В темноте где-то вдалеке раздался протяжный вой, мы вздрогнули.

– Это собаки ведь, да? – спросила Лика. – Значит, деревня где-то недалеко?

Вой усилился. Лика нервно засмеялась.

– Какой-то дурной сон. Волки воют, мы в лесу. Вот это, я понимаю, туризм.

Сзади треснула ветка, я вскрикнула и обернулась. Ничего не разобрать. Я схватила Лику за руку.

– Слушай, ты чего нервная такая? Я сама начинаю бояться уже, – сказала она. – Держи себя в руках, я внушаемая, легко поддаюсь панике.

Вой будто приближался. Лика наклонилась и подняла с земли камень. Я сказала ей:

– Извини. Я читала книжку про животных, в общем, волки нам ничем не угрожают. Они же стайные, охотятся на крупных животных, таких, чтобы вся стая смогла поесть. На человека они не нападут, в человеке нет столько мяса, да и боятся они людей, чувствуют издалека и обходят. Волков можно не бояться, они сами к нам не подойдут.

Мы как могли при свете звезд собрали гору веток, сложили их в подобие матраса и попытались лечь. Ветки кололись, я подумала, что конец моей куртке, с другой стороны, хорошо, что куртка принимает удар на себя. Было очень холодно, мы попробовали накрыться вырванными из земли кусками мха, но это не помогло. Не замерзнуть бы за ночь.

– Красивые звезды, да? – сказала Лика и ответила сама себе: – Красивые.

Я лежала на матрасе и вслушивалась в звуки. Не видно было ничего, за пределами пятачка, освещаемого луной, начиналась непроницаемая тьма. Мы тихо разговаривали о какой-то ерунде. Не знаю, задремала ли я или просто смотрела во тьму, когда меня будто дернуло. Кто-то был рядом. Я повернула голову к Лике: она дремала, отвернувшись в сторону от меня. Холодно, я видела, как из моего рта выходит пар, кожа будто покрылась инеем. В темноте треснула ветка, кто-то сделал шаг по направлению к нам. Я вздрогнула. Треснула еще одна ветка.

– Кто здесь?

Из темноты никто не отвечал. Я села. Ветки оглушительно захрустели. Казалось, Лика должна проснуться, но она только пробормотала что-то во сне. Ничего не было видно. Я подумала, что нужно встать и посмотреть, но моей храбрости не хватило даже просто встать на ноги. Я протянула руку, нащупала на земле палку и подтащила к себе. Тьма молчала. Я сжала палку. Хрустнула ветка. Волки снова завыли.

– Кто здесь?

Черное небо было усыпано звездами, через него тянулся прекрасный и бесконечный Млечный Путь. В кустах кто-то был, но я то ли убеждала себя, то ли знала, что идти выяснять, кто там, – плохая идея. Я быстро прочертила палкой полукруг вокруг нашего матраса и тихо сказала вслух:

– Ты к нам не подойдешь.

Тьма ухмыльнулась. Хруст веток начал удаляться. Лес затих. Мне стало спокойнее то ли от дурацкой черты (чистое самовнушение), то ли от палки в руке (дважды самовнушение: чем могла помочь палка против того, что было в этом лесу), и я все-таки задремала и проспала минут пять или десять, когда из сна меня выдернул отчетливый шепот:

– Зря вы сюда пришли.

Я вздрогнула и очнулась. Шумел ночной лес. От неожиданности и страха я заплакала и плакала час или два, а потом сидела и вглядывалась в темноту. И только когда рассвело, запели птицы и первые лучи солнца коснулись земли, то ли от усталости, то ли от ощущения, что нам теперь ничего не угрожает, я провалилась в сон.

5

С каждой минутой он уходил все глубже в чащу. Что может не найти обратную дорогу – не волновался: во-первых, в любой момент можно вернуться по тем же следам к тропе, а во-вторых, компас есть, не первый день в тайге, чай. Сгинуть в этих местах, конечно, раз плюнуть, каждый год кто-нибудь да пропадает, но то не местные обычно, то туристы-идиоты: приезжают и идут в тайгу как на пикник. Местные тоже, бывает, плохо заканчивают, но обычно по случайности: кто с медведем столкнется, кто заблудится и не выйдет. Из местных бабки обычно погибают, мужики по тайге ходить умеют, а женщины всю жизнь могут прожить рядом с лесом, потом на старости лет пойти за грибами, в километре от деревни заблудиться и замерзнуть.

Воздух посерел, смеркается уже. Что за лось такой живучий. Иван остановился передохнуть. Возвращался с рыбалки, повезло: наткнулся на лося, подстрелил. Одному, конечно, тушу в деревню не дотащить, но главное: найти и добить его. Потом сбегает в деревню, мужиков позовет, помогут донести.

Из размышлений его вырвал детский плач. Не очень громкий, но вполне отчетливый. Иван вздрогнул и повертел головой. Слева. Метрах в ста между деревьями был просвет, плач доносился оттуда. Что за чертовщина, здесь до троп далеко, места глухие, кто с младенцем сюда приперся? Туристы наверняка, кто еще. Иван прислушался. Ни звука, только плач доносится. Непохоже на туристов, они обычно горланят так, что за километр слышно. А тут ничего, обычный шум леса и только детский плач.

Иван быстро прошел сто метров влево, обогнул плотный кустарник и выбрался на поляну, заросшую травой почти по колено. Ребенка видно не было, но плач был уже близко. Он подобрал палку покрепче и пошел на голос, раздвигая траву перед собой: не хватало еще наступить на гадюку. Плач приближался.

Да вот он!

Иван от удивления открыл рот. На притоптанной траве на краю поляны сидел плачущий ребенок, весь в соплях и слезах, со скорчившимся от негодования маленьким красным лицом. Год, может, даже меньше, мальчик или девочка – не понять. Грязный весь, чумазый, в лохмотьях каких-то. Будто от картофельного мешка кусок отрезали, дырку проделали и на голову ребенку надели. Нет, у нас не миллионеры, конечно, живут, но чтобы в мешок ребенка нарядить…

– Ты чей? – сиплым голосом сказал Иван. – Эй, ты откуда взялся?

Он сел на корточки и потыкал ребенка пальцем. Тот заметил мужчину и сразу замолчал, уставился, только по инерции взрыднул один раз напоследок.

– Ты говорить умеешь уже, эй? – Иван потыкал пальцем еще раз.

Вроде на мальчика больше похож. Ребенок внимательно смотрел на мужчину. На грязном лице были розоватые бороздки слез. Взгляд такой осмысленный, но ничего не говорит, видимо, не умеет еще. Откуда он взялся, это что получается, кто-то ребенка в лесу выкинул? Иван потыкал ребенка в плечо. И что с ним делать теперь, не бросать же тут, в деревню отнести надо. Он достал сотовый из куртки, посмотрел на экран. Нет сигнала. Естественно. Зачем доставал. Посмотрел на ребенка.

Вдруг ребенок улыбнулся ему радостно так, по-детски, и что-то залепетал. Иван улыбнулся в ответ, ребенок улыбнулся еще шире. Странный такой, взгляд будто не фокусирует, будто насквозь смотрит. «Он не на меня смотрит, а за меня», – дошло до Ивана, и он начал поворачиваться, но повернуться уже не успел.

Его ударили по голове так, что в глазах потемнело. Чуть не вырвало, поляна качнулась, и верхушки сосен стали будто наискось, блевота к самому горлу подступила. На лохмотья ребенка брызнули капли крови. Еще удар. Ребенок засмеялся. Иван чуть не рухнул на него, но кто-то схватил его за куртку и отбросил вбок с нечеловеческой силой. Теперь ребенок смотрел на него сверху вниз с ухмылкой, напоминающей звериный оскал. Иван из последних сил перевернулся спиной на землю и увидел, кто стоит над ним. Если бы мог, он бы закричал, но из горла вырвался только булькающий звук. Ребенок продолжал смеяться. Через секунду Ивана не стало.

6

Лика умудрилась долго собираться даже в лесу, хотя из вещей у нее были только помада, резинка для волос и маникюрные ножницы.

– Посмотри, нормально?

Я сидела на корточках и ела чернику, пытаясь напиться. Рядом с местом, в котором мы сидели ночью, не было воды, зато черники было сколько угодно. Матрас, на котором мы сидели, ночью казавшийся аккуратным прямоугольником, при свете дня оказался кривым гнездом, собранным из мха, веток, шишек и грязи. Джинсовая куртка была в проколах, зацепках и фиолетовых пятнах. Я отгоняла мошкару рукой, вся шея болела и чесалась. Не сожрали нас за ночь – и на том спасибо.

– Отлично.

Лика потрогала получившийся пучок.

– Ну как отлично, если петухи.

Она развязала пучок и начала укладывать волосы заново. В третий раз.

– Зубы бы почистить, блин, вернемся к машине – почищу прямо из бутылки.

От черники становилось немного легче, но все равно очень хотелось пить. Лика закончила завязывать пучок, потрогала волосы и осталась довольна результатом. На этот раз спрашивать моего мнения она не стала. Я подавила раздражение. Интересно, может ли она накрасить губы без зеркала, и если да, то зачем занимала ванную каждое утро по два часа. Словно в ответ она вытащила из кармана помаду и накрасила губы ярко-красным цветом. Получилось вполне аккуратно. Лика потрогала кожу вокруг губ, убедилась, что помада не размазалась, и повторила вчерашний речитатив про «трасса на востоке, грунтовка на севере, выйдем за полчаса и поедем в гостиницу, классное приключение, будет что рассказать», посмотрела на солнце и махнула рукой – идем туда.

Это место ничем не отличалось от того, где мы собирали чернику накануне: ровная плоскость, рыжие сосны, мягкий мох под ногами, практически нет кустов, лес просматривается далеко. Это же хорошо – значит, мы недалеко ушли вчера.

Лика шла в метрах двадцати от меня зигзагом, двигаясь то правее, то левее, казалось, совсем не нервничала и получала искреннее удовольствие. Иногда она останавливалась и махала мне рукой. Муравейник! Нора! Дупло! Лосиное дерьмо! Кружок «Юный натуралист», удивительные находки.

Гудела спина, плечи, поясница, я на ходу пыталась размять тело рукой, чесала укусы на шее, отгоняла мошкару. Мы шли десять минут, двадцать, час, стараясь ориентироваться по солнцу и идти по прямой. Лес было видно на сотни метров вперед, где-то вдали рыжие сосны сливались воедино, превращаясь в сплошную коричневую стену. Ни намека на дорогу или тропинку.

Один раз нам показалось, что мы увидели сидящего человека, мы начали ему кричать и побежали навстречу, но это оказался всего лишь гигантский валун, заросший мхом.

– Смотри, – показала рукой Лика, – там.

Между соснами метрах в двадцати от нас виднелось что-то темное. Лика пошла туда, я осталась стоять на месте. В рот будто насыпали песка, хотелось воды, кофе, чая, поспать, но больше всего хотелось сидеть в машине, наблюдая, как за окном проносится темный карельский лес. Разболелась и начала опухать правая ладонь, которую я поранила сучком от ветки накануне. На расчесанную до крови шею слеталась мошкара. «А вот если бы появился волшебник и предложил выйти из леса в обмен на мою правую ладонь?» – подумала я.

По ощущениям, был уже полдень. Солнце висело высоко над головой, по небу медленно плыли облака. Сосны, сосны, валуны. Ни дороги, ни тропинки, ни воды. Одно радовало: ни медведя, ни волка, ни кабана. Мошкара только чертова.

Лика замахала рукой, я пошла к ней. Небольшой квадрат между соснами был очищен от мха и камней, в центре кострище – рассыпанные угли и две воткнутые рогатки по бокам. Сбоку валялся пакет с мусором, Лика разворошила его палкой – пара консервных банок, картофельные высохшие очистки и смятая пустая пластиковая бутылка. Я нашла осколок стеклянной бутылки, положила в карман. Подняла с земли консервную банку, покрытую пеплом, – она кишела муравьями – бросила.

– Как-то эти люди сюда пришли. Недавно, в банке тушенка еще осталась, муравьи не доели. Где-то рядом должна быть дорога.

Мы прошли метров триста. Вернулись к кострищу и пошли в другую сторону. Вышли на крошечную полянку. Остановились отдохнуть. Лика собрала горсть черники, устроилась на поваленном дереве и стала есть. Я пыталась разжечь огонь, направляя солнечные лучи через осколок бутылки на небольшую кучку из сухой травы и мха.