В этот момент я снова просыпаюсь от того что возок остановился. Открывается дверца, и меня встречает игумен очередного монастыря со всем клиром. Звонят колокола, пахнет ладаном, и пока все кланяются, я могу немного размять затекшую в дороге спину. Надо сказать, лица у игумена и келаря не слишком радостные. Как видно, им сообщили о моей манере молиться святыням. В каждом монастыре я честно высиживаю службы с самым постным лицом, на какое только способен. Причем именно высиживаю, на специальном царском месте. Кроме меня сидеть при богослужении может только патриарх, но он сейчас в плену. После службы я делаю монастырю вклад в виде какой-нибудь драгоценной святыни, в которых, по счастью, в царской казне нет недостатка. Потом следует немедленная расплата – и монастырь, и его братия нагружаются государственной службой. Проблем в царстве немерено, а потому без дела не останется никто. Вот и сейчас отец-келарь, вздыхая, прикидывает, сколько монахов и трудников надо будет отправить на восстановление московских стен, снабдив их крепкими лопатами, топорами и прочим инструментом, не говоря уж о пропитании. Кроме того, при монастыре непременно должна появиться школа, в которой отроки будут постигать грамоту и закон божий. И наконец я объявляю, что хорошо бы в монастыре завести типографию, с тем дабы печатать Священное Писание, потому как книг в стране – кот наплакал. Игумен в совершенном расстройстве начинает жаловаться на скудость и незнание этого дела, и получает полное мое сочувствие и обещание всяческой поддержки. Ну а пока нет возможности открыть типографию, мое царское величество совершенно не возражает, чтобы потребные книги братия писала вручную. Надо хотя бы три сотни в год, успеете? Хотя… а нет ли в монастыре умельцев литейного дела? Умелец, по счастью, есть, как и литейная мастерская. (А то я не знал!). Ладно, так и быть, с типографией и книгами подождем, а вот не отольет ли ваш литейщик несколько пушек по образцу? Естественно, не за так. Я за вас денно и нощно молиться буду! Ну а кому легко? Да немного, не более десятка. Землицы прирежем, но не ранее, чем испытаем пушки.

С пушками дела обстоят неважно. Да, еще жив и имеет немало учеников старый мастер Андрей Чохов. Есть довольно внушительный арсенал, или как его называют – наряд – различных орудий. В нем огромные затинные пищали, тюфяки, мортиры и внушительные бомбарды, а также масса других орудий, названия которых я и не знаю. Осматривавший их по моему приказу Рутгер Ван Дейк от некоторых из них пришел в совершеннейший восторг, на другие посмотрел с усмешкой, но в общем и целом пришел к выводу, что имеется в наличии недурной осадный парк, который было бы не стыдно иметь любому европейскому государству. Но вот полевая артиллерия отсутствует как класс и, самое главное, моим пушечных дел мастерам достаточно сложно объяснить, зачем нужны такие ничтожные, по их мнению, пушки. Можно, конечно, просто приказать, но результат может получиться соответствующий. Пока же царские пушкари готовят модели для отливки и втихомолку бранят бестолковых иноземцев, придумывающих разные несуразности вроде конической каморы: «Отцы-деды наши такого не делали и жили себе, так что и нам не к лицу». Именно поэтому я и ищу мастеров на стороне, которые отольют по образцу то, что им велено, не рассуждая при этом. Из того, что я заказываю часть пушек на стороне, вовсе не следует, что литейный двор в Москве останется без работы. Во-первых, осадных орудий хоть и немало, но совсем не переизбыток. Нужны и большие пушки для пролома стен, и мортиры с бомбардами – работать по супостату навесным огнем, и бомбы, картечь, ядра к имеющимся орудиям. Это, кстати, тоже дело не быстрое. Во-вторых, основную часть новых полевых орудий, а также модели, по которым будут лить сторонние мастера, тоже придется изготовить им.

Пушки должны получиться одинаковые – четырехфунтового калибра, на легких лафетах, числом не менее трех десятков. И что самое главное, надо получить их как можно скорее, чтобы иметь время на обучение расчетов новой тактике. Если все успеем, то можно не бояться в чистом поле даже хваленую польскую гусарию. Эх, мечты, мечты!..

– Государь, а может, возьмешь пушки из монастыря? – отрывает меня от мечтаний голос отца-келаря, – у нас их немало…

Ну что же, идем смотреть пушки, я вас за язык не тянул. Арсенал, который предъявили мне святые отцы, поразил меня до глубины души. Главным образом размерами, ассортиментом и … бестолковостью. Пушки, гафницы, мортиры, тюфяки и черт его знает что еще (прости господи, что в святом месте!) всех размеров и форм. Медные, бронзовые, железные, возможно, даже чугунные, хотя из него, кажется, еще не умеют отливать. Орудия, пригодные для перевозки по полю битвы, встречаются, но смешного калибра. Ну что это – полгривенки! Или гривенка## с четвертью! К тому же часто в таком состоянии, что стрелять из них более опасно для собственных пушкарей, а лафеты больше похожи на деревянные колоды с салазками. Кажется, такие называют «собаками».

## Гривенка – русская мера веса, около 200 граммов. 1 фунт = 1 гривна = 2 гривенки.

– Ну вот, преподобные отцы, а сказывали – металла у вас нет. Из сего вот хлама и отольете. Деревянную модель вам для образца уже везут, жду от вас по весне семь пушек… Ну ладно – пять!.. Нет, три – никак не возможно, разве что если к каждой пушке по пять десятков ядер и столько же картечей… Ну вот и договорились.

Провожают меня едва ли не радостнее, чем встречали. Ничего, привыкнете. Едва монастырь скрывается из виду, стучу вознице, чтобы остановил.

– Вельяминов, коня!

– Сей же час, государь; далее куда поедем?

– В Москву, куда же еще?

– Так Вельяминовка рядом, государь, нешто не погостишь?

– Чего я там не видал?

– Как повелишь, государь, а то бы поохотились…

– Поохотиться, говоришь?.. А что, косолапых в ваших лесах еще не всех переловили?

– Скажешь тоже, царь батюшка – разве же их всех переловишь, медведей-то…

– Ладно, поехали – уговорил, языкатый: проживут без меня дума с собором пару дней.

Вельяминов начал раздавать распоряжения, но тут появился Михальский со своими головорезами, в одном из которых я узнал давешнего боярского сына, которого видел на смотре.

– Государь, – начал сотник, – в местах сих, сказывают, разбойники озоруют. Не случилось бы беды.

– Откуда знаешь?

– Да вот Федька Панин толкует, что неподалеку отсюда на них шиши лесные напали, едва отбились.

– А, это ты, грамотей! – Внимательно вглядываюсь в лицо парня – это что же у меня за дворяне такие, что на них лесные тати нападают? Однако раз ты передо мной стоишь, значит, отбились. Или как?

– Нас всего семеро было, государь, – обстоятельно отвечает он, – а их не менее двух десятков. Оно, может, и худо бы пришлось, да нас отец Мелентий с ратными людьми выручил. Тати услыхали, что они скачут, да и разбежались.

– Отец Мелентий, говоришь, да еще с ратниками? Ну-ка опиши, вьюноша, как сей святой отец выглядит?

– Ну как выглядит… Ростом высокий, телом крепкий, брада черная да густая – лопатой. На коне сидит так, будто всю жизнь рати за собой водил.

– И давно ты этого святого человека видел?

– Да как на смотр ехали.

– А потом?

– Более не видал, государь!

– Ладно, только если увидишь еще, дай знать сотнику своему.

– Все исполню, государь!

Внимательно слушавший наш разговор Вельяминов подзывает Корнилия и шушукается с ним, потом командует:

– Корнилий, ты со своими впереди, а мы с государем следом. Смотреть крепко, дабы не вышло прорухи. А Федьку с парой-тройкой конных пошли вперед в Вельяминовку, пусть готовятся. Если все ладно сделает, пусть и своих проведает. – Потом оборачивается ко мне: – Все ли верно говорю, царь-батюшка?

– Верно, верно… ты, Никита, когда говоришь эдак, до того на Анисима похож, что удавить тебя хочется. Поехали уж, а то все разбойники с медведями от тоски передохнут, нас не дождавшись.

В который раз видит Федька знакомый терем, только теперь скрываться ему не надо, и он громко стучит рукоятью плети по крепким тесовым воротам.

– Кого там нелегкая принесла? – раздается простуженный голос сторожа.

– Открывай быстрее, известия от боярина Никиты Ивановича привез!

Слуга, как видно, разглядел на приезжих знакомые кафтаны, и ничего более не спрашивая, кинулся отворять ворота. Федька, спешившись, пошел к высокому крыльцу с замирающим от сладкой тоски сердцем. Поднявшись, стуча каблуками, он у двери почти столкнулся с боярышней и застыл как громом пораженный.

– Федя… – недоверчиво протянула она, узнав незадачливого ухажера, – откуда ты взялся?

– Из Москвы, Алена Ивановна, известия у меня от брата вашего.

– Вот как, нешто мой брат обычай письма писать завел? Ну коли так, то давай свою грамоту.

– Нет у меня грамоты, боярышня, просто он на словах велел передать, что скоро будет у вас с дорогим гостем, и велел все приготовить, чтобы с честью встретить.

– Вот как, а я то думала… Что же за гость к нам такой пожалует, что брат мой столь сановного гонца как ты, боярский сын, послал?

– Царь.

– Как «царь»?..

– Ну так, государь наш.

– Феденька, – с сомнением в голосе проговорила она, – а ты здоров ли?

– Здоров.

– И что, тебя из самой Москвы прислали, чтобы мы готовились царя встречать?

– Да нет, боярышня, государь тут неподалеку, в Кирилловском монастыре был на богомолье. А теперь, видать, отдохнуть хочет, да и решил к вам заехать.

– А ты их надолго ли обогнал?

– Да, пожалуй, что на час-полтора…

– Федька! – всплеснула руками боярышня, – да что же ты сразу не сказал, окаянный! Да когда же мы все успеем, мыслимое ли дело – царь едет!

– Да я же…

Но Алена уже не слышала Федькиных оправданий и как вихрь умчалась внутрь терема. Буквально через мгновение внутри его раздался шум, забегали люди, началась суматоха. Боярский сын постоял еще немного и, с обидой подумав: «Могла бы и попить вынести с дороги…» – собрался было уходить. Однако Алена уже, как видно, раздала все необходимые поручения и вспомнила об обязанностях гостеприимной хозяйки.

– Куда собрался, боярский сын? – спросила она его, снова выйдя, – заходи, согреешься с дороги. Может, ты или твои ратники проголодались?

– Да я… – начал было Федька, но отказаться не смог, а Алена, велев кому-то из дворни позаботиться о его провожатых, повела парня в дом.

– Что за шум, Аленушка? – встретила их старая боярыня, едва они вошли. – Ой, а что это за человек с тобою?

– Гонец от братца приехал, тетушка; сказывает, что Никита скоро будет, да с дорогими гостями.

– Охти мне!.. Да как же это – я же и не успею ничего…

– Полно, тетушка, я уж обо всем распорядилась.

– Что бы я без тебя делала, умница ты моя?.. Прибрал господь моих деток, пропала бы я и вовсе без тебя, Аленушка!.. – запричитала было старушка, но тут же развернулась к Федьке: – А ты из чьих будешь?

– Сосед ваш, – поклонился боярыне парень, – Федор, Семена Панина сын.

– Федор, Федор… – проговорила она, будто пробуя его имя на вкус, – уж не тот ли ты Федька, что девок в лесу пугал, одевшись в шкуру звериную?

– Каких девок, госпожа? – пожал плечами боярский сын. – Если тех, что по малину ходили у Гнилой пади, то не я. Я человек смирный и богобоязненный.

– Я уж вижу… – задумчиво протянула старушка, но более Федьку ни о чем не расспрашивала.

Не прошло и часа, как раздался шум у ворот, и хозяевам стало не до Федора. Во двор въехали верховые, и неизвестно когда успевшая принарядиться Алена вышла встречать дорогих гостей, держа в руках серебряную чару со сбитнем. Федька во все глаза смотрел на преобразившуюся девушку. На голове ее был высокий кокошник, расписанный серебром. Одетые на нее ярко-голубой летник и соболья душегрея придавали ей вид просто сказочный, и смотреть без восхищения на юную сестру царского кравчего было нельзя.

Государь, впрочем, глядел на красавицу почти печально. Отведав сбитня, он, пока дворовые девки обносили горячим напитком прочих гостей, осторожно, будто боясь повредить, расцеловал девушку в обе щеки и что-то негромко сказал: видно, поздоровался. Что ему ответила Алена – Федька тоже не расслышал, но после они пошли в терем, и парень увидел, как она смотрит на царя. Какое-то странное чувство кольнуло боярского сына, и он, доселе видевший в молодом государе лишь что-то вроде чудотворной иконы, разве что говорящей и могущей казнить за оплошность, вдруг понял, что царь высок и строен, черты лица его правильные и приятные глазу, а голос, умеющий быть железным, бывает и бархатным. И что если бы они с ним вместе ехали мимо дворов в Замоскворечье, то и не угадаешь, на кого девки глазели бы больше.

Неизвестно, сколько бы еще стоял он в замешательстве, но тут перед ним появился Корнилий.

– Ну и чего ты застыл, – обратился он к Федьке, – тебе что Вельяминов сказал? Как все справишь, можешь к своим заехать – али не соскучился? Давай двигай, да скажи дядьке своему, чтобы окрестным помещикам весть отослал, что государь-де гостит тут и завтра желает охоту устроить. Пусть приезжают все царя потешить. Внял ли?

– Понял, господине, все исполню, – поклонился ему парень и собрался идти прочь, но сотник снова остановил его:

– Погоди, ты подарки-то родным догадался привезти, али как?

– Да я и не думал, что попаду к ним, – остановился в замешательстве сообразивший, что неладно получилось, Федька.

– Да, я-то думал, что ты только на сабле слаб, а ты и вовсе дурень получаешься. Ладно, что с тобой делать… держи вот. – И с этими словами сотник вынул из-за пазухи сверток и подал Федору. – Сколько, говоришь, у дяди дочек?