Анс поставил свой фонарь на пол и вгляделся в воду. Ему казалось, что источник тьмы должен быть где-то здесь, но он никак не мог понять, где именно. Его отражение, бледное, с заострившимися чертами, смотрело из черной воды и больше напоминало моркетскую тень, чем живое существо.

Рассеянно повертев головой вокруг, Анс остановил взгляд на противоположной стене. На темной каменной кладке едва заметным серым пятном висела его тень.

Пара секунд ушла на то, чтобы понять – его тень должна быть сбоку. Марионетки ринулись к ней, как свора гончих. Но тень юркнула во тьму туннелей, словно канализационная крыса. И бесследно исчезла, будто ее и не было вовсе. Вместе с ней испарилось и ощущение тьмы, как если бы разлом закрылся сам собой.

Но так не бывает – это Анс прекрасно знал. Какая-то моркетская тварь пробралась под замок, и он обязан ее найти.

Все это было похоже на мираж, на игру света, какая бывает в театре теней. Но одна вещь все никак не шла из головы – у этой тени не было ног. Она висела в воздухе, ничем не привязанная к земле. Только у одного существа на всем свете могла быть такая тень, но оно было мертво. Абсолютно точно. Анс видел эту смерть собственными глазами.

Тем не менее он еще несколько часов, до глубокой ночи, бродил по туннелям, выискивая злосчастную тварь. И только убедившись, что если что-то здесь было, то оно ушло, Анс, усталый, злой и продрогший до костей, вернулся в комнату.

Тревога, словно безногая тень, плыла за его спиной.

* * *

Она смотрела на меня. Тонкая девичья фигура в черном платье, огромные серые глаза с застывшим стеклянным взглядом. По белым рукам змеились черные кружева. Стоило мне посмотреть на них, как те приходили в движение, сжимали ее руки сильнее, впивались в кожу. Они все больше и больше походили на тонкие ветви терновника. На тени этих ветвей.

Она тянула ко мне руки, но я не мог дотронуться до нее. Ни подойти, ни отвернуться.

Терновника вокруг нее становилось все больше, он обвивал ее талию, поднимался выше до шеи и впивался шипами в кожу. Но она не кричала, не звала и не плакала, просто смотрела на меня печально и разочарованно.

Когда терновник заволакивал ее всю, фигура будто рассыпалась, распадалась прахом. А на ее месте появлялся кто-то другой.

У нее не было ног, но она шла ко мне. У нее не было губ, но я знал – она улыбается. У нее не было глаз, но я знал – один из них смеется, а другой плачет. У нее не было рук, но она сжимала их на моем горле, раздирая. А после ее пальцы проникали мне под кожу, вглубь, разламывая ребра, до самого сердца, она находила там что-то. Что-то живое, трепещущее, истекающее золотом, точно кровью. Что-то ужасное. И вырывала это одним движением.

Крик рождался в моем разорванном горле и становился скрежетом, лязгом металла. Огромная птица, созданная из железа, света и смерти, расправляла крылья, поднимала голову. Она вздымалась в небо, раздирая его в клочья взмахами перьев. Небо спускалось к ней, и она поджигала его край дыханием. Свет вырывался из ее клюва с воем и рокотом.

Слыша этот рокот, вздрагивал от страха и просыпался человек, видевший этот сон на другом конце ночи.

* * *

Я проснулся так же, как сел в кровати, – одним рывком. Так выныривают из ледяной воды, когда она только сомкнулась над головой, вышибая из легких весь кислород.

Сердце бешено колотилось, пальцы сводило судорогой. Я задыхался. Воздух был слишком густым и тяжелым, отвратительно сильно пах вереском, дождем, мокрой землей и ночью. Вцепившись немеющими пальцами в ворот футболки, я оттянул его вниз, словно бы это помогло.

Между пальцами другой руки, спокойно лежащей на одеяле, проскакивали искры. Ярко-золотые в чернильно-синем, они казались еще более ненастоящими, чем обычно. По руке расползались желтые пятна бликов, выглядящие скорее болезненно, чем волшебно.

Я откинул голову назад так сильно, что захрустела шея. С трудом заставил себя вдохнуть, спокойно, медленно. Эта ночь – с прошедшим дождем, вереском, мокрой землей – наполнила легкие, чуть не разорвав их.

Одеяла и простыни скребли кожу, как наждачка. Ветер, тянувший из окна, пробирал до костей и завывал по-февральски тоскливо и голодно.

Но все это не по-настоящему. Все это мне просто казалось. Все это откат, и нужно просто перетерпеть.

Я вылез из-под одеяла, когда подумалось, что оно расцарапает мне кожу до крови. Рейнеке в комнате не было, смылся на ночную охоту. Даже хорошо, не будет под ногами путаться.

Из комнаты я вышел почти беззвучно, дверь полностью закрывать не стал. У Фреи невероятно чуткий сон, а будить ее совсем не хотелось. Только снова зря разволнуется, у нее и помимо меня поводов для волнения достаточно.

Дом спал, укрытый темнотой, словно одеялом. Вокруг было так тихо, будто за стенами и нет ничего, только ночь и ветер. Как если бы конец света уже случился, а мы с Фреей его мирно проспали, и теперь больше нет никого и ничего, кроме нас.

Хотя и нас, наверно, тоже нет.

Свет не включал, в темноте я видел до пугающего хорошо, хоть какой-то плюс от неожиданного всплеска энергии. Половицы ступенек не скрипели под босыми ступнями. Дом будто тоже не хотел будить свою хозяйку.

Запоздало я подумал, что надо было обуться. Если в таком состоянии всажу себе занозу, могу и от болевого шока отрубиться. Но дом был милосерден и ко мне. Так что ноги только жгло холодом, а это вполне себе можно терпеть.

Дверь в ванную открылась беззвучно, закрылась тоже. Даже шум воды в трубах больше походил на шорох слабого дождя, чем на рокот водопада. Нормальный человек, наверно, и внимания не обратит.

Какой же у Фреи все-таки отличный дом. В месте уютнее я никогда и не жил.

На струю воды, стекающую из крана, я смотрел долго. В тусклом лунном свете она поблескивала так, словно в ней были кусочки льда.

Я набрал в грудь побольше воздуха, пообещал самому себе, что будет не больно, хотя знал правду.

Струя ледяной воды вонзилась в голову острым копьем, растеклась, обжигая, как раскаленное железо, и наконец сомкнулась стальным обручем. Пальцы вцепились в края раковины, намертво примерзая к ней. Мышцы свело. Вода грохотала, как сходящая лавина.

«Так. Хорошо. Отлично. Теперь главное – дышать. По возможности».

Не знаю, как долго так стоял. Казалось, что вечность прошла, пока холод – безжалостный, вгрызающийся в кости, точно голодная собака, не превратился в обычный – неприятный и колкий, освежающий, а не убийственный.

Я постоял еще немного, выравнивая дыхание и пытаясь не потерять чувство контроля над собой и своей силой. А потом понял, что голова начинает болеть снова, зубы стучать, а тело трястись от холода. Пришлось выныривать.

Видел я все еще почти так же хорошо, к тому же ночь была светлая, так что полотенце нашел без труда. Оно оказалось мягким и пушистым, пахнущим лавандой. Странно осознавать, насколько могут радовать такие вещи, когда чуть-чуть поживешь в съехавшем с катушек мире.

Вдруг в черной поверхности зеркала что-то мелькнуло. Я дернулся и перевел на него взгляд.

Ну конечно.

Мои собственные глаза в темноте горели, как две свечки. Это казалось странным и немного пугающим. Хорошо, что они не всегда так светятся.

Повесив полотенце на край ванны, я вышел в гостиную, не слишком понимая, что дальше собираюсь делать. Снова спать? После ледяного душа не тянуло. Сидеть и в потолок пялиться? Это мне вообще вредно. Может, пойти Рейнеке поискать? Он обычно довольно легко находится, будто чувствует, что ищу. Чего мне действительно не хватало, так это бездумного скроллинга соцсетей. Оказалось, по большей части моя эмоциональная стабильность держалась за счет сомнительных шуток из ленты.

Я рассеянно провел рукой по волосам, убирая со лба мокрую челку. Непослушные пряди все равно упали обратно, только взлохматились сильнее.

– Не спишь.

Я усмехнулся. Ну конечно, Фрея просто не могла не проснуться. И вот как мне ей врать, что все хорошо, если я глазами на полкомнаты сияю?

Она спустилась по лестнице так же беззвучно, как я до этого, свет тоже зажигать не стала. Боялась, что меня еще кроет и резкая вспышка выжжет мне глаза.

– Просто бессонница, ничего такого, – отозвался я.

Поборов желание уйти в комнату и сделать вид, будто лег спать, я присел на спинку дивана. Она была невысокой, голову класть не особо удобно, зато вот опереться – самое то. Правда, Фрея меня вечно гоняла, говоря, что я ее отломлю.

В этот раз не стала.

– А глаза? – Она подошла ближе, ее цепкий взгляд встретился с моим.

– Да только зрение и обострилось, ничего больше. – Я пожал плечами и расслабленно улыбнулся. Не знаю, видела ли это Фрея, мне казалось, что в комнате довольно светло.

То ли мои слова, то ли поведение немного ее успокоили. Она зевнула, прикрыв рот рукой, потянулась и тут же одернула слегка задравшийся верх пижамы, вспомнив, что я все вижу. Пижамы у них здесь, кстати, были вот совсем как у нас. Фрея спала в хлопковом комплекте из футболки и бриджей. Ходить так передо мной она тоже не стеснялась. Неясно, то ли здесь это было в порядке вещей, то ли в своем доме Фрее было плевать на некоторые правила приличия, но это в любом случае было к лучшему. Потому что заспанная Фрея в мятой футболке на пару размеров больше и с растрепанными волосами – зрелище невероятно уютное.

Она подошла еще ближе, замерев прямо передо мной, так что я мог отчетливо видеть, как в ее глазах играют лунные блики. Как на поверхности озера, обманчиво спокойного, пока не нырнешь в глубину.

– Врешь? – спросила Фрея, но ответа не дождалась.

Ее рука потянулась ко мне, скользнула вверх по щеке, зарывшись пальцами в волосы.

– Мокрые, – констатировала она так, как доктор отмечает для себя симптом болезни.

Фрея прекрасно знала, как я глушу приступы. И не одобряла этого. Категорически не одобряла.

Ее пальцы казались серебряными. Они привычным жестом завели мешавшую прядь волос за ухо и исчезли, лишь едва коснувшись теплом скулы.

Я хотел поймать ее руку. Но желание прошло так же быстро, как и появилось.

Что ж, теперь она знала, что у меня снова был приступ. Зато хотя бы поверила в то, что он кончился, иначе с обостренным восприятием я шарахался бы от прикосновений, как от огня.

– Ну я же просила не делать так. Ты всегда можешь разбудить меня, я приготовлю лекарство и…

– И что? – оборвал ее я, вышло резче, чем хотелось.

Лекарство помогало, просто не сразу. Нужно было ждать – двадцать минут, тридцать, в худшем случае – час и дольше. И все это время Фрея волновалась. Очень-очень сильно. Да и крыло меня чаще всего среди ночи. А наготовить его про запас, чтоб не трогать Фрею, было нельзя, зелье выдыхалось уже минут через десять, если его не выпить. Сам же я его во время приступа приготовить не мог. Неудобно, с какой стороны ни посмотри.

Я же нашел более эффективный способ глушить приступы. Просто перенагружая свое обостренное восприятие, я в итоге заставлял его вырубиться.

– И ничего, – ответила Фрея в том же слишком резком тоне. – Я хотя бы буду знать, что ты не свалишься в обморок от болевого шока и голову об раковину не разобьешь.

Ну, с одной стороны, это резонно, а с другой…

– Послушай, – начал я, еще не будучи до конца уверенным в том, что скажу дальше, – хватит уже меня жалеть. Я не при смерти. Уже не при смерти. Не загибаюсь от боли круглые сутки, в коме не лежу. У меня просто…

«С головой проблемы».

– Просто приступы из-за плохо контролируемой энергии, не полностью излечившиеся сумеречные раны, недавнее ментальное выгорание и кошмары из-за обостренного чувства вины. Я ничего не забыла?

– Нет у меня чувства вины. В принципе. Как такового, – сказал я, отводя взгляд.

Луна, огромная и полная, светила прямо в окно. Понятно, почему в комнате было так ясно.

– Дей, – позвала Фрея, и я обернулся. – Это не просто жалость. Я волнуюсь за тебя.

– А я не хочу, чтобы ты волновалась.