Подозрительный запах начал исходить от одного из их подгузников после выезда из Саутгемптона. Клэр смотрит на них в зеркало. «Это Руби», – думает она. Ее щеки начинают краснеть. Господи, ну как однояйцевые близнецы могут быть такими разными? Коко уже почти не нуждается в подгузниках, хотя, разумеется, Шон говорит, что с ними должно было быть покончено давным-давно, что Индия и Милли ходили на горшок, когда научились говорить (или что-то в этом роде). Коко говорит раза в два больше, чем Руби, и всегда смеется, в то время как Руби большую часть времени просто таращится на окружающий мир. «Если бы я не рожала их, то не поверила бы, что эти двое одновременно появились из одной утробы. Надеюсь, она научится самостоятельно ходить в туалет к школе. Уверена, это ненормально. Как будто она специально, чтобы позлить нас».

Ее муж барабанит пальцами по рулю. Он всегда так делает, когда сидит спокойно, и ее это доводит до безумия. «Как можно откатиться от любви до раздраженного безразличия меньше чем за шесть лет? Я не понимаю. И в то же время прекрасно понимаю. Правда. Ты выходишь замуж за человека, который притворялся кем-то другим. За человека, чья первая жена настолько была к нему равнодушна, что это сделало его жалким, ведь он зациклен исключительно на себе. Я считала, что выхожу замуж за человека, поломанного отсутствием любви, и обнаружила, что любви нет и в нем самом».

Кондиционер выкручен на максимум, но она все равно чувствует, как жара снаружи стучится в тонированные стекла. Прекрасные выходные для вечеринки по случаю дня рождения. Правда, печально, что придется провести их с его друзьями. Хотя своих друзей у нее уже не осталось. Один за другим они покидали ее. Шон никогда не пытался наладить с ними отношения. Конечно, ей не казалось странным, что он не соглашался встречаться с ее друзьями, пока у них была интрижка: осторожность, секретность, необходимость держать все в тайне – было слишком много причин. И до нее не доходило, что на самом деле ему было просто наплевать.

Она вздыхает. Четыре дня. Четыре долгих дня в окружении людей, которые не особо утруждают себя разговорами с ней, которые помнят Хэзер и, хотя и не говорят напрямую, считают Клэр каким-то временным явлением. «Но я должна быть милой, – думает она. – Если я хочу сохранить этот брак, то мне надо быть милой».

«В субботу мне стукнет пятьдесят, – думает Шон. – Вполне естественно оглядываться на свою жизнь, когда тебе исполняется полвека. Я смотрю на свою жизнь и должен быть доволен. Я достиг всего, что так ценится на Западе. Богат настолько, что мои родители и не мечтали о таком состоянии. Мои дети здоровы и скоро заговорят со мной. Руковожу процветающим бизнесом, а все, кто меня не уважает, по большей части все еще меня боятся. Я сижу в новой дорогой машине и еду в собственный загородный дом стоимостью в несколько миллионов фунтов, расположенный в одном из лучших мест страны. Через несколько недель я разбогатею еще на миллион. Мои друзья – влиятельные и известные богачи. Моей жене тридцать три, и она писаная красавица, хоть и махнула на себя рукой. У меня есть бассейн. Моя жизнь – сплошной ошеломительный успех.

Почему же я так несчастлив?»

Глава 4

Звонок Индии застает меня на Клэпхэм-Хай-стрит. Думаю, в Окленде начался рабочий день; там разгар лета, так что она, наверное, надела майку под свой строгий костюм юриста и убрала волосы в пучок, в то время как я трясусь под моросящим ледяным дождем, прячась в кожаную куртку с шарфом, наброшеным на голову, как у индианки. Мы с сестрой – полные противоположности. В ответ на хаос, которым было наполнено наше воспитание, она внедрила строжайший порядок в каждом аспекте своей жизни, в то время как я просто плыла по течению, отказываясь строить планы, забывая взять с собой ключи и не имея понятия, где хранятся документы, подтверждающие мое право собственности на мою же квартиру. Она любит закон, его строгие границы и мельчайшие детали, к которым можно свести абсолютно все. Она воспользовалась полученным от бабушки наследством, чтобы уехать из страны, обосноваться в прибрежных апартаментах со светлыми деревянными полами и панорамными окнами. Каждый день она начинает с утренней йоги, а заканчивает бокалом совиньона на балконе. Я же осилила только покупку пары комнат на той же улице, где снимала жилье раньше, и, скорее всего, оттуда меня и вынесут вперед ногами – если, конечно, смогут найти мое тело среди бесчисленных бумаг.

– Привет, – говорю я.

– Привет. Как ты?

– Нормально. Жизнь продолжается, и все в этом духе, – отвечаю я.

– Да.

Она тоже не кажется особо расстроенной. Мне становится интересно, что бы он почувствовал, если бы узнал, что единственным скорбящим по нему человеком будет самая первая из вереницы «недостаточно хороших» жен. Зная отца… Он бы даже не обратил на это внимания. «С глаз долой – из сердца вон», – вот его кредо. Он всегда удивлялся моим звонкам – в те времена, когда я еще звонила ему ради приличия.

– Завтра я опознаю тело.

– Черт, и каково это?

– Странно. Не могу решить, ехать до или после обеда.

– На твоем месте я поехала бы до. Лучше отложить обед, чем вытошнить его. А какие новости по следствию, похоронам и прочему?

– Они будут проводить вскрытие после того, как я закончу. Возможно, если им удастся определить причину смерти, тело могут отдать до расследования.

– Даже учитывая… обстоятельства?

– Угу, даже так. Если у него был инфаркт или типа того, наручники и всякое такое не сыграют особой роли. Это все еще естественные причины.

– Оке-е-ей, – говорит она с сомнением в голосе.

– Правда, на прикроватном столике нашли стимуляторы, так что дело становится веселее.

– Господи, – говорит она. – Боже, боже, он просто не мог опозориться еще больше.

– Как насчет животных?

– Ок, прекрати.

– Когда ты приедешь?

Пауза.

– Милли, я не приеду.

– Почему?

Она вздыхает.

– А какой в этом смысл? Он уже мертв. Он об этом не узнает. Не будет никакого эффектного воссоединения семьи у одра умирающего. Это было бы просто… Нет. Я не полечу через полмира, чтобы хлопать по плечу Верную Нимфу и делать вид, что мне не все равно. Да, он был моим отцом, но я едва его знала.

В моей памяти мелькает воспоминание. Мы все вчетвером в бассейне где-то в теплой стране, Индия и я достаточно маленькие для резиновых нарукавников, мама смеется, отец подкидывает, и подкидывает, и подкидывает нас в воздух, а мы довольно визжим, падая в воду, и солнечный свет отражается на голубой поверхности. Думаю, он когда-то любил нас. Точно любил. Или же отлично создавал видимость.

– Но… – начинаю я.

– Я пришлю цветы, – говорит она. – Но я не лицемерка.

А что насчет меня? Как насчет моих чувств, Индия? Мне придется выкладываться тут за двоих, и в таком случае ты делаешь из меня лицемерку в квадрате. Я – лицемерка в квадрате, которая должна все сделать в одиночку.

– Ладно, – говорю я. Интересно, что будет, когда дело дойдет до наших собственных похорон. Мы вообще будем общаться к этому моменту? – Ты же вернешься на похороны мамы, да?

– Не глупи. Это совершенно другое. Слушай, мне пора бежать. У меня снятие показаний в 9:30.

– Окей, – говорю я. Нет смысла с ней спорить. Индия принадлежит к тому типу людей, которые принимают решения и потом не изменяют им. И она приняла решение уехать настолько далеко, насколько возможно без айсбергов в качестве соседей.

– Я так понимаю, ты идешь тусоваться?

Я смеюсь.

– Сегодня вторник. Что еще я могу делать?

– Милли, – говорит она, – ты когда-нибудь задумывалась о том, чтобы найти работу?

Я снова смеюсь.

– Я тебя умоляю! В чем тогда смысл трастового фонда?

Я кладу трубку и толкаю дверь, ведущую в «Пригоршню праха».

Я – дочь своего отца. Он любил тусовки, и я тоже, особенно безудержные. Он был хорош. Никто не мог сравниться с Шоном Джексоном: его замечали все, и он умел вселить в каждого веру в свою уникальность. У людей буквально светлели лица, когда он заходил в помещение. Рубаха-парень, шутник, влиятельный человек, роковой соблазнитель. Вокруг моего отца было много людей, называвших его другом. И еще он никогда не забывал имен.

Бар гудит, как и в любой другой вечер. Старые добрые Детки Трастовых Фондов Общества Клэпхэм: не такие богатые, как ребята из Челси, не такие жадные до внимания, как в Ноттинг-Хилле, и не настолько отчаянные модники, как все к востоку от Олд-стрит. Однако такие же надежные и предсказуемые, как заводная игрушка: шмотки, своим кроем (необработанные края, слишком длинные рукава) и цветом (всегда черный, с одним-единственным вкраплением чего-то другого) заявляют о принадлежности к субкультуре, но на них не найти следов изношенности, пятнышка или дырки от сигарет, свидетельствовавших бы, что их купили в комиссионке. Люди, называющие себя художниками, писателями, журналистами, и люди, которые целыми днями висят в интернете и называют это модными терминами типа «виральный визионер». Вот оно, племя, к которому я принадлежу. Местный персонал презирает нас. Это видно по их движениям, по тому, как они поднимают плечи, когда кто-то делает очередной заказ. Но нам наплевать. Мы тратим слишком много денег, чтобы они могли что-то с этим сделать. И вообще, кто угодно, работающий в заведении, подающем индонезийско-перуанские димсамы в стиле фьюжен в качестве закуски, будто бы сам напрашивается.

Я прокладываю путь через толпу и заказываю порцию водки с лаймом и содовой у барменши, чей пирсинг в губе выглядит так, будто в нем поселилась инфекция. Потом передумываю и беру две порции. Любимый напиток худеющего алкоголика: почти никаких калорий, а пузырьки содовой позволяют напиться быстрее. А мне сегодня очень надо напиться. Если я и могу почтить память своего отца, то только так. Я приваливаюсь к стойке и сканирую взглядом помещение, максимально быстро выпивая первую порцию, осматриваюсь в поиске хоть кого-то, кого я знаю (или хотя бы тех, кого хотела бы знать). Кто-нибудь скоро объявится. Мои знакомые не тратят время на сидение дома. И к тому же у меня много знакомых – как и у моего отца.

Пока я жду, решаю развлечь себя своей любимой игрой: «Угадай психическое расстройство». Это хорошая игра, особенно когда ты одна в толпе. Если вас двое, можно поиграть в слова, но моя игра хороша в те волшебные минуты спокойствия, которые бывают перед началом вечеринки. «Диагностическое и статистическое руководство по психическим расстройствам» – моя настольная книга, я часто к ней обращаюсь. Я бы хотела изучать психологию в университете. До сих пор об этом думаю. Даже пару раз подавала документы, но время – странная штука: вот ты сидишь с документами у себя на кухне, и внезапно проходит еще один год, а ты все еще подпираешь стойку бара и думаешь, чем занять себя вечером. Вряд ли у меня избегающее расстройство личности, правда? Нет, это точно не мой случай, я все время где-то вне дома, а Избегающих почти невозможно встретить в людном месте. Хотя я иногда вижу их в темных уголках ресторанов, ведущих односложные беседы с Созависимыми, или же недовольно слушающих Пограничников, вещающих о трудностях общения.

Нет, бары типа «Пригоршни праха» – обитель Нарциссов. Вдоль стен, на каждой из которых висит минимум по три зеркала, стоят светлые кожаные пуфы, так что можно любоваться собой с любого ракурса. Я окружена втягивающими живот женщинами, косящимися по сторонам; людьми, которые припадают друг к другу головами, чтобы сделать селфи для соцсетей, будто они роботы, обменивающиеся данными; персонажами, постоянно проверяющими свои телефоны в надежде, что где-то в этот момент веселее, чем здесь. Люди настолько заняты чек-инами, что их собственная крыша уезжает в другое место. Я уверена, что среди них есть и случайный Психопат, но его трудно вычислить, если на горизонте не наблюдается отменной драмы. Если происходит что-то трагично-драматичное, Психопаты – единственные, кто улыбается.