– Земля для фермы хороша, коли за ней ухаживать, – сказал чернокожий. – Тут нужно знать правильный способ, как, к примеру, удобрить навозом, а я-то знаю. Будь у меня ферма, я растил бы такую кукурузу, что птице впору гнезда вить. Как делал для старого Ратледжа, да он помер, а старуха его меня не взлюбила. Потому как родичи ее, Коксы, владели моими родичами, а как все поменялось, старик был не против, а старуха ни в какую. Не любила платить за урожай и разные дела, что мы делали прежде для них бесплатно. Как в город пришел, я ведь работу искал, когда тот малый с приятелями грабанули банк. Ну, думаю, хоть подзаработаю на похоронах. С тех пор как дела на ферме пошли плохо, я начал хоронить людей. То есть в перерывах между работой следопытом и разными другими делами. Могилы, значит, копал. По четвертаку за жмурика, такая такса. Желающие были. Когда могилу копает белый, берет пятьдесят центов, будто он выкопает по-другому, лучше, чем я за четвертак.

Я решил не упоминать, что родители умерли от оспы и похоронены в гробах под слоем извести, опасаясь, что земля может упасть в цене, и спросил:

– Так мы договорились?

– Смотря согласится ли Коротыш. Пойдет он, и я пойду. Кто-то вроде него должен прикрывать мой зад, иначе никак. К тому же эти парни, особенно Беспощадный Билл, должны стоить денег, и мы с Коротышом можем собрать приличный урожай, если все пойдет как надо. Или нас всех убьют вместе с тобой. А тебя, судя по всему, они убьют два раза.

– Вернете сестру, поможете захватить людей, что убили деда, чтобы призвать их к ответу, – я отпишу вам оба участка, и потом, как ты верно заметил, сможете получить награду за эту падаль.

Он почесал подбородок.

– Потребуются припасы, да где их взять – разве что украсть.

– Минуту, – сказал я. – У меня нет никакого желания начинать бесчестную жизнь, чтобы потом повиснуть там, рядом с Бобби. Я не стану красть. Мы, Паркеры, этим не занимаемся.

– Пока что вы, Паркеры, занимались тем, что давали себя убивать, похищать и избивать на улице. Ты, юноша, похоже, выбрал не самый лучший путь.

– Красть я не стану, – повторил я. – Просто не могу. Мой дед был проповедником, и он бы в гробу перевернулся, если б лежал в могиле. Только он остался в реке Сабин или где-нибудь на берегу. Мне дурно от одной мысли, что он где-то под корягой стал пищей для сомов.

– Тогда так, – сказал чернокожий, – навестим-ка Коротыша и посмотрим, что он скажет, а там решим с припасами. Он, может, и не пойдет. Надо его увидеть. Говоришь, тебя звать Паркер?

– Джек Паркер.

– А я Юстас Кокс, и мы с тобой вроде как родня.

– Это как же? – спросил я.

– Сдается, тебя задело, что в тебе может течь немножко черной крови. Но вернее будет, что это я к тебе навязался. Семья, стало быть, Коксов, породнилась с семьей Паркеров, а кто-то из этих ребят Коксов лет сорок пять назад соорудил меня с моей мамой, надо заметить, против ее воли. Она-то была из цветных команчей, и вот каким я вышел. Получается, мы с тобой кузены.

– Слушай, мне нет до этого дела, – сказал я. – Мне надо сестру выручать, а время идет.

– Ну, кузен, не я тут прохлаждался в грязи, – сказал он. – Да уж скоро ночь, и что тут поделаешь. Давай, навестим Коротыша, поболтаем с ним. А потом я дам тебе ответ. Если помочь не сможем, ты сам по себе, мне больше предложить нечего. Я говорил, мне нужен надежный партнер, а ты, не сочти за грубость, еще малолетка.

– Мне девятнадцать, – сказал я.

– Заливаешь.

– Ну, скорее семнадцать, – не сдавался я.

– В мои дни таких считали взрослыми, но не сейчас, – сказал он. – Ты зеленый юнец с головы до пят. А местами даже розовый. Шея, вон, вся сгорела на солнце, пока ты валялся посреди улицы. Наутро будет жечь будь здоров, если не раньше. Давай поглядим, как нам найти Коротыша. Но сперва мы этого похороним. Другого я уже снес на кладбище.

– Того с доски?

– Да вроде как. А там городские о нем позаботились. Ну вот, остался этот. Надо срезать веревку и оттащить его, ведь лошади у меня нет.

Врать вам не стану. От одной мысли меня бросило в дрожь, и стало еще хуже, когда он отдал мне лопату, а сам раскрыл большой нож, встал на цыпочки и обрезал веревку. Мертвец упал наземь, тогда Юстас взял обрезок веревки и поволок труп по улице, а здоровенный старый боров потрусил следом. Пройдя немного, оба остановились и обернулись ко мне.

– Ты идешь? – спросил Юстас.

Прихватив лопату, я двинулся следом.

Юстас проволок тело переулком за городскую окраину, а потом через поле к рощице на холме, что высился над городом. Та еще вышла прогулка, тело Бобби О’Делла все время переворачивалось, и когда мы дошли до деревьев, лицо его почти превратилось в кашу. О том, что стало с глазами, я лучше промолчу.

Наконец мы добрались, и Юстас протащил тело дальше, где был другой пригорок, с торчащими поверху крестами. Без надгробий, одни грубо сколоченные деревянные кресты. К тому времени солнце село, и я обозревал местность при лунном свете, но луна была почти полной и светила ярко. Казалось, кресты немного мерцают.

Там была свежая могила, та самая, о которой Юстас говорил. Бросив веревку, он взялся за лопату и стал копать по соседству. Боров уселся на землю и наблюдал, будто запоминая, как надлежит выполнять работу. Я не успел опомниться, как мой новый знакомец выкопал пласт красной глины фута в три глубиной и шесть шириной, а потом отдал лопату мне. Я принялся копать, а он сел, привалившись спиной к кресту, и стал давать мне наставления. Копал я долго. Юстас не предлагал меня сменить, а боров, как несложно догадаться, являлся не участником вахты, а скорее зрителем.

– Тут они хоронят цветных, бедняков и разбойников, – поделился Юстас. – Мне платят мои гроши, и я доволен. Бывает, могила вырыта, а городской совет не платит. Раз и со мной так вышло, притом на хорошем кладбище для белых, ну, я откопал ту старуху с дитем, принес да и положил прямо на крыльцо мэра. Они как раз умерли на пожаре и на вид были не очень. Тут мне быстро заплатили, а потом еще раз, чтобы схоронить их снова. Могли и кого другого нанять, но знали, что я могу взъяриться. Не дай бог, чтобы я взъярился, особенно если напьюсь. Оттого и не пью. Если выпью, в бутылке будет демон, весь город это знает. Раз обидчики ниггеров собрались меня урезонить, да я их самих урезонил, и больше меня не трогали. Виски, вот что меня выводит. Отхлебну раз – мне счастье, второй – дурею, а третий – сатанею. Может, действует моя индейская кровь, или уж такой я от природы.

К тому моменту я почти не слушал, занятый мыслями о той женщине с ребенком. И спросил:

– Ты выкопал женщину и дитя?

– Прямо из гробов достал, да. Они ж мертвые, что им сделается? А мне нужны мои пятьдесят центов, а как все порешили, вышел целый доллар. Да, имей в виду: хоть ты роешь могилу, я делиться своими деньгами не стану. Посчитай это за аванс, чтобы выследить тех парней, что забрали сестренку. Дальше вот так поступим. Остаешься докопать могилу, а я пойду стащу лошадь, а потом тебя заберу.

Подобный оборот мне совсем не понравился, но я решил, что выбирать не приходится. Хотя, может, стоило бы при случае ввернуть имя Иисуса и поглядеть, не внушит ли оно более праведный образ мыслей. В общем, Юстас вместе с боровом отправились на промысел, а меня оставили доканчивать работу.

Тут я вспомнил о Луле, и меня аж заколотило. Мы всегда отлично ладили, я даже соглашался играть с ней в куклы и представлять чаепития, хотя ни разу не встречал кого-либо, кто хоть раз мог похвастаться подобным опытом. Славной она была девочкой, а мы, как брат и сестра, прекрасными друзьями. Хотя когда был помладше, не раз гонялся за ней с лягушкой, чтобы напугать, а то и с ручной косилкой. Бегала она хорошо. Но ярче всего вспоминалось, какой она бывала странной, задумываясь о вещах, до которых всем прочим не было дела. Вроде того, как колибри может летать задом наперед или отчего цыпленок с крыльями, а летать не может. Притом она не выпендривалась, а интересовалась всерьез. Случалось такое постоянно, а я всегда ей отвечал – мол, захоти Бог нам это разъяснить, непременно записал бы в книге. Однажды она поглядела на меня и спросила:

«По-твоему выходит – Бог написал Библию сам, и все на английском? Как же, зная обо всем на свете, он ни слова не написал о колибри и цыплятах?»

Такие мысли мне ни разу в голову не приходили, но прежде, чем я успел что-то сказать, она уже переключилась на другие загадки, где объяснения, судя по всему, также отсутствовали.

Пока не надоело, я еще немного покопал, а потом оперся на лопату. И тут понял, как сильно устал, и решил присесть. Обгоревшая шея вовсю давала о себе знать, да ничего, кроме как терпеть, не оставалось. И вот, когда я начал думать, что меня просто одурачили, заставив рыть могилу задарма, я увидел, как по сумрачному склону холма верхом едет Юстас, а боров трусит следом. Лошадь была в упряжи, но без седла.

Когда он подъехал ближе, я разглядел у него за поясом самовзводный револьвер, похожий на тот, что был у Жирдяя.

– Ну, самое время убираться, – сказал он.

Он протянул руку, я ухватился, и он затянул меня лошади на спину. Мы двинулись трусцой, боров поспевал следом, не издавая ни звука. Казалось, он даже не дышит.

* * *

Нельзя назвать поездку легкой, вот так, без седла, когда несколько раз я едва не свалился. Чтобы удержаться, пришлось обхватить руками Юстаса. Меня это немного стесняло, ведь я считал себя достаточно взрослым, чтобы не цепляться за него, будто дитя за мамкину сиську. Но, как говорится, не кобенься и надевай, что дают. Боров – именно так и звали нашего свинячьего компаньона – поспевал за нами без видимых усилий, чем немало меня удивил.

Когда мы почти достигли цели и оставалось пересечь реку, луна висела высоко в ночном небе. Мы выбрали место поуже, только вода после вчерашнего дождя еще не спала и неслась едва ли не бурным потоком.

Сначала она шумела под брюхом лошади, потом поднялась к бокам, а там и до наших колен. Однажды мы скользнули в вырытую течением яму, лошадь провалилась по шею, и мы мгновенно промокли. В тот момент меня едва не смыло. Наконец мы выбрались на другой берег к высокому песчаному обрыву. Тут мне пришлось натурально цепляться за свою жизнь, но мы одолели последний рубеж и остановились перевести дух. А Боров отряхнулся, точно собака.

Юстас направил лошадь незаметной тропинкой, уместной, скорее, кролику. Мы изрядно проехали, помаленьку подсыхая на ночном воздухе, когда мне открылась картина. Впереди был травянистый холм, и на вершине я заметил нечто, поначалу бесформенное и непонятное. Но вот мы двинулись по склону, и лунный свет окутал вершину, как разлитые сливки. На треноге торчал направленный вверх телескоп, и какой-то ребенок разглядывал ночное небо. По мере того, как мы поднимались, показались домик, загон для скота и небольшой сарай, с виду довольно опрятные.

Уже подъехав ближе, я разглядел, что ребенок был вовсе не ребенок, а мужчина – карлик.

(3)

Вот так, под луной на вершине холма, мне впервые предстал Коротыш. Он заприметил нас задолго до того, как мы поднялись, но разглядев, кто мы такие, вернулся к телескопу и созерцанию ночного неба.

Юстас бросил поводья. Боров уселся, задрал свою заднюю ногу и почесал копытом за ухом, совсем как делает собака.

Я сполз с лошади, почти не чувствуя ни ног, ни задницы. Юстас спрыгнул и взял лошадь под уздцы. Вместо приветствия карлику он произнес:

– Как насчет выследить и, глядишь, подстрелить нескольких негодяев? Надо бы выручить сестру этого паренька.

Карлик оторвался от своего телескопа и оглядел Юстаса более пристально.

– Мы говорим про деньги? А то я как раз перебираюсь на новое место и мне бы пригодились.

– Дорога не самая прямая, но подзаработать можно, – ответил Юстас.

– Вылазка наудачу, – сказал карлик. – Даже не знаю. Звучит несколько сомнительно.

– Да нормально звучит, – сказал Юстас. – В любой затее есть шансы на выигрыш, разве не так?