На дорожке стоял Макс, отец Майи, в синем костюме, белой рубашке, без галстука, явно прямо с работы. Он никогда не заходил в дом.

– Не знал, что ты придешь сегодня вечером.

– Ты многого не знаешь, Фрэнк, – сказал Макс, ухмыляясь.

Фрэнк мог бы обменяться с Максом шутками, но сегодня он был измотан. Он крикнул в сторону лестницы, призывая Майю.

– С днем рождения, – сказал Макс.

– Спасибо. Извини, что нам пришлось рано уйти с твоей вечеринки. Дети, сам понимаешь.

– Дети, – повторил Макс. Как будто он имел хоть какое-то представление о том, каково это на самом деле.

Несколько недель назад Максу исполнилось пятьдесят. Фрэнк с Лиззи нарядились во все самое лучшее, встретились с Конором и Беатрис, выпили несколько коктейлей, чтобы разогреться, по-модному опоздали и обнаружили, что совершенно не синхронизированы с собравшимися, большинство из которых все еще потягивало шампанское и жевало канапе. Они сидели на табуретах у бесплатного бара, развлекая друг друга впечатлениями от друзей Макса – врачей-консультантов, в основном мужчин, которые, казалось, были одержимы винными погребами и велосипедами; мужчин, которые понятия не имели, насколько скучными они стали, потому что никто никогда не осмеливался бросить им вызов. После часа, проведенного там из вежливости, когда стало ясно, что танцев не будет, они все ускользнули, не попрощавшись. По дороге домой на Лиззи напала слезливость. Макс когда-то был самым диким из них. Она заставила их всех пообещать сопротивляться угасанию внутреннего света. Фрэнк понял, что именно в тот момент родилась идея выходных в Харвуд-хаусе.

– Жаль, – сказал Макс. – Это и правда была великолепная вечеринка. Но все. Теперь для нас все кончено.

– Не совсем. – Фрэнк не собирался отказываться от последних двух лет своей молодости.

– В списке дел не осталось ничего, о чем можно мечтать, – сказал Макс.

Легко сказать, когда ты лучший в своей области и собираешься стать главой Национального родильного дома. И все же Фрэнк знал, к чему клонит Макс: возможно, возраст уравнивал их больше, чем он себе представлял. Однако Фрэнк еще не устал мечтать. Он мечтал о Беатрис: она весь день проскальзывала в его мыслях. Она больше не писала.

– У нас всегда будет гольф, – сказал Фрэнк. Макс нахмурился:

– Конечно. – Он не уловил сарказма Фрэнка. – Лиззи здесь?

– Нет. – Фрэнк не видел и не слышал от нее ничего, с тех пор как этим утром принес ей чашку чая. Он молился, чтобы она не сбежала.

– Скажи ей, что я забыл взять с собой чек на поездку в Барселону, но я переведу деньги вместе с алиментами в конце месяца.

Фрэнк собирался спросить Макса, о чем речь, когда к двери подошла Майя в спортивных штанах, уггах и с внушительным слоем макияжа под занавеской длинных прямых волос. Она спустилась по ступенькам и села в машину. Фрэнк почувствовал мгновенное облегчение: Майя, может, и не остановилась, чтобы попрощаться с ним, но и не поздоровалась со своим отцом. Обмен закончился, и мужчины разошлись.

В четверть пятого Фрэнк наконец добрался до своего кабинета-сарая, впервые за день. У него был список коммерческих продюсеров и руководителей с телевидения, которым следовало отправить письмо с предложением выпить кофе. Если появится какая-нибудь работа, он хотел быть уверен, что его имя придет им на ум. За дверью раздался шум. Громким шепотом Джимми позвал: «Папа?» Задребезжала дверная ручка. Он услышал, как Джорджия сказала: «Нет-нет-нет».

– Не входи, если не истекаешь кровью.

Шум прекратился, и после нескольких лихорадочных перешептываний он услышал топот маленьких ног. Отсутствие Лиззи беспокоило его, но потом он вспомнил, что сегодня среда. Лиззи вела детский театральный класс в общественном центре по средам и четвергам: ради карманных денег и душевного здоровья, по ее словам. Он составил электронное письмо, стараясь, чтобы оно излучало энтузиазм, оптимизм и готовность к работе.

Как только Фрэнк вошел в дом через заднюю дверь, к нему подступилась Джорджия:

– Джимми плачет.

Он обнаружил Джимми в ванной: тот держал охапку окровавленной туалетной бумаги у колена, на лице следы засохших слез.

– Джек столкнул его с верхнего яруса, – сказала Джорджия.

– Ему не следовало этого делать.

– Потом он велел мне заткнуться на х…, – сказал Джимми.

– Тебе следовало прийти ко мне, – сказал Фрэнк.

– Я так и сделал! – Джимми снова начал икать. Его нижняя губа задрожала.

– Мне жаль, Джимми. Все еще болит?

Джимми кивнул.

– Если больно, можно поплакать. – Фрэнк посадил его к себе на колени.

– Я слишком взрослый, чтобы плакать.

– Нельзя быть слишком взрослым для плача. Мне самому иногда хочется сильно расплакаться. – Фрэнк злился на себя за то, что прогнал Джимми, когда ему было больно, злился на Джека за то, что тот стал причиной падения, злился на Майю за то, что она была стервой, и беспокоился насчет Лиззи. Он сожалел обо всем.

– Я голоден и хочу к маме.

– Я тоже, – сказал Фрэнк, – пойдем за картошкой.

– Опять! – Джимми вскочил с колен. – Скажу Джеку.

Фрэнк надеялся, что Джек сможет оценить способности Джимми к прощению.

Когда Лиззи наконец вернулась домой, спустя долгое время после того, как картошка была съедена, а обертки выброшены в мусорное ведро, она была очень тихой. Она навестила Полу после занятий. Пола была так пьяна, что уснула на полуслове.

– Там настоящая свалка. Я сделала все, что могла, чтобы навести порядок.

– Ты хорошая женщина.

– Джек не может вернуться в такое.

Фрэнк почувствовал огромное облегчение.

– Честно говоря, – сказал он, – мне нравится, когда весь мой выводок находится под одной крышей.

Лиззи издала некий звук. Она не впечатлилась.

– Ты готовил?

Фрэнк поставил перед ней тарелку с остатками картошки фри.

– Приберегли для тебя, – солгал он. – Мне ее погреть?

Лиззи поискала ломтики, которые еще хрустели, и съела их.

– Нам нужна двухъярусная кровать в комнату Майи. Есть на «ДанДил»^[6]. Пятьдесят евро, но в Мите. Можем привязать ее к крыше машины.

С ними все будет в порядке. Лиззи все уладила. Он обнял ее, и на этот раз она не сопротивлялась.

– Все будет хорошо, – сказал Фрэнк.

Глава 15
Всего один раз

Беатрис пришла в кафе на пять минут раньше. Она стояла посреди помещения, ожидая, пока освободится столик, который она приметила: он находился в углу, откуда был хорошо виден вход. Его занимали две девушки, их кофе уже давно закончился. Она заказала эспрессо и была вынуждена довольствоваться вторым из выбранных столиков: в углу, но наискосок, так что ей пришлось поворачивать голову, чтобы следить за дверью. Она не увидела его, пока он не оказался рядом, покрасневший и блестящий от пота. Одна штанина на брюках завернулась, обнажив рождественский носок. Он наклонился, чтобы расцеловать ее в обе щеки. Его потная щека скользнула по ее щеке, и ей стало противно, но затем она почувствовала трепет губ на коже под мочкой и тревожный толчок внизу живота. Она отстранилась. Нет. Нет. Нет. Она не для этого позвала его на кофе. Все, что ей нужно, – это обсудить произошедшее, чтобы убедиться, что их версии сходятся и они двигаются дальше. Фрэнк все еще улыбался. Она велела ему сесть, а она возьмет ему кофе. Когда она вернулась, он проигнорировал ее столик и расположился в ближайшем кресле. Румянец на его лице стал слабее, и он, казалось, был невероятно доволен тем, что она подает ему кофе. Ей это не понравилось.

– Мы разговаривали с Лиззи. – Ее слова привлекли его внимание. – Хочешь знать, о чем мы говорили? – спросила Беатрис.

– О пицце в субботу?

– Ладно, да, и об этом тоже. – Он слишком пристально смотрел на нее, все еще улыбаясь. Беатрис поймала себя на том, что ерзает на месте. – Она хотела знать, чем именно мы занимались.

Фрэнк замер:

– Ты ей рассказала?

– Да. – Она наблюдала, как он раздумывает. Казалось, он решил, что это не важно.

– Ну. Хорошо.

Он выглядел таким самодовольным.

– Часто такое бывает? – спросила она.

– Раз в год. День рождения – хороший повод для минета.

– Ты ничего не принимаешь всерьез?

– А это серьезный вопрос?

– Да, – сказала Беатрис.

– Все серьезно, и ничего не серьезно. Кроме смерти, а смерть – данность. Так что и ее не стоит воспринимать всерьез. – Он улыбался, провоцируя Беатрис на реакцию.

Ей захотелось дать ему пощечину.

– Я подумала, у тебя сердечный приступ. Ты тоже так подумал. Ты посинел, Фрэнк. Мне было страшно.

Впервые стали видны его истинные чувства. Казалось, он в шоке. Похоже, он не помнил момента, когда они оба испугались, что он сейчас умрет.

– Я кричала, чтобы кто-нибудь нам помог, но ветер был очень сильный. Я хотела побежать за помощью, но ты не отпускал мою руку.

– Господи! – Она его напугала.

– Но потом ты встал и засмеялся.

Фрэнк слегка всхрапнул.

– Это было не смешно, – сказала Беатрис. Она наблюдала, как он осматривает помещение, прежде чем вернуться взглядом к ней.

– Мне очень жаль, Беа. Честно говоря, я ничего не помню. – Он положил руку ей на колено. – Я не хотел тебя напугать. Мы могли бы попробовать еще раз, посмотреть, что получится, может, это освежит мою память? – он подмигнул.

Ей захотелось рассмеяться, но если бы она это сделала, то, возможно, никогда бы не остановилась.

– Фрэнк, ты такой ужасный. У тебя был шанс. Всего один.

Фрэнк долго и медленно вздохнул, как будто она сообщила ему о смерти его щенка.

– Я обещала Лиззи, – сказала Беатрис.

– Жаль, – он допил кофе и встал. – Спасибо за кофе.

Она поборола искушение повернуть голову и посмотреть ему вслед. А он на нее смотрел. Она видела его отражение в окнах кафе, он обернулся.

Глава 16
Вход для коммивояжеров

У Конора с Беатрис эта суббота выдалась идеальной: сухая и светлая, с хрустящими кучами осенних листьев, по которым Фиа топтался по пути на рынок. Они неспешно вернулись домой с сумкой, полной завернутых в бумагу сокровищ: оливок, сыра, острого миндаля, шоколада и клубники – на сегодняшний вечер.

Одеваясь, Беатрис беспокоилась о том, где им есть: на кухне или в столовой наверху. Совет Конора был быстро и пренебрежительно отклонен, и он задался вопросом, зачем она его вообще спрашивала. Его все еще смущали прошлые выходные: если бы она его спросила, он, возможно, отказался бы от вечера с пиццей – не время для этого. Но поступить так означало бы, что он допустил какую-то ошибку, что что-то не в порядке. Он растянулся на кровати, ожидая, пока Беатрис закончит свои дела в ванной, и теперь ему не хотелось вставать. Она бродила по их спальне, выбирая по одному предмету одежды и надевая его. Ему нравилось, как выгибалась ее спина и округлялся живот, когда она застегивала лифчик, и как она поднимала и укладывала грудь в чашках. Прежде чем сесть за макияж, она надела узкие джинсы и струящийся вишнево-розовый топ.

Между двумя раздвижными окнами, выходящими на улицу, стоял небольшой стеклянный столик с ящиком и тонкими медными ножками. Они нашли его в антикварном магазине в Порту: доставка обошлась дороже, чем сам столик. По обе стороны трехстворчатого зеркала стояло несколько флаконов с кремами, духами и маслами. Беатрис не планировала стареть. Он не осмеливался произнести это вслух, но Беатрис так гналась за совершенством тела и сознания, что его достижение становилось невозможным. Она спрашивала, любил бы он ее по-прежнему, даже если бы она была толстой, морщинистой и с мешками под глазами. Он говорил: «Да, всегда». И она обвиняла его во лжи. Она говорила, что знает его лучше, чем он знает ее. Это было возможно – он часто думал, что совсем ее не знает.

– Перестань за мной следить, – сказала она зеркалу. Он увидел свою уменьшенную копию в перспективе, бледную и серую на бледно-сером белье.

– Повтори еще раз, почему все собираются у нас? – спросил он.