Надеваю ботинки и тихо подхожу к окну. Открываю его и морщусь от порыва ледяного ветра, мгновенно обжегшего легкие и растрепавшего волосы.

Вот дерьмо. До чего же не хочется выходить на улицу в такую ночь.

Я замираю в нерешительности. Может, все-таки остаться с Мором – в конце концов, он не собирается меня убивать.

Он хочет заставить тебя страдать.

Значит, снова бег, снова окровавленные руки, снова такие дни, как этот, когда нет сил за ним поспевать. И это если предположить, что Мор не решит, что я должна страдать еще больше. Что-то не хочется оставаться ради того, чтобы узнать, какие еще изощренные наказания он изобретет.

Приняв решение, я выбиваю из окна противомоскитную сетку. Через секунду слышится тихий удар – это она упала на землю.

Делаю глубокий вздох, набираясь смелости.

Забираюсь на подоконник. На улице снова идет снег, он уже покрыл землю тонким слоем. Эта земля внизу сильно меня беспокоит. Как бы мне, спрыгнув отсюда, со второго этажа, не переломать ноги. Может, и обойдется, но шанс неудачного приземления надо учитывать. Осторожно сползаю по стене все ниже, пока, наконец, не повисаю на вытянутых руках, благодаря судьбу за то, что работа в пожарной части помогла укрепить мышцы плечевого пояса.

Разжимаю руки.

Бесконечно долгое мгновение я словно парю в невесомости. И в следующий миг ударяюсь ногами о землю. Медленно выпрямляюсь. Ни растяжений, ни переломов – на этот раз удача на моей стороне.

Я бросаю прощальный взгляд на дом и бегу прочь.

Несусь к дороге, хотя каждая мышца восстает против этого.

Я свободна. Черт возьми, я свободна!

Сзади раздается тихое шипение или свист. Я ошибочно принимаю этот звук за ветер, но тут мне в спину, под правую лопатку, втыкается что-то острое, вроде ножа.

От боли у меня перехватывает дыхание, ноги словно натыкаются на препятствие, а место ранения теплеет.

Кровь, догадываюсь я. Ты истекаешь кровью, потому что в спине у тебя стрела.

Можно было догадаться, что так будет, но, оказавшись в пустой спальне, я не могла не предпринять эту попытку.

Надежда – ужасная вещь.

А теперь – Иисус и святые угодники, рана печет так, что перехватывает дыхание.

Даже не пытаясь оглянуться, я заставляю себя бежать. К чему, я и так знаю, что там. Гордый собой Мор, с луком в руке, смотрит на меня, как охотник на дичь.

Если я сейчас остановлюсь, он меня схватит.

Я делаю нечеловеческое усилие и рвусь вперед, к опушке леса, под ботинками хрустит снег. Если доберусь до леса, у меня еще есть шанс скрыться от него.

С каждым движением стрела проникает в тело все глубже.

Бывало и похуже, Берн. Ты оказывалась в огне, чувствовала, как пламя лижет кожу и поджаривает тело. Но ты справилась и осталась жива.

И это переживу… если только его стрела не отравлена ядом… или заразой. Я стараюсь не думать о ней. Стараюсь не фантазировать о том, что буду делать, если побег удастся. О том, что могу убежать от него только для того, чтобы тут же загнуться от лихорадки…

Я почти добегаю до подлеска, когда меня настигает вторая стрела, ее кончик впивается пониже спины.

И снова я спотыкаюсь, колени подгибаются. Вторая стрела, кажется, поразила не только мышцы. При каждом движении все тело болезненно подергивается.

Слышу топот копыт за спиной.

Пошевеливайся, – твержу я себе, а вокруг вьются снежные вихри.

Я поднимаюсь на ноги, заставляя себя идти.

Силы на исходе, я чувствую, как кровь пропитывает разорванную одежду, и ткань мгновенно становится ледяной.

Всаднику требуется меньше минуты, чтобы настичь меня. От дыхания коня в ночном воздухе клубится пар.

Взгляд Мора обжигает, но я не смею взглянуть на него. Бежать уже бесполезно, но я никак не могу остановиться.

Мор спешивается, я слышу грохот доспехов, хруст снега и сухих веток под его ботинками.

Два шага, и он нависает надо мной. Его рука сжимает пронзившую меня стрелу.

– Не надо…

Он безжалостно выдергивает ее. Я кричу, потому что, выходя, острие еще сильнее рассекает мышцы и сухожилия. Мор отбрасывает стрелу в сторону, так и не сказав ни слова. И снова меня пронзает нестерпимая боль, когда он хватается за вторую стрелу.

Умоляю. Это слово вертится на кончике языка, но мне кажется, что именно этого и добивается Мор – чтобы я молила сохранить мне жизнь так же, как он молил меня. И я скриплю зубами. Он скорее провалится в тартарары, чем получит от меня то, чего хочет.

Когда он выдергивает вторую стрелу, боль такая, словно мне отрывают ноги. По спине струйками стекает кровь, кажется, я едва не стерла себе зубы.

– Поскольку ты доказала, что так же вероломна, как и твои собратья, – голос Мора пронизывает насквозь, как и его стрелы, – отныне спать ты больше не будешь. Это роскошь, которая тебе больше не полагается.

Он грубо хватает меня за руки, разматывает притороченную к поясу веревку.

– Что ты делаешь? – спрашиваю я, начиная всерьез паниковать.

Только не это. Только не веревка.

Господи!

Мне становится совсем плохо при мысли, что, раз я пыталась сбежать и попалась, теперь все будет намного хуже.

Опустившись на колени прямо в снег, Мор с мрачным и злобным лицом связывает мне запястья.

Если я не вырвусь сейчас, то умру.

Собравшись с силами, я пинаю Мора, мой тяжелый ботинок с размаху бьет его в бедро. А ему хоть бы что, слегка качнулся – и только.

Он затягивает узлы на моих запястьях, и я воплю от острейшей боли. Поджав губы, всадник пропускает другой конец веревки под седло.

– Не надо. Пожалуйста! Нет-нет-нет, – бормочу я почти машинально, из глаз вытекают две слезинки.

У меня две открытые раны в спине, ночной морозный воздух проникает под одежду и обжигает кожу.

– Зачем ты это делаешь? – то ли спрашиваю, то ли всхлипываю я.

Мор смотрит на меня.

– Ты забыла, что совсем недавно сделала со мной? – он рывком дергает за веревку. – Вставай.

Я не встаю. Не могу, у меня нет сил на то, чтобы встать.

Всадник не тратит времени на то, чтобы посмотреть, подчиняюсь ли я его приказу. Он вскакивает в седло и цокает языком.

Конь трогает с места, у меня есть всего секунда, чтобы собраться и вскочить на ноги, пока он не поволок меня за собой.

И вот мы снова в пути.

Глава 8

Не знаю, как долго мы идем сквозь темную холодную ночь, но мне все это кажется бесконечным. Руки онемели, ноги не гнутся от холода, а в спине пульсирует такая боль, что раны, скорее всего, серьезные.

Но Мор, несмотря ни на что, тянет меня за собой.

Поначалу его конь идет не спеша, хотя я не думаю, что это ради сочувствия ко мне. Скорее, мне кажется, всадник решил растянуть мою агонию. Постепенно скакун набирает скорость, пока рысь не переходит в галоп, и он скачет во весь опор.

Некоторое время я держусь. Так-то вот. Несмотря ни на что, я каким-то образом умудряюсь не упасть.

Но разве хоть кто-то, кроме этого подлого бессмертного урода, может бодрствовать вечно?! Недосып, недоедание, холод, раны и усталость – все это валит меня с ног.

Я оступаюсь, падаю как подкошенная на заснеженную дорогу и больше не поднимаюсь. От мощного рывка рука выскакивает из плечевого сустава.

Вот теперь я ору. Теперь я проиграла.

Все тело горит как в огне, от такой боли люди, наверное, сходят с ума.

Я и не знала, что бывает настолько больно. Боже… Боже… Боже, прекрати это, умоляю, прекрати это. Прости меня за то, что я стреляла в Твоего Всадника, только, пожалуйста, пусть он остановится.

Но он не останавливается. Если у Бога и есть милосердие, Он не тратит его на меня.

Меня тащат по снегу, холод обжигает.

Одежда немного защищает, но ненадолго. Очень скоро я голой спиной чувствую дорожный лед, и не знаю, как долго протянется моя агония.

Знаю только одно: хуже мне никогда еще не было.

Я кричу, пока в надсаженном горле не пропадает голос. Руки вот-вот оторвутся от тела. По-другому это закончиться не может. И мне так больно, что лучше бы они уже поскорее оторвались, чтобы я могла спокойно истечь кровью и наконец подохнуть.

Этого не происходит.

Только боль, боль и боль, только сплошная проклятая боль. Я горю, как в огне, хотя огня нет. Я пылаю и умоляю: пожалуйста, остановись, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста…

Глава 9

Я прихожу в себя от сильной пульсирующей боли в плече. Кричу, пока чужие руки освобождают меня от пут, и боль становится чуть слабее.

Мир вокруг расплывается цветными пятнами, мышцы тянет самым мучительным образом. Почему все так болит?

Постепенно пятна начинают обретать очертания, пока не совсем четкие, но я хотя бы понимаю, что вижу лицо. Надо мной склонился ангел, его лицо пока еще расплывается.

Я в раю?

Но, если я в раю, почему я чувствую боль?

Приподнявшись, я нежно глажу ангела по лицу дрожащей рукой. Рука распухла, пальцы посинели, из запястья сочится кровь. Он морщится и отстраняется.

– Я умерла? – спрашиваю я (или мне так кажется), но ангел молчит.

– Останься, не бросай меня, – шепчу я и пытаюсь найти его руку. А найдя, сжимаю ее. – Умоляю.

Нельзя произносить это слово.

Почему мне нельзя было произносить это слово?

Что-то насчет мольбы, но я не могу вспомнить…

Все уносится куда-то, дальше и дальше от меня.

Я сжимаю его руку.

– Останься со мной, – повторяю я.

Но и ангел, и весь остальной мир исчезают.

Открываю глаза и вижу облезлый потолок. На миг мне кажется, что в жизни все нормально, рассудок начисто стер все воспоминания.

Кто-то пожимает мне руку, и я поворачиваю голову, озадаченная. И вижу его.

Не могу сдержать крик.

Нет ничего – ничего – более чудовищного, чем прекрасное лицо Мора, чем обрамляющие это лицо золотые волны волос.

Только когда он выпускает мою руку, как будто обжегся, только тогда я осознаю, что ублюдок держал меня за руку. Еще секунда уходит на то, чтобы я вспомнила, почему это наполняет меня слепой яростью.

Я пытаюсь бежать от всадника. Стрелы в спину. Меня привязывают и заставляют бежать за конем. Падение. Меня волокут. Боль. Смерть.

От этих воспоминаний я ахаю, ловлю ртом воздух, и осознаю весь кошмар ситуации.

– Я… жива.

Это кажется невозможным, учитывая, через что пришлось пройти. Казалось, меня рвут на кусочки.

– Страдание – для живых, – отвечает Мор. Я осматриваю комнату. Это чья-то гостевая спальня – не иначе, Мор занял очередной дом.

Я бессильно роняю руки на ветхую простынку. Он притащил меня в эту комнату и уложил на кровать, и, судя по всему, с тех пор я так здесь и лежу.

Не могу сказать, ужасает меня это или, наоборот, притупляет страх.

Он не дал мне умереть. Он хочет, чтобы я выздоровела…

Только, чтобы снова заставить страдать.

Я сажусь в кровати, прикусив губу, чтобы не вскрикнуть от резкой боли в спине.

– Почему я здесь? – спрашиваю я.

– Я не позволю тебе умереть.

И вновь я не могу понять, что стоит за моим спасением – милосердие или проклятие.

Конечно, это проклятие, дура лопоухая. Он же не для того тебя спас, чтобы за тобой приударить.

– Ты стрелял в меня, потом связал и тащил по снегу, – даже от звука этих слов меня бросает в дрожь.

Синие глаза невозмутимы.

– Да, я это сделал.

Я шевелю плечом – как же ноет сустав!

– У меня была вывихнута рука, – говорю я, вспомнив эту муку.

Мор смотрит на меня долгим, изучающим взглядом (при этом вид у него, скотины, совершенно ангельский), затем кивает.

Я оглядываю себя. Моей рубашки нет, вместо нее чужая – с какой-то толстой тетеньки, носившей старомодные тряпки, судя по жизнерадостному цветочному рисунку.