Фредерик, конечно, прав. У меня перед глазами встало бешеное отцовское лицо, когда он завелся утром. Глаза не просто пылали огнем – в них был страх. Я всего раз видела его таким, застав как-то в хлеву среди коз. Он хлестал себя плетью, и между ударами я разобрала слова «забудь Семя» – их он повторял надсадным стоном. Кожаные плетки стегали его исполосованную спину, раз за разом мучительно впиваясь в плоть алеющими кончиками. Он как будто нарочно забивал ненавистное имя себе под кожу – так мне казалось.

В душе я жалела, что напомнила ему о забытом Семени. О том, кого не называют. Даже думать о нем грешно – но как можно не думать?

За спиной опять скрипнула дверь, и я обернулась. Теперь ко мне вышел Бен. Я насухо вытерла лицо и шмыгнула носом в последний раз.

– Досталось тебе из-за меня? – трогательно посочувствовал он.

– Нет-нет, ты что. Я сама ляпнула глупость. Ты не виноват.

Бен кивнул и оперся спиной о дверь. Он еще ласковее сказал:

– Отец велел тебе сходить за водой.

Что ж, раз велено, надо идти. Собравшись с духом, я заставила себя как можно теплее улыбнуться.

– Спасибо.

* * *

Солнце вернуло миру краски. Птицы с щебетом слетали с крон, передо мной пожужжали дружным дуэтом и устремились прочь стрекозы.

Путь к колодцу вел по косогору, где почти никто, кроме нас, не ходил. Мы жили на отшибе, в стороне от трактов. Над землей до сих пор висел запах позавчерашнего ночного дождя, и раскисшая тропа еще не успела высохнуть. Оставалось лишь подобрать заляпанный подол коричневого платья и шагать по грязи боком.

Я подняла глаза к солнцу. Вот бы отец сегодня отпустил погулять с друзьями – но как к нему подступиться? С извинениями или вообще улизнуть наудачу?

Хватятся меня нескоро: все самые изнурительные хлопоты по хозяйству обычно брал на себя Фредерик, любимый первенец, которому отец уделял почти все внимание, – даром что и в Бене тоже понемногу просыпался труженик. Я с досадой пнула с тропы несчастный камушек.

Как чудесно было, когда он не отсылал меня, выпоротую на коленке, за водой, а потчевал преданиями из Каселуды. Из отпрысков Верховного Владыки я больше всех любила Сэльсидон, на которую всей душой мечтала походить. Светоносная госпожа, первое Семя монаршей крови. Воительница, что вершит подвиги в блещущих доспехах, с мечом из чистого солнечного света в руке. Та, чьими стараниями впервые удалось оттеснить Хаар.

Поначалу отец умилялся при виде меня в плаще и с палкой вместо меча, но с годами мои причуды все больше его злили. «Знай свое место! Святых боготворят, им ревностно служат, а ты!..»

Дойдя до колодца, я поставила на кладку бадью и отогнала мух.

– Ну, Фредерик! – зло фыркнула я.

Веревка не лежала как надо, на кладке, а болталась в колодезном зеве. Не оставалось ничего, кроме как перегнуться за ней через край.

– Глядите все, я Фредерик! Папулечка во мне души не чает! – ерничала я, вытягиваясь все дальше. – Ну же, еще чуть-чуть!

Пальцы уже коснулись веревки…

И тут нога соскользнула по грязи.

Я перегнулась через кладку колодца навстречу бездне. Сердце замерло.

В последний миг я ухватилась за деревянную перекладину для веревки. Перед глазами все застлала чернота пропасти, в груди и в ушах мощно заколотилось. Мое пыхтение гулко отдавалось от стенок колодезной утробы.

И вдруг я поняла, что на меня оттуда смотрят.

Верно, чудится? Я прищурилась и, честное слово, в глуби мне блеснули зеленым изумрудные глаза, по три с каждой стороны, расположенные клиновидным узором.

– Далила! – послышалось сзади.

Вцепившись в веревку, я оглянулась. Ко мне по склону спешил Фредерик. Когда я вновь посмотрела вниз, изумрудных глаз уже как не бывало.

* * *

Отпрашиваться у отца к друзьям – задача не из приятных. Из раза в раз нужно напустить на себя сокрушенный, как можно более жалобный вид – жалобный, но ни в коем случае не жалкий – и в меру приправить его правдоподобными извинениями.

– Иди. Но к ужину – домой.

Сдержать облегченную улыбку было сродни подвигу. Я заторопилась из хлева, где отец кормил коз, но он вдруг подозвал меня:

– Далила.

Я подошла с опущенной головой и разгладила платье. Сама невинность!

Он испустил вздох. Знакомый вздох, который не давал забыть, что мой отец вообще-то достойный человек с любящим сердцем – чересчур любящим, как казалось порой. Он подступил. Я непроизвольно вздрогнула: утренняя порка была еще свежа в памяти.

– Я не обижу. – Отец хотел было сжать мне плечо, но только слабо взял за локоть. – Прости, что наказал. – В его глазах читалась боль. – Я люблю тебя, но пойми, ты… осквернила святое. – Последние слова он уронил с губ так, будто излагал непреложную горькую истину.

Отец хмуро свел брови. Мы оба сейчас думали об одном и том же: об утре – и косвенно о забытом Семени. Да, все-таки отцу не позавидуешь. Как объяснить родной крови то, о чем и заговаривать грешно?

В конце концов он избрал простые слова, зато от чистого сердца.

– Я правда очень, очень тебя люблю, дочь. Тебе всего тринадцать зим, а я желаю тебе долгой и счастливой жизни. Больше никогда не называй Верховного Владыку по имени. Не должно нам его произносить.

Я кротко кивнула, в душе радуясь, что отец меня простил. Ни к чему нам держать обиду, ведь нужно жить дальше.

– Славно. – Он с улыбкой погладил меня пальцем по щеке и отвернулся к козам. – Возвращайся до захода ока.

Я кивнула и вышла.

* * *

Я спускалась к реке, где сидели на корточках Перри, Бэк и Джеремия, швыряясь в воду галькой. Недоставало только Дейла.

– Простите, что так поздно!

– Где пропадала? – заговорил Бэк.

Меня бросило в краску.

– С отцом не поладила.

Мальчики повели бровями.

– А из-за чего? – подал голос Джеремия – пухлощекий, но такой милый мальчишка, на два года младше нас всех. Глаза у него были голубые, а сердце – золотое.

Ответ пришлось взвесить, ведь на ум пришел тот, кого нельзя вспоминать, и я внутренне одернула себя, отчаянно силясь задушить эту мысль. Сказала в итоге уклончиво:

– Я назвала Верховного Владыку по имени.

Все охнули.

– Мне бы отец язык вырвал! – воскликнул Перри.

Один лишь Джеремия равнодушно передернул плечами.

– Мне бы не попало.

– Ой, а вы слушали колокол? – оживилась я, меняя тему.

Джеремия помотал головой.

– Я хотел выйти послушать, но мама с папой запретили. Сказали, мы Зрящие, так что лучше спать или помолиться, а Владыкам мы не поклоняемся.

Я не уставала поражаться их вере. Как объяснила мама, ее зародили те, кто оберегал память о забвенных душах. «Кого узрели, тот существует, а значит, не исчезнет из мира без следа», – говорила она. Недаром семья Джеремии так чтила ангелов, чьи крылья обсыпаны глазами.

Отец же на вопрос о том, кто такие Зрящие, проворчал только:

– Сборище еретиков.

Бэк вздернул нос.

– Да твои родители верх от низа не отличат.

Джеремия угрюмо потупился.

Я подскочила к Бэку и шлепнула по голове. Он с растерянным видом схватился за макушку.

– Ты что?!

– Они пусть верят во что угодно, а ты не смей обижать друга!

– Больно! – только и выдавил он в ответ.

Перри хихикнул, и вдруг мы встретились глазами. Я первой отвела взгляд.

– На всю жизнь запомню это утро. От колокола исходила такая… дрожь. Такой бас, что гудела сама земля, и меня пронзало насквозь, сотрясало душу. Казалось, что…

– Мир трескается, – довершил Перри.

Бэк завороженно кивнул. В нем еще был силен утренний трепет. Им владело ощущение высшего чуда.

– А… а у меня сестра приедет! – ввернул Джеремия, лишь бы хоть как-то влиться в разговор.

– Как она? – полюбопытствовала я.

Он опять весь радостно засиял.

– Они отбили акар к самой границе!

– Везет же некоторым, – насупился Перри. – Все бы отдал, лишь бы вместе с ней оборонять наш дом!

Он с улыбкой замахал по сторонам воображаемым мечом. Я и сама сгорала от зависти.

– Ее разве не должны отослать в гарнизон на заставу? – Бэк нахмурился.

Джеремия замотал головой.

– Она обещала заглянуть, когда закончит дела.

– А мама с папой одобряют, что она солдат? – спросила я.

Он щекасто, по-дурацки осклабился, качаясь взад-вперед на перекрещенных ногах.

– Не-а! Дуются, что не замуж за Зрящего вышла, а в клерианское войско подалась. Да она их будто слушает!

Джеремия рассказывал о Норе с такой пьянящей братской любовью, что даже его вечно выгнутые брови распрямлялись, а лицо озаряло блаженной улыбкой.

– Скажите-ка лучше, куда сегодня пойдем? – сменил тему Перри.

Бэк предложил в лес, но он отмахнулся.

– Может, в Вороний город? Сегодня как раз приедет Галливакс! И Дейла повидаем!

Все были за.

– Только мимо акарских трущоб не пойдем. – Его слова были пронизаны страхом.

Бэк кивнул.

– Как этих акарских беженцев только в войско берут? Я б им пол мыть не доверил! – Он сплюнул.

– От воинственных сородичей они отреклись, – возразил Перри.

– Акар – он и есть акар. Шестнадцать лет живут на нашей земле! Как их только другие лорды терпят?!

– Хватит, – одернула я. Разговор принял такое русло, что добром бы не закончился. – Идем в Вороний город. К трущобам – ни шагу. Все довольны?

Глава третья
НОРА

Средний взрослый акар имеет черную, с пепельным оттенком кожу. При росте в семь-восемь футов он вдвое шире рядового клерианского солдата и, строго говоря, куда опаснее любого противника-человека. В то же время обыкновение бездумно бросаться в бой и малочисленность среднего отряда вкупе с посредственными познаниями в тактике позволяют без труда заманить врага на наши фаланги и с минимальными потерями устранить поодиночке.

– Из офицерского рапорта о битве с акарами. 7 ц. 653 г.

Путь от форта Треба до Седого холма дался нелегко – а уж возвращаться с рубежей после победоносной битвы было просто невыносимо.

Смутно припоминаю наш путь на передовую. Устало, с тяжкой солдатской бранью волочила ноги пехота; в строю ныли, что под гамбезоном все взопрело, хотя утро стояло прохладное. Сердце, конечно, сжималось, однако я бы в жизни не показала жалости. Нет, я просто молча устремила взгляд туда, куда нас вел Эрефиэль.

На обратном пути уже не было брани, не звучало жалоб – напротив, шеренги маршировали в удушливом безмолвии. Лишь шлепали по слякоти сапоги да порой стонали раненые. Виной этому не потери: в наших рядах убили немногих, чего не скажешь о враге.

Все дело в том, что многие впервые сошлись лицом к лицу с противником – этой ходячей смертью, горой мускулов, окрашенной несмываемым углем. Темные бусины их глаз сверкали, как выуженные из бездны жемчужины, из-под нижней губы чуть-чуть выступали клыки, по телам вились выбитые узоры. Несчастье сводило меня с ними в бою уже четырежды, и биться не становилось легче. Джеремия, должно быть, при виде акара тут же бы сжался в комок. Я с сестринским ехидством представила эту картину.

Лениво вздымалось над горизонтом солнце, и в памяти воскресали образы моего первого сражения. Как я в порыве чисто детского героизма ринулась из строя в самую сечу. Заметь тот акар, что у меня в руках копье, я бы давно лежала в земле. Он рухнул на меня, напоролся сердцем прямо на острие, и по древку зазмеилась склизкая кровь.

Тот миг вспышкой молнии выжгло у меня в памяти. Угольная кожа, белый блеск клыков, тугие мясистые мышцы на теле вдвое шире моего и выше на три головы.

Убитый акар погреб меня под собой. Одновременно и утешало, и пугало, что за звуками бушующей битвы никто не слышал моих криков. Война тенями плясала перед взором.

В этот раз я не сглупила. Тело рвалось в рубку, на месте ему было тяжко, но все же я не бросила товарищей в строю и помогла уложить трех громил.