Женщина в алом плаще мне показывает коричневую кобуру ореха.
Ее обветренное лицо бугристое,
как волной искаженные воды

Буревестник со свернутой шеей лежит на песке,
кремовые перья с темными пятнышками взвиваются на ветру,
я очень близко смотрю в его мокрый каменный глаз,
впервые могу прикоснуться к птице морской

вторая штормовая

Накануне годовщины твоей смерти
на зимнем пляже ко мне привязались два уличных пса

Пахло потрошенной рыбой и терпким йодом,
шторм вынес на берег лохмотья розовых водорослей и корневище крепкого тополя.
Я сидела на нем, погрузив ноги в курчавую бахрому тины,
и дворняги скуля рыли носами наносы в надежде выискать разбитую штормом рыбешку.
Находили только осколки пластмассовых ложек и обрывки пакетов от чипсов

Дворняги рычали на волну и лаяли на буревестников, качавшихся на воде,
потом один пес положил голову мне на колени и посмотрел в глаза
в немой просьбе о ласке

Берег исчез

Ветер качал буревестников на воде,
шерсть уличных псов пахла солью и пылью прибрежных известняков.
Вдоль линии берега кто-то оставил мусорные пакеты,
и они обмякли, как мертвые тела у дороги

Мы были на море однажды,
в тени навеса я пила теплое пиво, а ты выжимала купальник,
все пахло гниением, и вода протухала в заливе.
Мы ходили на пляж для местных:
казалось, там чище вода и тень кипарисов прячет от жестокого солнца

Ты помогала мне войти в воду
и постоянно курила,
складывая окурки от тонких сигарет в выбоину в бетоне

Курить на жаре было мучительным удовольствием
Сок от надорванного инжира с огорода Миннегель тошнотворно пах.
Он пах, как мокрая тряпка,
но я все равно его ела

Нет, мы были на море не однажды.
После смерти отца мы встретились в сентябре,
шли шторма один за другим,
и вино было горьким, был горьким кагор,
все было горьким, и даже Аю-Даг показался мне траурным,
как и сентябрьский прозрачный свет

Мы были на море дважды.
Ты говорила с прибрежными псами, как если бы они были твои одноклассники или братья.
Ты говорила со всеми, как если бы они были твои братья.
Ты говорила со мной, как с братом

Но я не была тебе братом

Накануне второй годовщины твоей смерти
два грязных пса соревновались за мое скупое внимание,
я им чесала загривки в твоих перчатках, которые забрала как наследство в память о тебе

17.02.2021

третья штормовая

Над кромкой зимнего шторма
ворона парит рваным пятном,
тело ее не бликует, она кажется плоской

Море слепое выносит на камни пластмассовый лом.
Он как часть галечной массы то там, то здесь
зеленый красный голубой безобразный разбросан.
Или он не безобразен.
Прибрежному голубю все равно, на что наступать,
когда он идет по камням и ищет чем пропитаться

Море приносит на берег серые тушки птиц.
Они застыли как валуны,
еле розовый цвет их безжизненных клювов рифмуется
с истертыми банками от кока-колы.
Крышки бутылок как старые зубы обиты и на солнце саднят

Море выносит все мертвое.
Мутные тела медуз
дрожат, подбадриваемые волной

Медный торс дерева так похож на тело в предсмертной судороге.
Я вижу линию живота, и вместо пота блестят хрусталики соли

Облако темной ладонью накрыло берег

Все происходит.
Море двигается слепое

Оно бросило обожженное тело молочного поросенка,
светится позвоночник и темнота потрохов

Все, что здесь умирает, не превращается в падаль.
Плоть каменеет.
Соль сохраняет разбитых нырков

Лежит буревестник в кружевах серой пены,
волна его прибивает к рыжей глыбе песчаника

5.03.2021

Осень

(1)

Алые травы слегли, истощившись за лето,
на горизонте были видны сизые холки холмов.
Я легла на краю оврага,
смотрела, как шевелились березы

Время сделало меня плоской.
Оно сплющило меня,
так бездомный давит пивные банки

Ночью рыжее зарево пылало над горизонтом.
Ночь была беспросветна, как копоть на боку котелка,
в ней отразилась медная проплешь заката

Ночь была беспросветна, как копоть,
и бархатна, как губы козленка

Мы вдыхали ее,
ты сказала, глядя в ночь, в рыжие всполохи света с силуэтами острых деревьев:
я понимаю, как можно поверить в леших.
Я кивнула, и чернота зарябила

(2)

В день приезда мы шли мимо конюшни.
Пахло навозом,
цепи звенели,
щелкало тихое сено,
ты разбивала копоть холодным лучом айфона,
ты говорила:
здесь так темно и тихо
словно я растворилась
и меня никогда не будет

Звезды глухие щемили

Ночь нас вдыхала,
мне нравилось это соседство

Мне нравилось думать:
там внутри ее тихой ноздри
березы как пальцы одурманенной кисти
колышутся над оврагом

(3)

Пижма чернеет в траве,
зонтики болиголова как старые кости стоят над тропой

Я пустая,
мой лобок зарос буреломом русых волос,
и внутри я сухая, как мертвые предзимние травы

Холод идет, поражая жучков,
но верба готовит красные почки с торчащим в разрывах пушком.
Я приблизилась и облизала,
они были сладкие,
напоминали копытца новорожденных животных

Холод идет

За завтраком скомканной ниткой показалась божья коровка в осенней дремоте,
кромка рыжего панциря выдала в ней насекомое.
Я ее перевернула,
она ноги как весла сложила.
Холод сразил ее

Перекличка сорочья парит над холодной землей.
На краю оврага я вижу: он – мохнатая складка.
Березы медленно спят в свете увядшем

Карельские линии

Первая лицевая

мы шли в темноте и фонари цвета топленого масла освещали остов лесного отеля
не было ветра
время притихло над ярко-зеленым газоном

*
виниловое озерцо днем отражало штришки белых берез
теперь все вокруг проглотило

я смотрела в него
с плавучего пирса
можно увидеть пожелтевший валун
и космы гниющей осоки

черное озеро
вечером раздается
и наполняет мир

Вторая лицевая

полотно тумана
давит время

*
горбы муравейников спят в ряби лесной
листья рябины не успели опасть
но уже нефтяными глазами отражают низкое небо
зеркальца их мелькают в траве

*
ели тянут тонкие пальцы
на каждом держится капля стерильной росы
подношу их ко рту распробовать хвойное жженье

*
в редком свете лесном все изгнивает
искрятся елочки мха

*
я присела на корточки
вровень черному пню

*
мир тесной тропой тянется к впалым болотам
там над бурой водой камышовая чаща
трасса за лесом гудит
идут лесовозы
везут сосновые торсы

*
в глотке леса тепло
мох обнажает головы серых камней

*
потухшая береста растворяет лесную тропу

*
в глотке леса все есть

само по себе

Время тяжелее печали

Когда не пишу вижу тревожные сны

мужчина на казенной кушетке с длинным шрамом на теплой щеке
глядя перед собой говорит:
я внук венгерского еврея

узкие палеты вдоль Братского шоссе
по ним мы идем одна за другой
грязь чавкает под настилом

неясная боль

зелень сменяется талым снегом

с тоской улыбаюсь во сне

по утрам я плачу
мои слезы холоднее росы
они легче воды
они сохнут быстро
я их выделяю как растение перед рассветом

я помню такие слезы на виске матери по утрам
они высыхали быстро
и оставляли рыхлую бороздку соли

пишу в уме
лежа с открытым ртом в стоматологическом кресле
и боюсь забыть все что приходит на ум

у снов как и стихотворений
есть коварный аспект – когда ты в нем – все кажется важным
по пробуждении помнишь только детали
материалы на ощупь
обрывки фраз

дантистка не взяла с меня денег
я помню странный укол
когда кусочек зуба попал между нёбом и языком
словно во рту родился осколок камня
они говорят: бруксизм
я говорю: нет сил терпеть
и тру друг об друга тупые клыки

на голодный желудок беру маленький фильтр и стреляю у владельца кафе сигарету
дымок его красного Мальборо после моих самокруток
кажется чем-то постыдно безвкусным
легкий дымок
легче утренних слез

чем дольше я сплю – тем меньше пишу стихов
когда я не сплю – запах гнилого лука и морок плодовых мушек занимают мой ум

наступая на мокрые листья по пути домой
я размышляю: плотность времени выше плотности глины
и вспоминаю строчку из Мандельштама:
время срезает меня как монету

стихотворение похоже на осколок кости
оно откололось
неприятно вести языком по свежей щербинке

так и время идет —
я наблюдаю за металлической стрелкой своих черных часов
она медленно двигается над циферблатом
не устает и не помнит
где закончился день
не знает
где начинается утро

так пишется стихотворение
стихотворение не знает времени
время и есть его материал
стихотворение знает тяжелый ход
мне хочется думать:
слышит зубовный скрежет

Мне приснилось стихотворение

Табачный дым долго стоит над головой
ветер полощет травы
еле живые они отражают октябрьский свет

Мне снятся серые сны
сны в тупиках разрушенных многоэтажных домов
здесь в свете забвенья я могу врачевать разрывы

Заслышав начальный слог
срастается бархатный борт пиджака

Есть слова которых вне сна я не помню
помню лишь взгляд и напряжение связок
дальше —
ткань зарастает

Утром я слышу дыханье времени
оно тяжелей антидактиля

Хотя строчка как тяжелые бочки спокойные катятся дни
мне подходит чтобы почувствовать вкус табака
и услышать гудение газонокосилки на школьном дворе

Я вспоминаю пороги квартир
в которых когда-то жила
темные коридоры
запах избитой пыли аптечки кошачьей мочи

В воскресенье машина везет меня
на Затулинку в переулок Южный в Кузьминки

Я смотрю на огни черной Москвы
и не знаю мира который касался моей щеки еще год назад

Вспоминаю пороги и прикрываю глаза

Возможно дело не в том что память крадет у меня настоящее
в том что 225 миллиграмм венлафаксина в сочетании с лагером
дарит чувство безвременья

Я сплю подолгу
и открывая глаза
отпускаю с пологой горы деревянную бочку
смотрю как медленно с глухим скрежетом она катится вниз

Труд Сизифа теперь мне кажется жалким

Что тебе когда ты ежедневно поднимаешь на гору камень

Твои мышцы раскалены напряжением

А на вершине ты можешь почувствовать кратко
что справляешься с весом

Но когда каждое утро с одной и той же горы
наблюдаешь за временем охолостелым