– Тебе надо будет креститься заново. Русские – христиане, но у них своя вера. Если ты будешь жить не просто среди них, а с ними, ты должен быть точно такой, как и они. Да и незачем новым друзьям ломать язык о твое старое имя. У тебя и без того будет достаточно огорчений.

Младший, казалось, хотел возразить, но двое старших согласно кивнули.

– Он знает лучше, – сказал Фридон. – А имя отца ты сохранишь.

– Русский офицер… Мадатов, – продолжил прерванную речь мелик Джимшид. – Я не знаю, какая дорога ляжет перед тобой. Но если она приведет тебя назад в горы…

– Я вернусь! – крикнул Ростом. – Отцом могу поклясться – вернусь! Непременно!

– Ты уже становишься русским, – укорил его дядя. – Ты дважды перебил старшего… Если ты вернешься, если ты решишься снова пройти, проехать верхом по Авератаноцу, а еще лучше – самой Шуше… Ты должен стать таким человеком, чтобы никто не спросил – почему сын медника держится таким князем?! Ты понял, мальчик?! Никто не должен осмелиться даже подумать об этом!!!

Глава вторая

I

По Неве, покачиваясь на мелких волнах, плыл связанный из окоренных бревен плот. Лоцман, стоя на корме, лениво пошевеливал длинным шестом. Босые ноги отдыхающего напарника торчали из-под двускатного низенького домика. Лохматая собака притулилась у шалаша, вертела башкой – должно быть, искала блох. Валериан представил, как она клацает желтыми клыками по свалявшейся шерсти, хлопнул ладонью по парапету и засмеялся от удовольствия.

От правого берега, от крепости наперерез сплавщикам пронеслась лодка. Дюжина гребцов ловко и споро работали веслами. Проскочили под самым носом плота, повернули к Летнему саду и пристали у схода. Рулевой выскочил, придержал судно. Из-под красного балдахина, закрывающего тупую корму, выступил офицер. На берегу повернулся, махнул оставшимся, начал подниматься на набережную.

Офицер был знакомый. Поручик Бутков, Преображенского полка, только другого батальона – второго. Валериан оттолкнулся от парапета, пошел навстречу. Приветствовал старшего и перешел на прогулочный шаг.

– Господин прапорщик! – окликнули его сзади.

Валериан развернулся. Высокий плечистый поручик был красен, стоял, покачиваясь, дышал неровно и тяжело.

– Прапорщик Мадатов, первого батальона Преображенского гвардии…

– Вы… по делу, – оборвал его поручик Бутков, – или же… так?

– Уволен до вечера.

– Немного осталось. Может быть… вместе вернемся. А то, знаете, засиделся с друзьями, опасаюсь, что не дойду.

Валериан не поверил, что дюжий офицер мог опасаться чего бы то ни было на этом свете. Должно быть, скучно показалось брести одному по пыли. Да все равно пора поворачивать в слободу.

Место преображенцам отвели в Литейной части, за Фонтанкой, еще при Петре Великом. Но закончили обустройство только при дочери его, Елизавете. По плану шла одна полковая улица, которую под прямым углом перечеркивали несколько ротных. Для каждой роты строили десятка два связей – деревянные избы на каменных, однако, фундаментах. Центр каждой связи занимали огромные сени, из которых двери вели в солдатские комнаты. К избе примыкал небольшой участок земли под огород.

Штаб-офицеры, от майора и выше, строили собственные дома или нанимали городские квартиры. Оберы, ниже капитана, располагались в зависимости от достатков фамилии. Одного жалования на столичную жизнь уже не хватало. Мадатова совсем недавно за усердную службу переставили вверх на одну ступеньку, не слишком, впрочем, высокую. Прапорщик – чин уже офицерский, но уважения немногим больше, чем денег. Валериан нашел на той же ротной улице комнату, в которую поселился с таким же, как он, недавним унтером. Но и поручик Бутков, из хорошего, но провинциального дворянского рода, тоже не гнушался слободской жизнью.

Офицеры миновали ограду Летнего, перешли Прачечный мост и повернули вниз по Фонтанке. Валериан старался приноравливать свой легкий шаг к тяжелой поступи навязавшегося попутчика. Но тот с каждым шагом все более, казалось, трезвел.

– Нравится вам служба, Мадатов?

– Точно так!

– К черту субординацию, товарищ! Мы же преображенцы!

Валериан промолчал. Он не любил пьяных. Пьяных русских. Никак не мог уразуметь, зачем они покупают дорогие вино и еду, чтобы потом объяснять друг другу, как грустна их повседневная жизнь.

– Да будет вам! – рассмеялся Бутков. – Сейчас я не старший по званию, а такой же офицер, как и вы. И вижу, что служба пришлась вам по вкусу. Ведь так?

– Много машем ружьями, – нехотя отозвался Валериан. – Мало стреляем.

– Вам-то зачем? Вы и так пулю точно руками кладете.

– Не будешь стрелять каждый день – через месяц ружья испугаешься. Но и не во мне дело – нам солдат учить надо.

Бутков покосился на собеседника – слева направо и сверху вниз.

– Вот вы о чем, Мадатов! Это хорошо. Это значит, вы уже не просто офицером, вы командиром быть мыслите.

Последние слова Валериан не понял и решил, что или ослышался, или у поручика язык за зубы цепляется.

– Вы уже два года у нас в полку. По-русски говорите уверенно. Трудно овладеть вторым языком?

Валериан выдержал паузу.

– Вторым трудно. Шестым – куда проще.

– Ого! Знаете французский? Немецкий?

– Французский в школе учу, но говорить пока не умею. Зато другие… – Валериан задумался и начал подгибать пальцы сначала на правой руке. – Армянский – родной. Теперь русский. Могу говорить с турками, персами, грузинами. Объяснюсь с лезгинами, аварцами…

– А это что еще за Гоги с Магогами?

– Долго объяснять, – уклонился Валериан от ответа.

– В нашей армии их пока не было. Значит, язык для военного человека еще бесполезный. А вот с немцами-командирами фриштыкать придется. Говорите – в полковую школу ходите? История, география, арифметика… Знаю, слышал, хвалят вас. Говорят, что прилежны и соображаете хорошо. Теперь за языки принимайтесь. Пригодятся, господин прапорщик.

– Точно так, – отчеканил Мадатов.

Бутков засмеялся и хлопнул его по плечу.

– Что-то мы с вами, прапорщик, опять к субординации подвигаемся. Никуда нам от военной службы не деться. Значит, говорите, мало стреляем, много ружьями машем. И маршировать вам не нравится? Тянуться в карауле, на вахтпараде?

На эти вопросы Валериан отвечать не решился.

– Знаю, что недовольны. Думаете сейчас – не за тем в армию шел. Но здесь, видите ли, Мадатов, как посмотреть. Строю учиться надо. Армия без строя – стадо. Фельдмаршал Миних, когда к Дунаю войско повел, поставил его одним огромным каре. Пехота – десятки тысяч – четыре фаса. Кавалерия, пушки, обоз – в середину. И только так смог выстоять против турок.

– Такой огромный квадрат. – Валериан покачал головой. – Такой неуклюжий. Чтобы приказ передать, целый день нужен.

– Правильно мыслите, Мадатов, очень правильно. Потому фельдмаршал Румянцев уже дивизионные каре придумал, полковые. Но строй все-таки сохранил. Когда солдаты плечом к плечу держатся, они втрое сильнее, вчетверо, в десять раз! А коли сломается построение, остается одна толпа. Побежит толпа на толпу… – Поручик махнул рукой. – Там уже как повезет. Нам же не случая ждать, нам побеждать надо.

– У нас в горах два человека могут тропу держать против сотни. Пока вода есть, порох, свинец, никого не пропустят.

– Если случится к вам горы прийти, тогда вы нам, Мадатов, сию науку и обрисуете. А пока воюем мы на равнинах. С французами, пруссаками, татарами, турками. И побеждаем. По науке, обрисованной нам, – Бутков поднял указательный палец, – Александром! Васильевичем! Суворовым!

Мадатов даже остановился.

– Я слышал это имя. Вы с ним служили?

– Чуть-чуть застал, несколько месяцев. – Бутков расстроился и покачал головой. – Но дядя мой был майором в Фанагорийском. Пока не искололи штыками. Он мне многое рассказал. И как воевал Александр Васильевич. Как учил… Представляешь, Мадатов… – Поручик увлекся и перешел на «ты», но оба офицера и не заметили неуставного обращения. –  На учении полковом два батальона в двухшереножном строю атакуют друг друга на скором шаге. Барабаны, трубы, «ура» и – не останавливаясь, строй сквозь строй, лицо в лицо, только острие штыка чуть в сторону, чтобы не покарябали до смерти. А потом эдаким же образом против конницы!.. Вот это выучка!

– Так почему же мы сейчас на плацу только носки вытягиваем?

– А ты, прапорщик, видел, как фельдмаршала хоронили? Гвардию провожать не пустили. Два гарнизонных батальона за гробом Суворовским шли! Стыдно, Мадатов, стыдно!.. Ему, курносому, только со шляпами круглыми воевать да с юбками бабскими.

– Это вы о?..

– Да, прапорщик, да!

Разгорячившийся поручик махнул рукой, показывая в сторону Мойки, где уже вставали над городом стены нового императорского дворца. По белым деревянным лесам ползали черные муравьи – рабочие таскали наверх тяжелые «козы» с красными кирпичами.

– Плохо сейчас служить, Мадатов. Офицеры из гвардии бегут сотнями. По семейным делам просятся, по болезни, только б разрешили в отставку. В Конном полку знакомый за год от поручика до полковника доскакал. Потому что все старшие выбыли. – Бутков схватил Валериана за плечо и притянул к себе ближе. –  Не нужны императору офицеры. Не-на-до-бны!

– Я видел, – осторожно начал Валериан. – Я видел, как император отправил капитана на гауптвахту. Офицер шел в тяжелой бобровой шубе, а денщик за ним нес шпагу и пистолеты.

– Слышал я это дело, – неохотно отозвался Бутков. – Что скажу тебе – здесь прав был курносый. Разболталась гвардия при матушке, разболталась! Иные службу забыли вовсе. Многие и вовсе ее не взяли. Что тут говорить, прапорщик, когда меня самого чуть ли не от рождения в полк рядовым записали. Я еще, может, под стол пролезал, а уже – унтер Преображенского. Но как только смог ружье в руках удержать, прискакал в Петербург, явился в полк и с тех пор служу честно… Но он же не с наглецами, он с армией всей воюет, Мадатов! Со своей армией, прапорщик, не с чужой! Тут случай был, Бенигсен ему не понравился. Курносый трость поднял и – галопом, словно в атаку. А генерал шпагу поднял и ждал. Хватило ума Павлу Петровичу – отсалютовал и мимо промчался. А то ведь старик ему такого позора ни за что бы не спустил.

– Странно, – начал Мадатов, понизив голос, – странно. Я думал, что так неправильно вспыльчивы бывают только ханы, шахи, султаны. Великий Надир-шах, тот, что собрал заново империю персов, как-то заподозрил своего старшего сына и велел его ослепить. Через два дня он раскаялся и приказал уже казнить – полсотни своих приближенных, что не удержали его тяжелой руки.

Бутков крякнул:

– Знаешь, и я тоже могу тебе рассказать что-то подобное…

Мадатов продолжил спокойно:

– Те, что остались в живых, испугались. И кто-то чересчур сильно…

Поручик неожиданно шагнул вперед, развернулся, заступил дорогу, заслонил заходящее солнце.

– О чем я тебе и толкую! Страшно стало служить в гвардии, очень страшно!

– Мне пока нет! – отрубил Валериан, не задумываясь.

– Когда испугаешься, будет поздно.

– Я обещал служить верно.

– Кому?

– Императору!

– А как он посмотрит на твою верную службу?! Два дня назад целый батальон с плаца маршем прямо в Сибирь. Не так высоко ногу, видите ли, тянули!

Валериан поморщился.

– Я такого не слышал.

– Когда услышишь…

Мадатову надоел этот пустой разговор, и он решился оборвать разошедшегося поручика:

– Я пришел в полк, чтобы служить. И я служу. Как у вас говорят – за Богом молитва, за царем служба не пропадет.

Бутков тоже понял, что зашел чересчур далеко.

– Да, прапорщик, быстро ты выучился. – Его качнуло, он притворился, что ослабел, неловко и тяжело оперся на плечо Валериана. – Что же, служи, Мадатов, служи. Отечеству, государю!.. И – веди меня в слободу. Отдохнуть надо от этой службы…