– Невозможно! Невозможно было нам оставаться за Астраханью. Уже не одни шведы, а французы с британцами грозили нам, что станут заодно с Блистательной Портой… – Павлу Петровичу вдруг показалось, что он оправдывается, но он завершил упрямо то, что начал: – Невозможно нам было смотреть в три стороны сразу. Север, запад, юг… Откуда-то пришлось отвернуться…

Он не стал говорить, что после Прутского поражения одна турецкая угроза могла заставить новорожденную империю забыть надолго о Закавказье.

– Полстолетия мы не могли заглянуть за Кавказские горы. Сколько сил мы тратили на европейские страны…

– Сколько наших людей погибло под саблями турок и персов, – буркнул, не удержавшись, Джимшид, но тут же показал толмачу – не переводи, не надо…

– Но теперь, думаю, иное дело. Покойная императрица обещала Грузии покровительство. Пятнадцать лет тому назад… – Павел Петрович подумал и поправился: – Шестнадцать лет назад подписан трактат о дружбе между Россией и Грузией. Царь Карталинии Ираклий просил государыню Екатерину оказать покровительство его несчастной стране. Но императрица смогла отправить через горы только два егерских батальона. Да и те пришлось в скором времени отозвать к Суворову на Дунай. Как после этого расправились персы с Тифлисом, всем ныне известно… – Император сделал паузу, словно бы приглашая присутствующих помянуть всех жителей несчастного города, замученных полчищами Ага-Мохаммед хана. – Теперь же посылаем к царю грузинскому Георгию полномочного министра и подтверждаем наше намерение защищать за горами Кавказскими единоверцев наших, а также иных, кто только выкажет расположение к короне Российской. А чтобы доказать искренность наших побуждений, подкрепим посольство корпусом генерала Кнорринга. В том тайны нет.

Павел Петрович оглянулся на Аракчеева, тот мигом поднял со столешницы бумагу, относящуюся, очевидно, к предмету.

– Но силы наши не чрезмерны. И хватит их для охраны одной Карталинии. Тех двух царств, что подвластны ныне царю Георгию. Ссориться же с персами, турками сейчас прямого резона пока не видим. Вас принял тайно, чтобы не узнали о том ни в азиатских посольствах, ни в европейских…

Слушая толмача, Джимшид сжал кулаки, стиснул зубы. Императоры, падишахи, султаны забавлялись мудреной игрой «ста забот», составляли замысловатые комбинации. Малым же народам надлежало покорно ждать, когда же придет очередь то ли двинуться вперед на одну клетку, то ли вовсе слететь с доски.

Но император продолжал говорить:

– Однако же, если вам, князья христианские Карабаха, и однородцам вашим нет больше мочи терпеть угнетения иноверцев… разрешаем – выйти в Грузию вслед известному нам уже мелику Абову…

Фридон шумно выдохнул и тут же, испугавшись своей оплошности, откачнулся за спину владетеля Варанды.

Павел Петрович оглядел напрягшихся меликов и – вдруг подмигнул им, хихикнул и – развернувшись на каблуке, на одной ножке запрыгал в угол.

– Пиши! Быстро…

Над полувидимым столом снова качнулся парик.

– Статс-секретарю Коваленскому… Приложить все старания к тому, чтобы вышедшие из Персии мелики поселились на землях грузинских на выгоднейших для себя условиях… Каковые им надлежит обсудить с нашим министром, тем же упомянутым Коваленским… Но им, князьям армянским, тоже надобно будет платить дань принявшему их Георгию. Деньгами, а также людьми, если вдруг нужда государства того потребует…

Только переводчик выговорил последнее слово, мелики, не сговариваясь, бухнулись на колени, уперев руки и лбы в блестящий пол. Павел Петрович прыгнул в сторону.

– Здесь не Персия! – крикнул он возмущенно. – Здесь Петербург!

Аракчеев шагнул от стола, открыл было рот, хотел, может быть, позвать стражу. Но тут юноша, простоявший неподвижно все двадцать минут аудиенции, скользнул вдруг на одну линию с дядей и – припал на одно колено, приложившись о паркет с изрядной громкостью. Наклонил почтительно голову и застыл.

– Спроси! – крикнул император. – Спроси – где он этому научился?

– Видел, – перевел короткий ответ толмач.

– Врет! Кто-то умный ему подсказал! Но – хорошо! Пусть встанет… И эти тоже…

Когда армяне поднялись, Павел Петрович подбежал к юноше. Тот, как и вчера, смотрел на него прямо, без малейшего страха. Император не привык к таким лицам. В детстве, помнилось ему, были рядом Порошин, Панин. Но те поучали, наказывали, сердились. Этот же…

– Спроси – чему улыбается?

– Рад видеть великого императора, – повторил юноша вчерашнюю фразу, но произнес вдруг по-русски и достаточно чисто.

Павел Петрович оглядел армянина с подозрением. Не великан, но и не карлик; широкие плечи подчеркивает шарф, в несколько витков обхвативший талию; черные, густые брови сходятся почти вплотную и – обрываются резко к мощному энергичному носу.

– Откуда знаешь язык?

– Долго ехали. Страна большая. Вокруг все говорят. Не выучить – много труднее.

– А эти что же?

– Я хотел, – коротко и с достоинством объяснил Ростом императору.

Павел Петрович отошел, повернулся резко, вгляделся снова. Прожив четыре с половиной десятка лет, он так и не привык, чтобы ему радовались при встрече. Разве что Нелидова, но и та каждый раз о ком-то просила.

– Что-нибудь хочешь?

– Служить. В лучших войсках императора. Умею стрелять. Умею рубить. Дядя научил хорошо.

Павел Петрович чуть не хлопнул в ладоши, словно бы в детстве. Мальчишка не врал. Мальчишка в самом деле хотел только служить. Мальчишка в самом деле был очень хорош. Рыцарски хорош, вздохнул он, вспоминая мальтийских подвижников.

– Как думаешь? – обернулся он к Аракчееву. – Не взять ли его к нам, в Преображенский?

– Государь, – укоризненно начал тот. – Лучший полк вашей гвардии…

Павел Петрович бешено вытаращил глаза. Он любил в себе это чувство гнева и ярости и не пытался сдерживаться никогда, ни перед кем.

– Лучший? – завопил он, хватая воздух. – Лучший? Полк, где две тысячи только числятся и ни разу не видели строя?! При матушке моей, при Потемкине он может быть и был лучшим. А в моей армии… – Перевел дыхание и добавил, понизив голос почти до нормального: – И в моей армии он будет лучшим. Когда в нем будут служить только лучшие…

Аракчеев бледнел, но пытался настоять на своем:

– Согласно закону…

– Здесь ваш закон!!! – завизжал император совсем уже нестерпимо, ударяя себя в грудь сухим кулачком против сердца. Замахнулся было на втянувшего голову в плечи генерал-лейтенанта, но удержался.

Повернулся к армянам, сбившимся в кучку. Не разбирая слов чужого языка, они вовсе не поняли, к чему относится этот крик. Даже мальчишка перестал улыбаться, хотя испуга в его глазах Павел Петрович не обнаружил.

– Скажи, что могут идти, – кинул он толмачу. – Пусть возвращаются к себе и готовятся к выходу. Через год земли для них, для их людей будут выделены…

III

От дворца до нужного им дома мелики шли быстро и молча, прикрывая ладонями рот, спасаясь от жгучего ветра, бросавшего в лицо пригоршни колючего снега.

Только оказавшись в комнатах, скинув бурку, чоху, оставшись в одном архалуке, Джимшид прижал спину к голубоватым изразцам печки и обратился к племяннику:

– Что ты затеял, мальчик? Зачем тебе армия русского императора?

Ростом стоял у стены, прямой и напрягшийся, ждал, пока дядя задаст вопрос.

– Хочу быть сильным, – ответил он, не раздумывая.

– Ты и так не самый слабый парень в горах Арцаха. Муж моей сестры был бы доволен, увидев тебя сегодня. Зачем вольному человеку оставаться в этом сыром и холодном городе?

– О какой воле ты говоришь, дядя? Мне надоело кланяться каждому беку! Я не хочу больше прятаться от нукеров аварского хана! Не желаю ждать в страхе, когда к нам двинется очередной паша из Карса или мирза из Тебриза! Я хочу обладать настоящей силой. Хочу узнать, как сотни обращают в бегство десятки тысяч!

Фридон отнял от горячей печи ладони, повернул голову к Джимшиду.

– Может быть, мальчик и прав! Где ему еще научиться сражаться?

Обрадованный поддержкой племянник мелика Варанды шагнул вперед.

– Иосиф Эмин изучал военное дело в армии далекого острова. Царь Ираклий тогда не поверил ему, потому что эти англичане уже помогали персам строить корабли на Каспийском море. Я буду учиться у русских. Мы все теперь будем под властью русского императора. И Грузия, и Карабах.

– Грузия – да, – ответил Джимшид медленно и не сразу. – Карабах – не знаю.

– Ты сам уже ездил сюда с посольством Ибрагим-хана, – напомнил ему Фридон. – Тогда Мирза-Мамед Кулий просил императрицу Екатерину протянуть свои ладони и над Шушой.

– Из этого разговора вышло больше вреда, чем пользы. Кто-то сообщил Ага-Мохаммеду, и тогда он выступил из Тегерана. Персия рядом, Петербург – далеко. Если нам разрешили переселиться, надо как можно быстрее идти в Лори. Нужно будет поднять сотни семей. Мне потребуется помощь каждого человека, каждая рука, каждый палец! А этот глупец хочет затянуть свое тело в тесный кафтан унылого цвета и топтать площадь под стук барабанов!!!

Последние слова он выкрикнул прямо в лицо Ростому. Но тот не пошелохнулся. Так же стоял навытяжку, как солдаты гвардии императора Павла.

– О чем шумите, армяне? – послышался вдруг мягкий голос от двери.

Незамеченным в комнату вошел Минас Лазарев, брат хозяина дома.

Семья Лазаревых перебралась в Петербург из Новой Джульфы – армянской колонии в Иране. Туда вывел обитателей Карабаха еще шах Аббас. В середине 18 столетия Лазарь Назарович отправился на север, купил дом в Москве, в Артамоновском переулке, будущем Армянском, и занялся устройством шелковых мануфактур. Сын его Ованес взял имя Иван и двинулся дальше, на запад. Поселился в Петербурге, хотя его промышленные интересы тянул на восток, к Уралу, в царство железа и меди.

Иван Лазарев был богат, знатен – получил титул графа Австрийской империи, – великодушен, образован и вместе с тем имел вкус к приключениям. Именно ему приписала легенда главную роль в истории алмаза «Орлов».

Якобы Ованес еще в Иране купил огромный и безумно дорогой камень, когда делили добычу, захваченную Надир-шахом в Дели. Узнав, что Лазарев покидает страну, персы потребовали отдать драгоценность. Ованес сказал, что он уже продал алмаз, и спрятал покупку в – собственное же тело, в разрез на ляжке. Перебравшись в Россию, купец совершил обратную операцию, а камень продал Григорию Орлову. Цену алмазу определили в 450 тысяч рублей, и то, вероятно, продавец сбросил немало, рассчитывая на будущие милости от фаворита. Сам же камень Григорий Григорьевич поднес императрице Екатерине.

Затем Иван Лазарев построил на своем подворье Армянскую церковь, а у красной линии^[4] Невского возвел два трехэтажных дома, окаймлявших проход к храму. В первом этаже одного из них и поселились карабахские мелики. Впрочем, общались они больше не с хозяином, а с его младшим братом Минасом, Миной. Тот держался скромно, но говорили, что Иван Лазарев редкое дело предпринимает, не спросив совета у Мины. Будто бы именно ему армяне обязаны и церковью святой Екатерины напротив Гостиного двора, и другой, заложенной на Васильевском острове.

– Чем ты расстроен, уважаемый Шахназаров? Я слышал, император говорил с вами благосклонно, хотя не без гнева… Да-да, дорогой, не удивляйся. Новости в Петербурге бегают быстро.

Джимшид и Фридон отошли от печки. Обычай требовал выказать уважительное почтение, да и голова с сердцем настаивали на том же.

– Император разрешил нам выйти в Грузию в следующем году.

– Это большая удача.

– Соглашусь с тобой, уважаемый Минас Лазарев. Но она чуть было не пролетела мимо. И все из-за упрямого малолетнего ишака!

Лазарев чуть приподнял большие веки.

– Удача порхает на легких крыльях. Эта птичка капризнее юной девушки. Чем же осмелился наш Ростом вызвать гнев государя?

Юноша наклонился вперед:

– Я хочу служить в гвардии императора!