Я решил обойти эту жёсткость и выстроить маленький мостик между нами. От удара мозг заработал с большей скоростью и пришло решение: просто признать своё дурное поведение после похорон.

– Я знаю, что я эгоист. Ни разу не спросил о твоём самочувствии и состоянии. Сам был погружён в затянувшийся траур.

– Да нужен ты мне был со своим вниманием! – резко выпалила Амалия. – Чего тебе надо?

Смятение от произошедшего стёрло все мои намерения. Резкие выпады Амалии с каждой её короткой фразой будто отрезвляли меня от дружеско-меланхоличного настроя. Только сейчас я осознал, что я вижу перед собой. Дом Герора и Амалии выглядел запущенным, словно здесь давно никто не живёт. Жёлтые стены потускнели, а синяя крыша тяжело давила грузом горя, обид и разочарования. Территория была в снегу, а недоделанные качели рядом с домом обзавелись ледяной коркой. Окна без штор напоминали открытые глаза покойника, смотрящие в бесконечность. Никаких мелких украшений в виде огоньков или ламп, обнажённое опустошение.

При этом сама Амалия выглядела, будто кинозвезда, заехавшая в апартаменты умершей тётушки для получения наследства. Её большие серые глаза были чрезмерно подведены, а длинные прямые чёрные волосы превратились в строгое каре. Судя по её брючному костюму в полоску цвета асфальта после дождя, Амалия либо куда-то собиралась, либо только что пришла. Я действительно оказался не вовремя.

– Хочу поговорить… – тихо сказал я, опустив голову.

– Слушай, на похоронах ты устроил такую заваруху… мне пришлось ещё долго расхлёбывать её последствия. Мне звонили родственники с вопросами, что за сумасшедший припёрся на церемонию, а служители церкви, которых ты послал к чёрту, сразу после погребения обратились в полицию с жалобами на тебя. Я разрешила эту ситуацию, объясняя всем твоё поведение чрезмерным горем. Но должна ли была это делать?

Мои глаза чуть не вылезли из орбит, а дыхание остановилось – я ничего не знал о полиции.

– Из-за тебя я отмывалась от позора, вместо того чтобы предаваться трауру, – продолжила Амалия со стиснутыми зубами.

Я не мог проронить ни слова. Чувство вины, которое до этого снимала с меня Элла, вернулось, только его причина была теперь в том, что я испортил прощание этого мира с Герором.

– А теперь убирайся отсюда со своим нытьём или что ты там принёс с собой! У меня куча дел!

Амалия захлопнула дверь, оставив меня в шоке от происходящего. Я увидел через окно, как она прошла на кухню и села за стол, на котором была разбросана куча бумаг. Она схватилась за смартфон, коснулась экрана указательным пальцем и поднесла его к уху, одновременно начав быстро что-то записывать на разбросанных бумагах. Во всех её действиях читалась решимость.

«Эта женщина перенесла потерю мужа, тяжёлые похороны и совсем одна теперь пытается наладить свою жизнь. Наверное, она оформляет бумаги по продаже этого дома, – фантазировал я, – чтобы начать свой новый life-фильм, выбрав актёров из числа всего населения планеты».

На самом деле очень много желающих попасть в кадры наших витальных фильмов. Стоит просто пригласить или неожиданно включить мотор камеры. Любой человек может оказаться в этом кино совершенно случайно, проходя мимо, или, наоборот, намеренно врываясь с личным сценарием. А мы соглашаемся на это явление в своей жизни или нет.

Теперь я в точке выбора – нового сценария для себя.

С этими мыслями я побрёл по снежной тропе к дороге, чтобы найти удобное место для ожидания такси. Я последний раз обернулся на дом, где ещё жили астральные проекции прошлого Герора, и подумал о том, что теперь там может поселиться другая семья, способная вылечить это место от произошедшей трагедии. Дом выглядел, как уютная бледно-жёлтая коробочка с синей крышкой, приглашающая неизвестных открыть её в предвкушении новой жизни.

Я уже собирался отвернуться и пойти дальше, как вдруг услышал жужжание мотора. Прокапывая колёсами в снегу рифлёные колеи, к дому Амалии подъехал белый «Форд» с помятой задней дверью справа. Меня охватило временное замешательство. Как? Как она могла тут оказаться? Машина, у которой задняя дверь не открывалась с тех пор, как два года назад её хозяйка попала в небольшую аварию. Она до сих пор не отремонтировала дверь. Мой мозг напрочь отказывался выискивать связь во всём этом, и я решил, что сейчас из белого «Форда» выйдет кто-то другой. Быстро соображая, я спрятался за ближайшим клёном, чей ствол мог скрыть небольшой оркестр со всем его музыкальным вооружением так, что вокруг никто бы не понял, откуда льётся симфония. С моего места наблюдения было видно, как открылась дверь и из машины показалась она. Не кто-то другой. Именно она. Элла! Женщина, которая вот уже долгое время лечит мою душу от глубокой психотравмы.

Посмотрев по сторонам и даже не удосужившись включить сигнализацию, Элла наспех захлопнула дверь «Форда» и побежала в дом. В мою голову посыпался поток вопросов.

Глава 5
Обратно в цирк

Каждый из нас живёт в нескольких мирах, словно главный герой, путешествующий из одной книги в другую. Человек приходит на работу и становится уважаемым членом большой команды, выпускающей, например, еженедельный журнал со скандальными новостями мирового масштаба из мира политики или шоу-бизнеса. Он же, оказавшись в толпе во время обеденного перерыва и заняв очередь за толстым господином в потной майке со спортивным лейблом, который уже давно выцвел и растянулся на жировых отложениях хозяина, превращается в одного из покупателей фастфуда, чьё лицо никто не запомнит. Дома вечером он в одиночестве выпивает бокал сухого вина в компании зеркала, отмечая на лице тихий приход старости, и становится объектом обсуждения искусственно приветливых по утрам соседей.

Все роли в течение одного дня проигрываются каждым человеком по-настоящему, хотя в каждой из них он разный. Такое существование обеспечивает сохранение единого разума, не позволяющего расщепиться сознанию, как в случае множественной личности Билли Миллигана^[1]. Если бы мы освоили только одну роль, то мозг бы не выдержал контроля за всеми событиями нашей жизни исключительно с одной позиции восприятия, и случился бы крах.

Можно представить мир людей, освоивших единственную программу поведения и живущих со стойким внутренним Я, неспособным к перевоплощению. Тогда в первую очередь из мира исчезнет вся ложь, ведь никто не сможет играть то, чего нет на самом деле, и наступит время правды. Готовит ли это для нас идеальное общество? Ни в коем случае.

Вся правда в таком мире станет активатором целого цикла ответных эмоций и шизофренических реакций, ведь не каждый факт может стать переносимым для человека, живущего в своей так называемой зоне комфорта. Никто не отменит разнообразие и уникальность каждой личности, которая будет формироваться в социуме, пронизанном религией честности. Если мир переключится на единую программу без лжи, начнётся неописуемый хаос, где истина одних столкнётся с чужой, и никакая политкорректность, толерантность или принятие уже не сработают. А самое ужасное, тогда исчезнет искусство… Никто не расскажет нам о любви через выдуманную историю с аллегоричными намёками на человеческие глупости. Красивая сказка станет невозможной.

Но иногда правды хочется настолько сильно, что вздуваются вены на висках.

Выглядывая из-за широкого клёна, я всем своим естеством превратился в камень, где живой осталась только нарастающая волна из ярости, удивления и смятения, жаждущая истины. Моё личное доверительное лицо, мой терапевт, фактически моя подруга и мой ящик тайн существует не просто как наблюдатель и помощник, а, оказывается, живёт в моей истории.

Я вспомнил все наши разговоры с Эллой на консультациях, где наружу были выставлены все мои страхи и ужасы. Она была в курсе не только горя по умершему другу, но и всех мельчайших подробностей моего прошлого и настоящего. Даже о той истории из детства, когда я потерялся в цирке.

Я совершенно забыл о ней, но уже на второй психосессии, медленно выводя меня из траура по другу, Элла неожиданно спросила:

– Тебя ведь самого когда-то потеряли?

Мой затылок похолодел, все мысли о Героре и его похоронах, мрачно описываемых мной ранее, исчезли, и я будто бы вернулся из воспоминаний в момент здесь и сейчас – кабинет Эллы с рисунками бамбука на стенах, на широкий мягкий диван с бежевым вязаным покрывалом.

– С чего такой вопрос? – спросил я.

Элла откинулась на спинку крутящегося стула.

– Вы не были с Герором родными братьями, любовниками или сиамскими близнецами. Но ты ощущаешь его потерю, как часть себя, верно?

– Конечно! Хотя в твоём вопросе я слышу намёк на некую странность. Разве с близкими друзьями ничего подобного не может происходить?

– Может… Но этому должна быть причина, корни которой всегда кроются очень глубоко. Посмотри, как ты сидишь! Плечи опущены, спина сгорблена, ноги скрещены, руки обнимают предплечья – будто маленький испуганный мальчик. Тебе явно знаком опыт потерянности.

На мгновение задумавшись, я искал способы опровергнуть теорию Эллы:

– Но… а как же вся эта связь на расстоянии? Я знал: с Герором что-то случилось ещё до того, как новость дошла до меня. А эти наши сны об энергетическом единстве? Я не мистик, но не могу игнорировать эти факты. На другом пространственном плане у нас есть странная близнецовая связь. Разве она не может быть объяснением того, что вместе с оборвавшейся жизнью Герора ушла и какая-то часть меня?

В моём горле пересохло, во рту явно ощущалась пыль. Я готов был вступить в спор, решив, что все мои предыдущие рассказы, хоть и звучали достаточно эзотерично, воспринимались не всерьёз. Но взгляд Эллы стал очень мягким, и я почувствовал холод в затылке.

– Безусловно, это всё и лежит в основе вашей дружбы. Но это неизвестная нам тонкая глубинная материя, которую я не вправе тревожить. Я психолог и работаю с психическим планом. Да, эти мистические вещи в вашей жизни давали вам особое чувствование друг друга. И если верить во всё это, то сейчас, когда душа Герора в другом измерении, ты тоже можешь её чувствовать. Можешь сохранять вашу дружескую связь и вспоминать его со всей теплотой, но на психическом плане ты как разрушенное здание, у которого поломана часть несущей стены и вся конструкция вот-вот развалится. В тебе застрял корень непринятия горя. Моё профессиональное чутьё подсказывает, что он лежит в твоём личном опыте потерянности.

Я смотрел вроде куда-то вправо, но ничего не видел. Коричневые стены из лакированных деревянных реек выросли из пола, который стал превращаться в престарелый паркет. Потолок стал грязно-белым. Справа появились тяжёлые двери, которые стала открывать женщина в бордовом костюме с чрезмерным начёсом обесцвеченных волос. Люди зашагали вокруг – все спешили к открывшемуся входу. В воздухе появился странный запах. Я не мог дать ему название, он пах давностью и нервозностью. В животе зашевелилась смесь предвкушения и страха. Я просто перенёсся ни с того ни с сего в детское воспоминание.

– Почему-то после твоих слов мне вспомнился цирк, в который меня водили родители в детстве.

Элла спросила, чуть наклонившись ко мне:

– И что там произошло?

Возникшие вокруг образы растворились в одно мгновение и не хотели подчиняться моей воле. Мне было тяжело воспроизводить событие в памяти, и я завис.

Элла внимательно посмотрела на меня и предложила:

– Давай так: представь, что перед тобой большой белый экран и ты единственный зритель перед ним.

Я закрыл глаза.

– Ты находишься в удобном кресле и просто смотришь на огромный белый прямоугольник. Ты – заказчик фильмов. Просто включи мысленно кино, где маленький Лиам ходил когда-то в цирк со своей семьёй, и разреши себе его посмотреть. Проиграй запись того случая.