты не видишь, что королевский взгляд ослаб? Молви устами!

– Полно. Не кори плоть мою, ибо она лишь вчера рождена на свет. Ведь мы не желаем устрашить мое чадо?

Какое спокойствие источал властелин. Безбрежное, точно море.

– Подойди, дитя. Увы, мое зрящее око лишь восстает на небосклон, посему я не в силах рассмотреть тебя как должно. – В голосе как будто скользнуло сожаление.

Семя подступило. Что это все-таки за мир, за жизнь? Что за странные создания напротив? Неведомо.

Из-за чудовищного престола вдруг хлынул свет и разлился по благородным просторам тронной залы теплой божественной благодатью. Как она упоительна!

– А‑а, воистину… Позволь же, Семя мое, явить царство, коим я властвую.

Верховный Владыка нетвердо поднялся, являя себя в истинном виде. В левой глазнице переливалась тусклым тоскливым светом серебряная сфера, а на губах играла любящая улыбка заботливого, чуткого бога. Кустистые седые брови топорщились пучками, с подбородка ниспадала длинная белая борода. Старые кости иссохшей руки обтягивала тонкая кожа, ногти были длинные и острые, а вторая рука пряталась под облачением.

Король облизнул тысячелетние губы изнуренным, как бы нескончаемым языком. Он вдвое превышал чадо, которое само было выше любого человека, но явно уступало в росте исполинам акарам.

Украшала королевское чело ясеневая корона – казалось, водруженная на макушку, но, если вглядеться, она росла из черепа наравне с завитыми рогами.

Он без помощи подручных сошел с престола, опираясь на дубовый посох.

«Не страшись отца, одиннадцатое Семя», – пробурились в голову слова. С того конца тронного зала красноречиво блеснула черными глазами тварь со щупальцами.

Семя обогнуло престол вслед за отцом. В это мгновение королевское око, солнцем ползущее ввысь, облило его лучами, и пришлось прикрыться рукой.

– Не страшись, Семя мое, ибо ни одно мое сотворение не дерзнет причинить тебе вред.

За широким балконом открылась панорама истинного благолепия – первое, что Семя узрело за темничными стенами Утеса. По щекам впервые покатились слезинки, и каждая искрилась отблесками звездного небосвода, будто пойманными в склянку.

– В груди… – Чадо приложило руку к сердцу. – Больно. Колет.

– Сердце трепещет, – кивнул Верховный Владыка. – Узри сие пресвятейшее творение мое и содрогнись! Все, над чем восстает мое око, претворено по наказу Создателя. Все претворено мною!

Он обвел рукой Минитрию: обширные равнины, точно зеленые моря, раскидистые леса, нескончаемую горную гряду на западе и блещущие вдали города.

А в небесах неумолимо прокладывал свой курс великолепный золотой минарет. Где-то на горизонте свечным огоньком трепыхалось кольцо пламени. Землю, подобно венам, изрезывали долы и извилистые реки.

– Таково мое творение. Я радею о сим царстве, посему даровал тебе жизнь, – объяснял Верховный Владыка. – Ты сразишь возросшее зло и принесешь его сердце, дабы я сотворил из Нифа землю, а затем соединишься с собратьями, вознесшись к нашему Создателю. – Монарх повернулся к Семени. – Таков мой наказ, дитя Сребряной Ивы. Таков твой долг, Иеварус, мое одиннадцатое Семя.

Так одиннадцатое Семя было наречено именем.

Глава пятнадцатая
Эрефиэль

Сыночек. Я не забуду тебя. Ты моя жизнь, мой свет. Пусть хоть небо наземь упадет, я не забуду твоего лица, твоих глаз. Нет. Нет. –, вернись. Лицо, какое лицо? Я забываю. О ком я пишу? О ком пишу? О ком пишу?

– Из дневника миссис Джонсон

С несчастья в Роще грез минуло три дня. Да, там видели акар, я знал, но не придал должного значения – и вот моя халатность сгубила одного ребенка, а другого искалечила.

Утешало одно: теперь я знаю, чем спасти Нору от гнева Джейсона Фемура, – но какой ценой…

На третий день я лично отправился в Рощу верхом на своем Зефире. Кличка пусть и не самая оригинальная, зато меткая: он и вправду резв, как ветер.

Однако прежде нужно было наведаться в Вороний город.

Я спешился. Мне отрывисто, заученно салютовала Нора. Как и думал, явилась на место встречи заранее: солнце едва встало. Ее волосы были убраны в хвост, она неотрывно смотрела на меня.

– Ты рано.

– Жду уже час, командир, – сказала она как бы невзначай.

– Не сомневался в тебе, – не то подшутил, не то похвалил я. Ну да ей явно все равно.

Возможно, что Нора – лучшая из всех новобранцев на моей памяти. Пламенная, с несгибаемым стержнем внутри, она заткнет за пояс многих ветеранов. Тем досаднее, что ее пришлось перевести в другой полк. Она еще устроится где-нибудь, и преотлично, – но в ушах все равно звучали упреки матери, что я слишком пекусь об окружающих.

Мы шагали по городу, и Нора по-воински сжато рапортовала о бое в Роще. В тот день она ехала на обозе в Вороний город и перед самым закатом сошла, чтобы прогуляться по лесу, собраться с мыслями. Вдобавок тревожила весть об акарских лазутчиках.

Сразу после случившегося Нора адресовала мне два письма. В первом, официальном рапорте, она сухо описала цепь событий, а вот во втором, более личном, изложила правду целиком, уже не опуская щекотливых подробностей. Стоило бы послать зачарованный список с чародейской печатью, но, конечно, они редки и дороги.

Хвала Владыкам, Нора Роусом доверилась чутью. Без нее и того акарского паренька трупов было бы больше.

– Я велела взять акара под стражу.

– Что?!

Уму непостижимо!

Нора от недоумения на секунду запнулась.

– Где он? – добавил я.

– В карцере, – растерянно ответила она.

Пришлось устремить шаги на другую половину города. Солнце уже отрывалось от горизонта.

Пройдя врата, я зашагал по акарскому лагерю. Полусонную стражу при виде меня встряхивало.

– Эрефиэль.

– Это Эрефиэль.

– Гляди-ка.

Один веснушчатый, с гнездом рыжих волос, зевая и на ходу застегивая штаны, выбрался из палатки – и уперся заспанными глазами в меня. Его пронзило молнией, натянуло в струнку.

Не обращая внимания на их шушуканье и неуклюжие салюты, я шагал к большому сараю, который с первого взгляда легко принять за конюшню.

У входа по обе стороны сидело по стражнику. Оба при моем приближении ахнули.

– Открывайте, – скомандовал я сквозь зубы.

– Слушаюсь, господин. То есть генерал. Эрефиэль. – Недотепа еще и неловко поклонился, прежде чем открыть.

Я вошел в полумрак. Да, почти что конюшня, но маловато сена. Внутри – ни души. Сделав четыре шага, я сдвинул ногой хилый тюк.

За мной вбежал стражник с фонарем, разгоняя вялые обрывки тени. Следом вошла Нора.

– Открывайте, – холодно повторил я.

Он поспешно дернул задвижку и отворил спуск под землю.

– С фонарем за мной, – приказал я Норе. Она подчинилась, боясь меня злить.

Стражнику я велел остаться.

Спуск вел в сырой, пропахший плесенью каземат. Гулко капала влага, в глуби позвякивали кандалы.

Луч фонаря явил сокрытую во мраке тайну: железные клетки, скованные по углам железными гвоздями. Пол устилало соломой, поверх нее в клетке валялась пустая миска, рядом стояла облепленная мухами бадья. В душной тесноте зловоние резало глаза.

За прутья клетки держался сгорбленный акар-подросток с настороженным лицом. Руки и ноги закованы в цепи.

– Отпустить его, – распорядился я.

– Командир, он же…

Тут мой задавленный гнев хлынул через край. Я рявкнул на весь тесный каземат:

– Живо отпустить!

Нора неохотно сняла ключ с гвоздя и открыла замок. Скрипнули петли, она вошла. Падали капли, шаркали сапоги, звякали оковы.

Она не боялась его – презирала, как всех акар, но не боялась. В конце концов, освободив несчастного паренька, она вышла ко мне.

– Я свободна, командир? – Голос подрагивал. Нора вот-вот взорвется.

Я кивнул. Она вжала ключи мне в грудь и тяжко зашагала вон.

– Идем, – вздохнул я. – Приношу извинения за арест.

* * *

Звали его Хрома. Он источал дикий, но не злобный пыл. Клыки время от времени обнажались в искренней светлой улыбке, несмотря на то что бедняга почти двое суток томился под землей.

Мы сидели на соломенных кучах у выхода из казематов. Я велел принести парню теплой еды, питья и одеяло – достойных, а не отбросы и рванье, которые обычно подсовывают акарам.

– Объеденье! – Хрома глотнул похлебки и зажевал куриной ножкой.

Радуется, точно человеческий подросток в поджаром и мускулистом теле акара. Он куда цивилизованнее, сдержаннее сородичей, а значит, более сговорчив.

– Можно возьму порцию маме? – попросил он.

Я улыбнулся. Какой беглый байрский. Из закоулков разума опять послышалось: «Хватит подбирать безродных дворняг!»

Нет, сейчас же отсечь эту мысль.

– Безусловно, – чинно кивнул я. – Я прослежу, чтобы ей тоже досталось.