Помимо бесспорного физического сходства с отцом, у Эмиля был еще и столь же буйный темперамент, причем он ловко поддерживал соответствующую репутацию. Так, в октябре 1966 года жандармы застукали шестидесятипятилетнего Эмиля на пляже совершающим при лунном свете “развратные действия” с четырнадцатилетней таитяночкой. Против него завели уголовное дело за совращение малолетней, что окончательно утвердило его в статусе преемника, и газеты всего мира написали об этом интереснейшем факте.

Директор “Транстропиков” ликовал. Тут соединились все самые выигрышные аспекты таитянского мифа: прямая связь со славным прошлым, как бы ожившим вновь, пляж, кокосовые пальмы, лунный свет и четырнадцатилетняя таитянка, готовая дарить вам свою свежесть, даже если вам стукнуло шестьдесят пять – таков, как уже говорилось, был средний возраст иностранных гостей. Копию протокола с пикантными подробностями развратных действий, которые совершал Эмиль Гоген с юной вахинэ, оценили в пять тысяч долларов – такую сумму предложил за нее некий чикагский коллекционер, но ему отказали. Знаменитый протокол остался в архивах: полиция своим целомудрием не торгует.

Эмиля уговорили заняться живописью, и его часто видели в портовых кафе, где он цветными карандашами под стрекот туристических “леек” старательно срисовывал с открыток отцовские картины. Поначалу Кон даже думал с ним объединиться. Ничего не получилось, пришлось ограничиться мирным сосуществованием. Но Вердуйе – это уж слишком! Три Гогена – явный перебор. Директор “Транстропиков” задумчиво смотрел на них, вертя глобус. Рыжий хлюпик нервно почесывал щеки, покрытые рыжеватой щетиной, смахивавшей на филлоксеру. И вдруг его прорвало:

– Во-первых, я раньше сюда приехал! Во-вторых, мои картины более гогеновские. У меня и палитра, и фактура, и видение мира как у него, туристы это сразу чувствуют, и я не понимаю, с какой стати должен уступать кому-то свое место. К тому же я работаю сам, а его картины пишут китайцы у Паавы. Но когда я хочу назвать свою мастерскую Дом наслаждений, мне, по вашей милости, запрещают городские власти, заявляя, что дом с таким названием уже есть и находится на авеню Генерала де Голля!

Кон подошел к столу, выдвинул второй ящик справа, где Бизьен трепетно хранил свои сигары, и взял одну.

– Не отказывайте себе ни в чем, приятель, – сказал Бизьен. – Кстати, жена моя сейчас дома одна.

– Нет уж, – отозвался Кон, – не надейтесь. Тут я вам не помощник.

Он обрезал кончик сигары, поднес спичку, выпустил дым и строго указал пальцем на конкурента:

– Вы бездарность, Вердуйе. Вы даже на собственном лице не умеете изобразить то, что надо. Это вы-то Гоген? Ой, не могу! Вы похожи на блоху, подхватившую насморк.

Вердуйе позеленел – бесспорно, это была его самая большая удача по части цветового решения.

– Мои работы покупают во всем мире! У меня контракт с “Галери Лафайет”!

– А насчет того, чтобы назвать ваше фарэ Домом наслаждений, спросите у любой таитянки из тех, кого вы донимали своими талантами. Говорят, им приходится трудиться целый час, чтобы вы от эскиза перешли к делу, но даже при гениальных дарованиях крошки Унано все, чего удается от вас добиться, по мелкости формата уступает разве что китайским миниатюрам.

– Ну-ну, – перебил Бизьен Кона. – Вердуйе имеет полное право на любой формат. Нас это не касается.

Вердуйе чуть не плакал:

– Это мерзкая клевета!

– У вас нет ни капли темперамента! Да какой из вас Гоген…

Бизьен поднял руку, чтобы его унять.

– Позвольте, месье Кон. Должен заметить, что у Вердуйе есть перед вами одно важное преимущество. Он связан с нашим гением родственно-исторической связью.

Вердуйе вспыхнул от удовольствия и скромно потупился.

– Он внучатый племянник жандарма Клаври, изводившего Гогена до последних дней жизни.

– Ух ты черт, не знал! – воскликнул Кон, не сумев скрыть невольного восхищения.

– Вердуйе – наша ценнейшая историческая реликвия, – заключил Бизьен.

Вердуйе светился от гордости.

– Клаври – мой двоюродный дед с материнской стороны, это он привлек Гогена к суду, обвинив в “посягательстве на престиж жандармского корпуса путем оскорблений, грубой брани и провокаций”. У меня есть документы, подтверждающие это.

Кон всякий раз испытывал волнение, когда видел перед собой живую ниточку, тянущуюся к одному из великих покойников нашей истории.

Если бы прапрапрапраправнуков Иуды можно было отыскать и доказать их происхождение, они наверняка были бы сегодня нарасхват и за их подписями гонялись бы авторы петиций и манифестов. Если бы их звали, к примеру, Гюстав Искариот или Жан-Поль Искариот, они бы бдительно следили за тем, чтобы в мэрии не забывали указать через черточку еще и имя их предка: Жан-Поль Иуда-Искариот, Гюстав Иуда-Искариот, чтобы, не дай бог, не утратить главное фамильное достояние.

Считается, что Иуда повесился. Кон в это не верил. По его убеждению, Иуда жил до глубокой старости, во всяком случае достаточно долго, чтобы на исходе дней оказаться окруженным любовью и благоговением верующих, которые толпами приходили поклониться последнему живому человеку, имевшему непосредственное отношение к Распятию. И наверняка он всем предъявлял справки, подтверждавшие, что он действительно Иуда Искариот, великий исторический деятель, которому человечество стольким обязано, докучал каждому встречному-поперечному нескончаемыми рассказами о том, как все происходило, и хвастался близким знакомством со знаменитым Иисусом из Назарета. А под конец просто стал невыносим, непрерывно требовал всеобщего внимания, почестей и выражений благодарности, возмущался, если его усаживали не во главе стола. Почти наверняка был беспощаден к иноверцам и призывал к крестовым походам, дабы обратить весь мир в христианство.

В книге Перрюшо^[19] имеются на сей счет неопровержимые свидетельства. Гонители кичились знакомством с гонимым. “Выйдя в отставку и поселившись в департаменте Верхняя Сона, жандарм Шарпийе с волнением рассказывал про «мэтра Поля Гогена», выдающегося человека, «великого и несчастного художника», с которым он «имел честь» встречаться на Маркизских островах. «Я даже не подозревал, что на свете бывают такие люди, – объяснял он. – Истинный провидец!»” Клаври, по сведениям Перрюшо, еще более трепетно чтил память Гогена. Обосновавшись в Верхних Пиренеях, в Монгайаре, он открыл там табачную лавочку и, как рассказывает Бернар Вилларе, “благоговейно показывал клиентам маленькую застекленную витрину, где хранились деревянные фигурки, вырезанные человеком, которого он некогда травил, а впоследствии сделал своим кумиром”.

И тут Бизьен показал себя истинным Наполеоном туризма. Он уже некоторое время сосредоточенно созерцал тощего человечка с желтоватой бородкой, который, в свою очередь, смотрел на него подозрительно и тревожно.

– Придумал!

– Что вы еще придумали?

– Вы будете Ван Гогом.

– Вот это да! – только и сказал Кон.

Вердуйе сидел набычившись, исподлобья глядя на них. Готовый Ван Гог, ощущающий себя жертвой тайного заговора.

– Внешность у вас подходящая…

Вердуйе, как и следовало ожидать, начал ломаться:

– Но все же знают, что Ван Гог никогда не бывал на Таити!

Бизьен пожал плечами:

– Ну и что? Все точно так же знают, что Гоген давно умер. Это же просто шоу. И мы обязательно сыграем на отношениях между Ван Гогом и Гогеном, их ссоры – важнейшая составляющая мифа. Клише, засевшее у людей в голове. Только представьте себе, как эффектно вы с Коном станете браниться на террасе “Ваирии”. Все бросятся фотографировать! Есть же в Арле кафе “Ухо Ван Гога” с огромным неоновым ухом над входом…

Тут Вердуйе одолели сомнения творческого характера.

– Но я же пишу как Гоген, а не как Ван Гог!

– Вы перестроитесь.

Бедняга открыл было рот, чтобы что-то еще сказать, но Бизьен решительным жестом отмел все возражения.

– Вопрос стоит так, Вердуйе: есть у вас моральные обязательства перед Полинезией или нет? Мы отняли у туземцев их прошлое, их культуру и просто обязаны дать им что-то взамен.

Он с удовлетворением затянулся гаванской сигарой. Уловить иронию в его взгляде сумел только Кон, и то ему пришлось пристально всматриваться. Да, о таком партнере можно только мечтать.

– Все равно не понимаю, какого черта делать Ван Гогу на Таити, – буркнул Вердуйе.

Просто дегенерат. Бизьен проявил ангельское терпение.

– А какого черта полинезийские тики, которых здесь вообще больше не осталось, и прочие исторические памятники Океании делают в западных музеях? Давайте назовем это, поскольку иначе вы не понимаете, культурным обменом.

– Но почему вы хотите, чтобы Гогена изображал американец? – прохрипел Вердуйе.

– Во-первых, Кон такой же американец, как вы или я, несмотря на акцент, который он блестяще имитирует. Кстати, я не знаю, кто он на самом деле, но это совершенно не важно. Во-вторых, большинство наших туристов – американцы. Пусть им будет приятно… Но я не собираюсь на этом останавливаться. Я хочу всерьез разыграть карту земного рая. Люди приезжают сюда в поисках нового эдема, так пусть они его получат. Я им устрою эдем со всеми аксессуарами – Адамом и Евой, Неопалимой Купиной и дальше по полной программе, вплоть до распятия Христа на фоне восхитительного пейзажа. Я решил разбить парк с аттракционами, в сравнении с которым гавайский Диснейленд будет выглядеть жалким балаганом. Одной только природы, роскошных видов и юных таитянок недостаточно, чтобы продержать здесь туристов больше четырех-пяти дней. Нужны фестивали, какие-то культурные действа, замки Луары, не знаю что, но все это можно соорудить. У нас тут еще проблемы со сторонниками прогресса, которые и слышать не хотят о земном рае на Таити. Они мечтают о больших заводах и загрязнении атмосферы. Требуют индустриализации и одновременно развития туризма, что никак не сочетается. Но мы все уладим.

Кон был восхищен.

– Трюк с земным раем не может не сработать, – сказал он. – Ведь однажды он уже сработал и работает по сей день.

Наполеон туризма раскачивался в кресле, крутя глобус с панамой на Северном полюсе.

– И заметьте, никакой пошлости. Культурный автобусный маршрут от площадки Первородного греха до Гогена, Ван Гога и Виктора Гюго на скалах Гернси. Да мало ли что можно соорудить, были бы деньги! Уменьшенную модель Шартрского собора, Версаль в миниатюре… В моем распоряжении четыре гектара земли в красивейшем месте над Пунаауиа… Там запросто можно разместить всю историю человечества – от сотворения мира до Мэрилин Монро. Не забывайте, что у французов есть одно неоценимое преимущество перед американцами с их Диснейлендом: наша история на полторы тысячи лет длиннее.

Кон воодушевился.

– Великолепно! – заорал он. – Вы нанимаете человека, вся работа которого состоит в том, чтобы просто слоняться по острову в терновом венце, таская на спине крест и стараясь почаще попадаться на глаза туристам…

Бизьен тоже постепенно входил в азарт:

– “Хилтон” на полуострове Тайарапу и казино на Муреа, рулетка, баккара, кости… Поле для гольфа в красивейшем уголке планеты…

– И везде – тики, – подхватил Кон. – Закажем копии с тех, что выставлены в Музее человека в Париже…

При упоминании Музея человека Бизьена перекосило от злости.

– Святой Антоний среди таитянских женщин, в окружении знаменитых полотен с его изображением…

– Жанна д’Арк! Обязательно должна быть Жанна д’Арк!

– А как же! Включим в наш репертуар все самое лучшее и известное… Никаких заумных штучек, все просто как мычание, в гармонии с естественным окружением, наивно и безыскусно, в стиле Таможенника Руссо…

– Но все-таки нужен Бах! Как же без Баха?

– Будет им Бах, это денег не стоит. Нацепим по репродуктору на каждую пальму, и кантаты Баха будут изливаться с небес…

– Пикассо!

– Святой Людовик!

– Маленький Освенцим! Среди американских туристов процентов сорок евреев!

– Освенцим и “Легенда веков”^[20], которую юные таитянки будут декламировать при лунном свете…

– Мученичество святого Себастьяна, око Всевышнего над Каином, похищение сабинянок…